Габриэль покачал головой.
— У меня есть несколько версий, но ничего определенного. Если предположить, что это вообще хоть что-нибудь значит, то «кое-кто злой» может обозначать нашего убийцу. Но я сомневаюсь, что он считает себя прямо-таки злым.
Я кивнула.
— Большинство убийц так не считают. Они рационализируют свои преступления, рассматривая их как необходимость. Выпячивают отдельные черты своей личности. Например, доброту к посторонним людям или любовь к животным. Это помогает им оправдаться перед собой и обосновать убийства.
— Верно, — детектив Стюарт нахмурился. — Я не вижу смысла в психоанализе неадекватов, помешанных на убийствах. У них крыша съехала, вот и всё.
Я ткнула вилкой кусок мяса — возможно, чересчур яростно.
— Анализировать убийц — это моя работа.
— А, ну да… — он пренебрежительно взмахнул вилкой.
— Знаете что, — мои щеки вспыхнули от гнева, — вот я не стала бы рассказывать вам, что детектив — идиотская профессия.
— Вы правы, — Габриэль приподнял бровь. — Я вел себя как идиот. Приношу свои извинения.
— Извинения приняты. Но вы и сами анализируете убийцу. Вы предположили, что он не считает себя дьяволом, и это проницательно. Он может считать «злым» свое стремление убивать, но не самого себя. Может абстрагироваться от собственных преступлений или приписать их некой посторонней воображаемой сущности.
— Вроде Короля червей?
— Точно. Хотя непонятно, при чем медведь или королева.
Детектив отхлебнул из кружки.
— Королева и медведь… Звучит как название гей-бара.
— Остроумно. — Я подцепила еще один кусок мяса. — Вы не так просты, как притворяетесь. Заметно, как меняется ваш акцент — он то лондонский, то как у среднего класса, когда бормочете себе под нос… Когда вы думаете, что никто вас не слышит, цитируете Торо, но никогда не сделаете это при коллегах, правда?
— Вы к чему?
— Видела ваше резюме. У вас степень по истории в Кембридже. И вам не чуждо аналитическое мышление — гораздо в большей степени, чем можно судить по остроте про гей-бар.
— Ладно, — согласился детектив Стюарт. — Вы меня раскусили. На службе я стараюсь не выпячивать эту сторону. И вы правы, в свое время я начитался стихов.
— Хоть я и американка, Габриэль, не нужно для меня все упрощать.
— Договорились.
— А как вы перешли от изучения истории к службе в полиции?
— Моя мать, как и все консервативные еврейские мамы, всегда хотела, чтобы я стал врачом или адвокатом. Для еврейских мам это единственные достойные профессии. А отец хотел, чтобы я работал у него. У него один из лучших карибских ресторанов в городе. Разумеется, чисто инстинктивно я захотел разочаровать их обоих. И стал полицейским.
Я сделала глоток пива.
— А ваша консервативная мама знает, что вам нравится «выбивать из людей все дерьмо»?
— Не помню, чтобы я говорил при ней такую фразу, — Габриэль лукаво улыбнулся. Мне стало интересно, сколько раз его спрашивали о прошлом и сколько раз он использовал одну и ту же нелепую отмазку насчет разочарования родителей. — Я просто говорю ей, что наказываю людей шокером, когда они плохо себя ведут.
— Шокером? Не слишком ли жестоко для британских полицейских? Я считала, что вы, ребята, не верите в оружие и ваш самый суровый метод — фраза «доброго дня, сэр».
Детектив покачал головой, но я могла поклясться, что заметила на его лице тень улыбки.
— У некоторых есть шокеры — на всякий случай. Когда преступники не прислушиваются к суровым предостережениям.
— А у вас есть?
— В ящике рабочего стола. Нет смысла таскать его с собой, — Габриэль предостерегающе поднял бровь. — Бандиты хорошо понимают, что я не тот, с кем стоит связываться, просто взглянув на меня.
— Точно.
— Ну а вы? — поинтересовался он. — Как вы стали профайлером?
— Все спецагенты проходят такую подготовку, — машинально ответила я.
— Да, но не все работают в Отделе поведенческого анализа, правда? Что вас там привлекло?
Если верить типу, с которым я познакомилась прошлой ночью, я питаюсь страхом — обвинение, совпадающее с мнением козлобородого о профайлерах как «наркоманах, подсевших на травмы». Но дело не в том, что мне слишком нравились места преступлений. После того что случилось в моей семье много лет назад, я отчаянно пыталась понять мышление убийц и то, как окружающий мир сделал их такими.
Однако не стоит ворошить мрачное прошлое сейчас, в этом маленьком уютном пабе.
— Я подумала, это интересная работа. И благодарю свои счастливые звезды за то, что меня взяли именно в этот отдел, а не отправили заниматься ограблениями банков.
Габриэль рассмеялся:
— «Ограбление банков» звучит не так уж плохо. Я бы поблагодарил свои счастливые звезды… — Он вдруг замолчал, уставившись на кружку с пивом, и начал медленно водить кончиком пальца по ее краю.
Я подождала продолжения. Наконец спросила:
— Что?
— Счастливые звезды, — пробормотал констебль. — Королева и медведь. Моя мать называла Большой Ковш Большой Медведицей. Говорила, именно так это переводится с иврита.
— Да. Большая Медведица. Ursa по-латыни «медведь».
Габриэль по-прежнему смотрел на свою кружку в глубокой задумчивости.
— Королева — это, возможно, созвездие Кассиопеи, царицы из греческих мифов. Большая Медведица и Кассиопея. Кажется, что созвездия движутся по кругу. В древности моряки ориентировались именно по ним.
— Что ж, это соответствует драматизму стихов.
Габриэль снова встретился со мной взглядом.
— Но что означает «кое-кто злой»?
— Ну… — Поскольку зло следовало за мной по пятам, я потратила достаточно времени на его изучение. — В арабской мифологии Полярная звезда — «злая звезда», «неподвижная звезда», причем мужского рода, навеки застывшая в наказание за убийство.
Габриэль заморгал, уставившись на меня.
— Откуда вы это знаете?
— Не вы один учились в колледже.
Детектив вытащил телефон и, проведя пальцем, разблокировал экран. Я подвинула кресло, заглядывая ему через плечо. Он просматривал статьи из «Википедии», перескакивая с одной на другую.
— Вот, — его лицо просветлело. — Кассиопея и Большая Медведица вращаются вокруг Полярной звезды, делая оборот против часовой стрелки примерно каждые двадцать четыре часа.
— Королева с медведем трижды станцуют кружок, — медленно произнесла я, и наши взгляды встретились. — У нас три дня.
— Меньше. Мы получили записку сегодня утром — и уже полдня потратили впустую.
Глава 7
Наверное, из-за лондонского дождя у меня по шее внезапно побежали мурашки, когда я вышла из «Водяного поэта». Я стояла на мощеной мостовой перед пабом и всей кожей чувствовала страх. Обхватила себя руками, жалея, что не взяла зонтик.
У нас два с половиной дня.
Словно бомба замедленного действия.
Габриэль поспешил в участок, а я возвращалась в отель — немного отдохнуть.
Два с половиной дня до убийства следующей женщины.
Я была измотана; головная боль, от которой весь день ныл затылок, постепенно усиливалась.
Нужно выспаться и завтра утром присоединиться к остальным полностью отдохнувшей.
Два с половиной дня до того, как выпотрошат другую женщину, вырвут ее органы.
Но я не могла просто запереться в роскошном номере, пока садист-убийца разгуливает на свободе. Вместо этого я пошла по улице, стиснув зубы. Хикори-дикори-чпок… Я мысленно повторила это еще раз. Еще одна простится с головой. Кое-кто злой преподаст вам урок.
Убийца нанес удар ночью, так что следующего убийства можно ожидать через… сколько? Пятьдесят два часа? Пятьдесят четыре? У нас нет времени.
Я не детектив. Я не читаю следы, не делаю анализ ДНК и не контактирую с информаторами. Но могу попытаться понять ход мыслей убийцы. Возможно, двух дней хватит, чтобы разобраться в его мышлении. Может, я даже вычислю, где он атакует в следующий раз, и мы устроим там засаду… Шансов мало, но нужно попытаться.
Я решила и дальше придерживаться версии, что наш несуб подражает настоящему Потрошителю.
Шагая под холодным дождем, я вспоминала все, что узнала о преступлениях Потрошителя. Кэтрин Эддоус стала четвертой жертвой. До нее были Мэри Николс, Энни Чэпмен… Тело Энни нашли за покосившимся деревянным домом на Хэнбери-стрит в сентябре 1888 года. Потрошитель перерезал ей горло и забрал матку.
Я сверилась с телефоном: место преступления всего в пяти минутах ходьбы. Не мешает взглянуть, прежде чем вернуться в отель, даже если я вымокну под ливнем.
Когда я добралась до конца Фолгейт-стрит, пейзаж резко изменился. Узкий мощеный переулок вывел меня на главную улицу с рядами модных бутиков в приземистых кирпичных зданиях. Между магазинами по стенам змеились яркие граффити, оживляя серый лондонский пейзаж. Отсюда мне был виден высокий белый шпиль — «Белая церковь», от которой пошло название местности [30]. В 1888 году местные проститутки бродили вокруг в поисках клиентов, чтобы заработать на ночлег. Наверное, именно здесь старина Джек находил себе жертв…
Я достала из кармана пискнувший телефон.
Ты уже побывала в местах казней?
Я покачала головой, печатая ответ:
Не совсем. Но я по дороге к месту, где орудовал Потрошитель. Тебя устроит?
На экране возникло зеленое облачко ответа:
Потрошитель был демоном. Дело закрыто. Ты уже попробовала цыпленка?
Порой Скарлетт ведет себя слишком странно, даже по моим меркам.
Цыпленка опередили пирог и пюре.
Я сунула телефон в карман.
Проходя мимо паба, заглянула в окно. Деревянные столы в деревенском стиле, современные люстры, кирпичные стены — все выглядело очень дорого. И ни одного посетителя.
С викторианских времен район похорошел, и мне показалось, что это лондонский вариант Бруклина. И все же из-за нового Потрошителя вокруг было пустынно. За все время прогулки от Фолгейта до Хэнбери я встретила лишь троих пьяных в стельку мужчин с хипстерскими бородками и усами.