– Не накликайте, лейтенант. Я собираюсь жить долго и счастливо. И помереть в окружении внуков.
Такие у Джека шутки.
– Ты сам-то… – Финч спохватывается. – Товарища на собственном горбу тащил, как мне передали. Жара не чуешь? Слабость, тошнота?
– Никак нет. Только жрать охота, – признается честно.
Финч с пониманием кивает.
– Это из палатки и налево. Роузен вчера кашеварил, а сегодня мы на холодном пайке. Ветер северо-западный, дым издалека видно.
– Да уж. Заметил.
Джек наклоняется к Таннеру: вроде дышит. Как всегда, через приоткрытый рот. Хоть что-то в этом мире неизменно. На висках вздуваются вены – будто синие змеи с загнутыми хвостами. Глазные яблоки мечутся под веками, ресницы дрожат, рука тянется, хватая Джека за лацкан.
– Девятка… направо, – хрипит Таннер. – Не ври, когда время придет… Час… и век… все будет для тебя едино.
– Эй, дружище! Полегче.
Он с трудом разжимает крепкую хватку, думая, не позвать ли Финча на подмогу, пусть даст салаге что-нибудь, хотя бы спиртовую настойку, а то видно же – бредит. Несет бессвязную чушь, глаза пучит так, что черты искажаются, теряя сходство с человеческими, будто Таннер решил обратиться в монстра из местных легенд.
К подобной ерунде Джек относился с недоверием: сам байки переиначивал да страху нагонял, – а тут холодным потом прошибает. Насилу выдергивает руку, отшатываясь.
«Дружище».
Сухо сплевывает на земляной пол. В горле саднит.
– Приглядывайте за ним, лейтенант. Как бы себе не навредил случайно.
– Бывало и такое, – соглашается Финч, выкручивая марлю. – У меня не сотня глаз – за всем не уследить, ну да с Божьей помощью.
Джек, не оглядываясь, выходит из-под навеса. С низких туч по-прежнему сеет. Зябко по-осеннему, и листья тонут в грязи, как если бы на смену июлю явился октябрь.
Мир сходит с ума, думает Джек. С каждым годом все больше погружается в хаос.
Он никогда не был уверен в завтрашнем дне, сколько себя помнит. Война лишь сменила декорации. Вместо трущоб Ричмонда – поля и горные тропы. У индейцев шауни была своя присказка насчет перевала: кто минует его, тот пройдет испытание. Приблизится к Папоткве-облаку – верховному женскому божеству, что создала Землю на спине огромной черепахи и дала людям двенадцать заповедей.
Куда ни кинь – везде предписания: у христиан ли, у язычников. Поэтому Джек держится подальше от любых конфессий. Вера – все же не религия, это другое.
Зато сказки индейские он любит. У каждого племени свои порядки, свои божества и защитники.
Своей заступой Джек считает единственную вещь – гвоздь на шнурке, спрятанный под воротом рубашки от посторонних глаз. Нет в этом талисмане ни хваленой магии, ни заговора на удачу, только воспоминание десятилетнего мальчишки, который попал на ярмарку и впервые в жизни увидел бродячих артистов. Гвоздь, подобранный в пыли, он просто носил в кармане – на случай, если придется начертать бранное слово на двери амбара Толстобрюхого Джо. И пусть бы кто подумал его устыдить: ворчуна Джозефа Лэйни ненавидела вся округа. И это было взаимно.
Но в тот день – вопреки ожиданиям – находка послужила чему-то хорошему.
Он до сих пор помнит белозубую улыбку силача – чернокожего гиганта, который возвышался над толпой, подобно башне, и играючи гнул подковы. Что ему какой-то гвоздь! Джек и сам не помнил, как оказался в круге. Кто-то из сверстников решил подшутить, толкнув в спину, чтобы расшиб нос на потеху толпе.
Джек-Полпальца. Так они его звали. Когда ты самый мелкий щенок в своре – сносишь тумаки и помалкиваешь. Правда стаи. Закон джунглей.
То-то он удивился, когда сильные руки подняли его – сначала на ноги, а потом еще выше. Утирая кровавые сопли, Джек сидел на плече великана, глядя с высоты семи футов на чужие макушки. Чей-то громкий веселый голос расписывал достоинства «маленького храбреца», решившего помериться силой с самим Амгембой. Кто-то смеялся и улюлюкал, кто-то подбадривал и хлопал в ладоши, а Джек вдруг забыл про них, запрокинув голову: небо – голубое, с лебяжьим пухом облаков – было близко, как никогда раньше…
Уже после, когда на Ричмонд опустились сумерки и народ стал разбредаться, он с огромными от восторга глазами смотрел, как Амгемба сгибает гвоздь в ребристое кольцо.
– Сердце сильный, – сказал великан, с трудом выговаривая английские слова, – память долгий.
Так и вышло.
У Джека отродясь не было ничего своего – вещей, которые принадлежали бы только ему, – кроме этого талисмана. Он сам наделил безделушку удачей, решив, что отныне ему будет везти во всем. Но везение – штука своенравная. Порой остаться в живых – уже подарок Вселенной.
Шагая через лагерь, Джек кашляет в кулак. Нестерпимо хочется пить, а фляга пуста.
– Эй! – Он останавливает рядового. – Не покажешь, где найти Роузена?
Тот машет рукой, и следующие минуты проходят в тщетном поиске кухни. Вокруг мелькают незнакомые лица. Джек видит палатку командования и частично вспоминает события прошлой ночи. А ведь и впрямь выстоял! Успел отчитаться, прежде чем некуртуазно отошел ко сну.
– Хиггинс! Живой, мать твою!
Его хлопают по плечу, и Джек оборачивается.
– Бутч! Ну хоть кто-то!
Крепкие объятья сдавливают ребра. В нос ударяет запах табака. На широком, заросшем бородой лице Бутчера играет щербатая улыбка.
– А ну двигай за мной, расскажешь, что да как. Ты один?
– С Таннером.
В ответ раздается фырканье.
– Он в лазарете.
– Господь, спаси салагу. – Бутч шагает впереди. Серый мундир почти теряется в сумерках, и только голос не дает ошибиться. – Мы с парнями решили скрасить вечерок за игрой в фаро[13], а тебя зовут любимчиком фортуны. Мол, Бубновый Джек не проигрывает.
– Захотели убедиться? – усмехается он.
– Не обессудь. Любопытство – та еще зараза! Да и застряли мы тут, пока в верхах не созреет новый план.
Что Джеку нравится в Бутче, так это легкость и живой ум. Грамотный сын рабовладельца, он говорит складно, как по писаному – в отличие от многих. Джек привык заводить друзей с прицелом на выгоду. Так проще жить.
– У вас глотнуть чего найдется?
– На сей счет не переживай, – хохочет приятель.
Общая палатка встречает их светом керосиновых ламп. Иллюзия тепла просачивается за воротник, и Джек скидывает куртку. Глотает из протянутой фляги: крепкое пойло, настоянное на ягодах, обжигает пищевод. Он с трудом сдерживает кашель, занюхивая рукавом под одобрительно-приветственные возгласы.
За столом сидят четверо. Трое одеты в форму Конфедерации; самый старший из них – усатый капрал. Джек кивает и садится рядом, следуя примеру Бутча. Субординация в таких случаях – штука весьма условная.
Он скользит взглядом по лицам и останавливается на четвертом. Не солдат, явно из коренных: глубоко посаженные глаза, широкие скулы, красноватый оттенок кожи, черные волосы убраны в косу. Улыбка напоминает хищный оскал. Одет как белый человек, и манеры, на удивление, щегольские. Джек внимательно подмечает детали: то, как пришлый держит трубку, набивая табаком, как ловко гоняет между пальцами выцветшие карты…
– Ты – любимец удачи? – Голос оказывается низким и глубоким. Чистый южный выговор.
– Так говорят. – Джек пожимает плечом. – Не я прозвал себя Бубновым Джеком[14].
Ответом становится одобрительная усмешка.
– Сыграем?
– Отчего же нет! Бутч говорил, фараон у вас в почете. Только бы знать для начала, с кем играю.
Рядовые представляются первыми: братья Кларк – Джимбо и Кеннет. Усатый капрал по фамилии Дженкинс закуривает, откидываясь на спинку стула.
Индеец молчит. Тени за его спиной колышутся: темное пятно напоминает не человеческую голову, а песью или шакалью, с вытянутой мордой и ушами торчком.
– Среди мудрых моего народа меня кличут Койотом, – произносит он. – Настоящее имя – не для посторонних ушей.
И то верно. Джек смиряет любопытство, не пускаясь в расспросы о том, как гость оказался в лагере конфедератов-мятежников. Слаб тот, кто проявляет нетерпение. Надо будет – сам расскажет.
Играть ему все равно с кем.
Или против кого.
Сначала в игру вступают братья: оба проигрывают в первом раунде. Капрал держится дольше, но загаданная карта ложится направо, и старинные часы на цепочке – явно фамильная ценность – достаются индейцу.
Джек наблюдает цепко. Краснокожему нравится роль банкомета: карты мелькают в пальцах ловко и быстро, как у фокусника. Кто-то полагает, что в фараоне невозможно смухлевать – только уповать на удачу. Глупцы. Джек знает с полдюжины приемов: от слипшихся «случайно» карт до более тонких вещей, не говоря уж о метке на загаданной карте. Только банк на сей раз держит не он.
– Проклятье! – Бутч прибавляет к ставке два доллара, и карта уходит направо. – Отыграйся за нас, старина.
От дружеского хлопка по спине Джек едва не заходится кашлем – как от ядреной настойки чуть ранее.
Улыбка Койота становится шире.
– На что ставишь?
– Пиковый туз.
Кто-то из братьев присвистывает. Смело.
У Джека нет денег. Карманы пусты. Из всего имущества – только крепкие сапоги, да и то чужие.
Ставит их. Туз падает налево, и товарищи ликуют. Победа понтера.
– Еще! – В глазах Койота появляется недобрый блеск. Тени мечутся, словно неприкаянные.
– Восьмерка треф.
На сей раз Джек ставит чужие доллары и снова выигрывает. Хорошо пошло! Он уже давно не испытывал такого азарта, бурлящего в крови.
Две стопки карт растут. Налево ложатся короли, шестерка и дама. Часы капрала переходят к Джеку.
– Девятка треф.
Лампы потрескивают. То ли хмель ударяет в голову на пустой желудок, то ли выигрыш пьянит, но Джеку становится душно. Он оттягивает ворот рубашки и смахивает волосы со лба, а в следующий момент карта предательски идет направо. Победа банкомета.
Товарищи не сдерживают разочарованного вздоха.