Что бы ни происходило вокруг, жизнь продолжалась: она никого не ждала и ни о чем не жалела.
– Ты правильно сделала, что не пошла на зов.
Она вздрогнула, распахнув глаза.
Рядом стоял Игошка. С большим гнездом кудряшек на голове, в той же растянутой футболке. В руке держал леденец на палочке – янтарного петушка из жженого сахара.
– Хочешь?
Липа покачала головой.
– Как ты меня нашел?
– Просто шел. – Он махнул рукой через плечо. – А они не найдут.
– Почему так думаешь?
– Мы спрячемся.
Кажется, мальчик привык к ней и уже не дичился, говорил легко, без стеснения, будто не молчал до этого вечность. Липа улыбнулась.
– Даже знаю где. Можешь отвести меня в Плюй-комнату?
– Глотай.
– Чего? – опешила она, поднимаясь на ноги.
– Ну, у тебя же есть рот, – терпеливо пояснил негритенок, для пущей наглядности зажав конфету между зубов. – Когда наружу – плюешь. Когда внутрь – глотаешь.
– Та-ак… И если Комната меня проглотит, я смогу попасть к Джеку?
– С картой? – Игошка спросил деловито, будто речь шла о проездном билете в электричке.
– Да. Он оставил последнюю.
Мальчишка задумался. На курносом лице читалась взрослая озабоченность, будто что-то могло пойти не так.
– Игош… Мне очень надо его вернуть.
– У меня имя есть, так-то. – Он передернул худыми плечами. – Просто они его не понимают. Не выговаривают. Все Игошка да Игошка, – хохотнул он без обиды, скорее снисходительно.
– И как мне тебя называть?
– Мэйтата Абидеми. Сокращай как хочешь.
– «Нарушитель спокойствия, рожденный в отсутствии отца», – хмыкнула Липа. – Твой язык очень…
– Сложный?
– Я хотела сказать содержательный. Столько смысла в двух частях имени. Надо же, – улыбнулась она пришедшей в голову мысли, – никогда не думала, что лингвистика может быть занятной.
– Быть деревом тоже неплохо.
В другое время она бы расхохоталась, но собственное прозвище возвращало к Джеку. А ведь поначалу злилась на него.
– Ладно, пошли. – Игошка-Мэйтата протянул ей руку, будто из них двоих она была маленькой. – Отведу.
Ладошка была теплой.
Изнутри поднялась волна благодарности. Хоть кто-то здесь не считал ее лишней, просто принимал и был готов помочь.
– Там дыра, не наступи. – Провал, в который она едва не шагнула, когда Игнас ее удержал, кто-то заботливо прикрыл половицей, чтобы не дуло.
За окнами вечная осень пригибала стволы деревьев к земле, дышала хмарью и навевала атмосферу готических романов. Сколько всего успело произойти после знакомства с Домом! Нашлись какие-то ответы, но в целом вопросов стало больше. Хаос внутри Липы рос с пугающей скоростью – почти как Гниль на поверхности «зерен», – поглощая ядрышки рациональности одно за другим.
– Стой-ка! – Липа задержала Игошку у поворота. Там виднелась дверь с отвалившейся – снова – цифрой «9». Подарок Джека никак не желал держаться на месте. – Мне нужно зайти.
Тот пожал плечами и поплелся следом, не разжимая пальцев.
– Из-за ряби, – пояснил он, – шатать будет сильно.
– Время волнуется раз, время волнуется два…
Липа толкнула незапертую дверь. В комнате царил беспорядок, который они с Джеком оставили после себя: на полу разложена схема, на столе разбросаны инструменты и кабель, одежда Игнаса свисает со спинки дивана.
В щеку ударилось что-то влажное.
– Акто!
Как же она по нему соскучилась!
– Время волнуется три. Фигура на месте замри!
Что означали переиначенные строки из детской игры, она не знала. Все внимание поглотил анимон, который радостно плясал в воздухе, нарезая круги рядом с Липой. Венчик щупалец тянулся к волосам, и было видно, каких трудов малышу стоило сдержать порыв нежности. Липа вспомнила, как в сердцах назвала его паразитом – «вызывающей истерики водорослью». Есть за что устыдиться.
– Прости, что исчезла, – прошептала она. – Тебя не хватало, приятель.
«Приятель» зарделся, как карманное солнышко. Его собратья в аквариуме тоже вспыхнули, привлекая внимание гостей.
– Чего это они?
– Заперты, – отозвался Игошка. – Тебя посади – тоже мигать начнешь.
– Игнас говорил, они нужны для слизи.
– Не только. Половина правды – не вся. Они приносят и другую пользу.
Он догрыз леденец и теперь просто посасывал палочку.
Наверное, если бить в одно место, оно рано или поздно откажется воспринимать боль. Кожа станет толстой, как у слона. Игнас и здесь решил что-то утаить.
«Пускай, – вздохнула она, – все одно».
– Какая еще польза?
– Лекарство. Забирает боль. – Он посмотрел на нее многозначительно: мол, все через это проходят, ты и сама знаешь.
Липа знала. Испытала лишь однажды, когда тоска сменилась пустотой, но если проделывать такое постоянно – это верный путь к зависимости. С пустотой жить чуточку легче, чем с болью. С виной за жизнь Черри, за взрыв и Фейрумную Пустошь… Кто знает, что еще пережил Игнас?
Пальцы коснулись стенки аквариума. Анимоны отпрянули.
«В каждом из нас сидит свой Змей», – сказал Игнас, когда она рассказала ему историю острова. Змей, который хочет лишь одного – чтобы его любили.
Липа сжала виски, опустившись на край дивана. Стул, одежда, стопка книг… В этом месте чувствовалось присутствие Игнаса, и все же оно было холодным. Как искусственная кожа на ощупь. Как бионический протез вместо живой человеческой руки.
Она ужаснулась сравнению и тряхнула головой. Сердце защемило, но не от жалости, а от близости – понимания того одиночества, которое Игнас носил внутри. Если он вырос в лаборатории, какое детство у него было? Явно не то, о котором мечтал бы любой мальчишка, неважно, в прошлом или в будущем. Человек определяется свободой, а у них – подопытных объектов – свободу отняли. Это ли не самое страшное?
Осуждения не было. Ни капли. Даже если эмоциональное воздействие было для Игнаса наркотиком, кто она такая, чтобы не согласиться? Отталкивать нельзя. Так было с Витом. Мама долгое время не разговаривала с ним, даже после распада группы, когда тот ушел в завязку. Для Липы же он всегда оставался собой. Витом, которого она любила. Неважно что. Неважно как.
Не-важ-но.
Липа сплела пальцы и приложила к груди: указательный на безымянный. Жест, означавший верность. Ей было пять или шесть, когда они с Витом его придумали. Так и клялись, что бы ни натворили – маме ни слова.
Мама.
Все время мира не стоило одного единственного слова.
Она откинулась на спинку дивана. Акто взволнованно распустил венчик.
– Не поможешь мне? Как в первый раз?
Все, что ей было нужно, – минута покоя, прежде чем двинуться дальше. Своеобразная перезагрузка системы. Пусть вся горечь, страх и сомнения уйдут. Проще заполнить пустоту, когда ничто не сдерживает. Да, она идет по стопам Игнаса. Пусть. Сейчас она давала себе разрешение и полный отчет.
Липа прикрыла глаза, провалившись в глубокую, мягкую тьму.
Она менялась. Перестраивалась. Подобно Дому, стряхивала с себя лишнее и отращивала новое. Столь пугающий и одновременно завораживающий процесс трансформации.
Прежняя Филиппина хваталась за воспоминания. Барахталась в чернильной жиже, захлебывалась изумрудными звездами. Она приняла фейрит. Он жил в ней. Так почему она, бета-фейрумная, понимавшая сотни земных языков, не могла понять его?
Вдох. Еще глубже.
Задержав дыхание, она погружалась туда, где не было света. Воздуха. Жизни. Мелькали картинки мертвого Ричмонда, разноцветных шаров, лазурной воды и брызг водопада. Ничего этого нет.
Было.
Больше не будет.
Тонкая грань между тем, что реально, а что – отголосок другого времени, другой Филиппины. Кадры кинопленки: смех, удивление, слезы – одни можно вырезать, другие оставить, и они поблекнут со временем. На место эмоциям придет спокойствие. Безмятежность. Не бурный водопад – стоячая вода с белым жемчугом лилий.
Одиночество – это не чувство. Это возможность проникнуть в глубину. Отвернуться от других и обратиться к себе.
Одиночество – необходимость. Разве не это повторяла ей жизнь? Смирись, Филиппина. Отпусти. Разожми кулак. Не борись со временем. Оно – вечный океан, а ты – всего лишь капля на поверхности. Качайся на волнах и отпускай…
Дорожка света плясала на воде и уводила к солнцу: каждая волна казалась ступенькой в небо. Если бы люди ходили по морю ногами. Или по воздуху. Или, взмахнув руками, отталкивались от земли и летели…
Липа сощурилась, глядя на закатный нимб – разноцветный, как леденец на палочке. Рыжее кольцо внутри алого, а в сердцевине – белый кружок. Она знала легенду об Икаре: мифы Древней Греции венчали список литературы на лето, с которым она управилась еще в июне. На дворе стоял август, через два дня Филиппине исполнялось двенадцать.
Сидя на берегу, она перебирала мелкую гальку – бесцельно, просто потому что камни, поцелованные солнцем, были теплыми. У кромки моря они переходили в песок. Липа уже исполнила свою мечту – нашла куриного бога, чтобы повесить на шнурок, когда они с мамой вернутся домой. Говорят, такие камни приносят удачу. Оберегают владельца. А ракушки, найденные на берегу, просто красивые. Будут лежать на книжной полке и радовать глаз.
Она оглянулась через плечо. Мама загорала на животе: от лопаток до поясницы тянулась дорожка из песчинок и соли. Читала остросюжетный детектив, что-то связанное с тайнами искусства и религиозной символикой. Она любила такое и почти всегда разгадывала головоломку на середине книги. Иногда пересказывала Липе сюжеты и устраивала походы-квесты по городским музеям и выставкам. Маму знали в каждой галерее. Ее картины в прошлом месяце нашли покупателя: тетраптих[24] «Сезоны жизни» отправился в другую страну. Сложное слово – тетраптих, но Липа запомнила его сразу. Она смеялась, глядя на сияющую маму, когда та кружилась по комнате в длинной шелковой юбке с красными маками, и едва не визжала от счастья, узнав, что они едут на море.