– Еще! – Джек хлопает ладонью по столу. Последнее слово останется за ним.
– Как скажешь. – В голосе Койота звучит насмешливое превосходство. Как красная тряпка для el toro[15]. Джек ненавидит уступать. Пускай он не лучший боец: не самый быстрый, не самый ловкий, – но за карточным столом его никто не обходит. Он знает уловки. Он умеет врать с непроницаемым лицом. У него превосходная память.
…И он проигрывает.
Банк переходит к сопернику.
– Что скажешь теперь, любимец фортуны? – Койот слегка подается вперед. – Готов поставить на кон свой талисман?
Джек опускает глаза. Прячет гвоздь обратно под рубаху.
– Нет.
– Что ж… Тогда, думаю, мы закончили, господа. Желаю славного вечера.
Взметнувшись в яростном порыве, тени опадают.
– Стой, – цедит сквозь зубы Джек. Если бы не хмурые взгляды Бутча и остальных, не стал бы задерживать. Пускай катится к индейской бабушке! По тропе шауни до божественного облака. А так – подвести товарищей не позволяет совесть. Те ее зачатки, которые есть у Джека.
Снимая шнурок, он кладет дар Амбембы на стол. Одна безделушка против целого банка. Кто мог предсказать час назад, чем закончится вечер?
– Бубновый валет, – чеканит Джек, глядя индейцу в глаза – два черных омута, лукавых, хищных.
Тот вдруг начинает хохотать.
– О, этого никто не ожидал! Поведаешь, мастер Джек, как оказался здесь? Прежде чем мы поставим точку в нашем споре.
– Как и все. – Он пожимает плечами. Промедление заставляет нервничать. Хранить внешнее спокойствие становится сложнее. – После апрельского приказа.
– Доброволец, значит?
Джек кивает, но собеседнику этого мало.
– Ну же! Все любят славные истории. Какова твоя? Полна горестей? Или грез о ратных подвигах?
Глумится, краснокожий сукин сын. Снова бьет Джека его же оружием.
Хрустят костяшки. Ему хочется вытянуть руку, присвоить колоду, сыграть по своим правилам… Но нельзя. Терпение, говорят, – первейшая из добродетелей.
– Мои подвиги совершались на ином поле. – Джек поднимает бровь, стараясь говорить размеренно, с ленцой. – Была – да и есть! – у ричмондского держателя ломбарда юная женушка, миссис Чэдвик. Вроде взглянешь на нее – вся хрупкая, миленькая, с глазами, как у трепетной лани; веснушки на носу и кудри каштановые падают на фарфоровый лоб. Красота. А как рот откроет – хоть вешайся. Зловреднее мегеры не видывал свет.
Бедный мистер Чэдвик после каждой ссоры бежал с позором в ближайший кабак – «лечить нервы», а вдогонку ему летели проклятия столь изощренные, что сапожники краснели.
Юная Изабелла, казалось, ненавидела весь мир и мстила ему от души. За брак, устроенный родней, и поруганные мечты о светлых чувствах. За нелюбимого мужа, что был вдвое старше и совсем не разделял интересы жены. За скучное существование в четырех стенах и непроходимую тупость служанок. За сплетниц соседок, которых она могла заткнуть за пояс метким словом, и за все хорошее, что могло случиться, но так и не произошло.
День за днем она отравляла чужие жизни и расцветала лишь при виде монет. Деньги – пусть на время – развеивали скуку Изабеллы. Она баловала себя кружевными платьями, посещала светские приемы, знакомилась с заезжими артистами. С некоторыми – достаточно близко, чтобы по городу ползли слухи. Впрочем, при любой попытке обвинить жену в неверности на Чэдвика обрушивался шквал проклятий, и все опять заканчивалось кабаком. Так и продолжалось… Вплоть до нашей встречи.
Джек держит театральную паузу. Кто-то из братьев Кларк присвистывает. То ли понимающе, то ли с завистью.
– И что она в тебе нашла? – подначивает Бутч.
Джек расплывается в улыбке. Вовлеченный слушатель – дар для рассказчика. Не этого ли хотел краснокожий? Пусть получает!
– Мое безграничное обаяние, старина. Против этого деликатного напора не устоит ни одна ще… щедрая барышня.
Солдаты смеются. Огонек в ближайшей лампе подрагивает.
– Словом, оттаяла моя Изабелла. Нрав как у тигрицы, носик вздернут, а в глазах – бесенята. Ух! – Джек глотает из чужой фляги, смачивая горло. – Но, как водится, счастье было недолгим. Не успела миссис Чэдвик вкусить счастья, как ее благоверный сговорился с судьей. Слухи по Ричмонду ползли, что змеи, и вот уже на вашего покорного слугу повесили два ограбления. В ломбарде золота недосчитались.
Он морщится, продолжая отыгрывать роль без вины осужденного.
– И что?! Под суд?
– Помилуй, дружище. Пусть бы изловили сначала!
– Ай да Джек! – восклицает Бутч и снова хлопает его по плечу. – В добровольцы пошел.
– Ну так… – Он переводит взгляд на держателя банка. – Утолил я твою жажду историй?
– Враньем? – фыркает Койот. – Что из сказанного тобой правда, любимец удачи? Что у мистера Чэдвика, живущего в Ричмонде, и впрямь есть жена по имени Изабелла? Ты всех кормишь одной сказкой или каждый раз новыми по настроению?
В палатке повисает тишина.
Бубновый валет ложится справа от индейца.
У Джека холодеют руки. Не может быть, чтобы его – его – карта подвела.
– Да кто ты такой? – цедит Джек.
Недавний азарт превращается в ярость. Это не похоже на привычные карточные фокусы, которыми он сам промышляет. Индеец играючи разгадал его ложь, будто видел насквозь.
«Девятка… направо… – запоздало всплывают в голове слова Таннера. – Не ври, когда время придет».
Откуда он мог знать? Это лишь бредни хворого салаги. Джек чувствует, как пол под ногами качается и встает на место, мир на какое-то мгновение переворачивается вверх дном. Он смаргивает. Выбрасывая руку вперед, переворачивает левую стопку. Карты разлетаются, трепещут узором рубашек и падают обратно на столешницу. Только валет остается там, где лежал. Во рту разливается горечь.
– Где настоящая? Это ведь обманка. Спрятал в рукаве?
– По себе других судишь? – Койот щурится и обводит широким жестом южан. – Думаю, господа согласятся, что выигрыш честный. Просто не каждый умеет принимать поражения достойно. Это я могу понять.
– Черта с два ты понимаешь!
– Эй, Джек, – удерживает его Бутч, – ты охолонись. Нам ссориться не к месту. С правилами игры все соглашались, так что выдохни, дружище. Все по-честному.
Джек качает головой. Отвечает злой усмешкой – под стать оскалу гостя.
– Откуда ты взялся? Потешь нас «славной историей», покажи, как нужно.
– О нет. Правда за правду. Око за око. Ты соврал, Джексон Хиггинс. Ты у меня в долгу. – Смуглая ладонь накрывает гвоздь, согнутый в кольцо, и шнурок с талисманом исчезает. Не теряется в кармане победителя, а пропадает без следа, будто его и не было.
– Ты…
– Нет… – Он дергает щекой. – Не колдун. Не фокусник и не мастер иллюзий. Узко мыслишь, но это поправимо.
По щелчку пальцев Койота огни в лампах гаснут. Затихают все звуки, на которые Джек не обращал прежде внимания: голоса солдат в отдалении, стрекот сверчков и вздохи ветра. Лагерь погружается в тишину, густую и липкую, как та чернильная жидкость в ручье.
– Эй, Бутч? Ребята?
Ответа нет. Джек озирается по сторонам. Ждет, пока глаза привыкнут к темноте.
Раздается треск лучины. Крошечное пламя отбрасывает чудовищную тень. Койот по-прежнему сидит напротив, только на плечах – голова зверя. Серый мех с рыжими подпалинами, стоячие уши, острые клыки. «Не колдун и не фокусник. Оборотень!»
– Вот тебе пр-равда. – Человеческий голос срывается на рык. – Дер-ржи подар-рок. Она тепер-рь твоя. Отдашь свой долг с последней кар-ртой.
Чудовище протягивает игральную колоду. Джек трясет головой.
– Не должен я ничего. Ты забрал оберег, мой чертов гвоздь! И деньги парней, так что проваливай, понял? Мы квиты!
– Однажды я услышу «спасибо», – растягивается зубастая пасть. – Ты уже мер-ртв, Джексон Хиггинс. Пр-росто пока не осознал этого – у тебя будет мно-ого вр-ремени. Вы все здесь мер-ртвы. Твой долг – собир-рать по мир-рам истор-рии. Они – плата за ср-рок.
«Час и век – все будет для тебя едино».
Порыв ветра залетает в палатку, кружит в вихре палые листья. Стылый осенний воздух обнимает разгоряченное тело. Джек вскакивает на ноги.
Лучина гаснет, и вокруг – никого.
Он сжимает в руке чужую колоду. Бубновый валет, лежащий сверху, рассыпается изумрудным пеплом, и Джек проваливается в бездну. Летит сквозь водоворот, сжимаясь всем своим существом до размера ничего не разумеющей букашки, пока ноги не находят опору. Темные коридоры и низкий свод лабиринта показываются впереди – и тысяча звезд, сияющих оттенками зелени.
Эпизод VIIIВокзал потерянных слов
♬ Shawn James – Through the Valley
– Так я получил колоду.
Голос Джека казался далеким и бесстрастным – чужим. Ни горечи, ни сожаления.
Они по-прежнему держались за руки. Не так крепко, как при переходе: мизинцы едва соприкасались, но Липе не хотелось его отпускать.
Нет, она не пожалела о своей просьбе. Не захотела сбежать, вернувшись обратно. Просто в первые минуты ощутила застывшее время – буквально, словно колючие снежинки садились на кожу и не таяли. Она как завороженная слушала рассказ Джека: он говорил легко, а ей требовалась передышка. Путешествие между мирами непросто давалось тем, кто не привык. Дыхание перехватывало, и внутри становилось тесно: будто всю душу скручивали в узел и выворачивали наизнанку мокрой тряпкой.
Сколько он так? За время своей долгой жизни? Туда и обратно… Как персонаж английских баек Викторианской эпохи – Джек-попрыгунчик. Липа не могла вспомнить, где о нем слышала, но сравнение не восхищало, а скорее пугало.
– Что было дальше? – спросила она шепотом.
Казалось, в этом мире любой громкий звук будет неправдой. Кощунством. Он спал уже давно – истлевший, пустой, как сгнившая оболочка. Яблочная кожура, в которой не осталось ни капли сока, и даже черви уползли на поиски новой пищи.
Перед ними лежал город. Ветхие одноэтажные постройки, бедняцкие лачуги. Вдалеке виднелся перекресток: на площади, где сходились дороги, высилась ратуша. Чуть дальше – городской суд. С окраины в серое небо глядела башня церкви.