– Сверкает? Это как?
– Она высокая. Самая высокая из всех. Снег на вершине не тает. Горит на солнце. Как корона в алмазах. – Мэйтата Абидеми улыбался, гордый и восторженный.
– А твоя семья?
– Племя. Я плохо помню. – Он насупился. – Долго здесь. Не знаю, как попал. Был обряд, праздник, отец вернулся с охоты… А дальше – мор у соседей. Вода в озере черная. Страшно. Думал, что спасся.
– Ты пытался вернуться?
Липа интуитивно потянулась к мальчишке, погладила спутанные кудри. Он осторожно обнял ее. Все еще ребенок – мудрый, но не повзрослевший, запертый в маленьком теле.
– Зачем? Там ничего нет.
«Как в Ричмонде, – закончила Липа про себя, – и в десятках других миров, судя по заштрихованным клеткам на схеме». У каждого из беженцев, которых приютил Дом, был свой Ричмонд. Пепел и тлен, ничего живого. Никакой надежды.
Ее приходилось искать в других местах.
– Ты готова? – Мальчик поднял голову и заглянул Липе в глаза.
– Пойти за Джеком? Да.
Сомнений не осталось. Быть может, другая на ее месте не рискнула бы искушать судьбу. Да что там! Прежняя Филиппина не выдержала бы взгляда пустых глазниц. Не сумела бы перешагнуть через себя и обнять того, кто выглядел живым мертвецом. Не всегда внешняя оболочка важна, если под ней… что?
Об этом она не задумывалась дольше чем на секунду. Всегда находились дела поважнее: они бежали – куда-то или от кого-то, – летели сквозь Прослойку и решали проблемы с бандами Слэк-Сити. Ей некогда было перевести дыхание, чтобы понять, что на самом деле скрывалось за намеками Джека. Привязанность? Странная симпатия, взявшаяся из неведомого ей прошлого? Или нечто большее, чему она не могла подобрать верного слова?
Его отношение смущало. Поначалу вызывало неприятие, потом пробуждало интерес. Сочувствие, разделенная боль, радость и восторг – чем больше нитей связывало ее с Джексоном Хиггинсом, тем сильнее крепла уверенность в следующем шаге. Липа была благодарна ему. И все же Джек ошибся, когда оставил свое Деревце.
Она это исправит.
Там, где не существует времени, – никогда не поздно.
Игошка все понял и толкнул боковую дверь. Они миновали очередной зал и шагнули в коридор, за которым ждала Глотай-комната. Он показался Липе бесконечным. Извилистый, с узкими окнами под потолком, сквозь которые проникал свет. В нишах хранились странные экспонаты: гипсовые слепки лиц, подушечки с ржавыми булавками, клубки шерсти, больше напоминавшие змей, сухие цветы, тронутые тленом, пучки трав и извилистые корни. Запах влажной земли забивал ноздри.
Полусгнившие половицы скрипели от каждого шага. Красно-бурые, покрытые чешуйками краски, они вздувались ступенями, через которые Игошка успешно перепрыгивал. У Липы так не получалось. Пол шел под уклон, и ей казалось, что она вот-вот споткнется.
Липа невольно потянулась к стене в поисках опоры, но через миг отдернула руку. Обои были покрыты жуками и мокрицами. Из-под ближайшей рамы выползла сколопендра.
Всего картин на левой стене было четыре. И столько же – на правой. Они словно отзеркаливали друг друга, менялись лишь оттенки: от холодной бирюзы до огненного янтаря. Липа подалась вперед и, преодолев отвращение, коснулась пальцами холста. Липкая краска была свежей, как если бы художник-сюрреалист только что покинул коридор. Как если бы он знал ее маму. Видел «Сезоны жизни» – разглядывал человеческие воплощения времен года, чтобы потом извратить идею в своих работах. Не было больше юной весны и осени с рыжей копной листьев-волос, не было лета с мягкой улыбкой и задумчивого старца-зимы. В силуэтах с трудом угадывалось нечто человеческое. Они были сплетены из узлов и корней, болезненно скрюченные, вывернутые наизнанку. Алые плоды напоминали сердца, древесный сок – сочащуюся кровь, а дупло – утробу, в которой зарождалась новая, заведомо обреченная жизнь.
Липа отступила, вытирая руку о джинсы. Если смотреть на картины не прямо, а сбоку, чуть под углом, они казались объемными, трехмерными, будто выступали за рамки и отрицали всяческие границы. Стремились стать реальностью. Из всех чудес Дома это по праву могло считаться самым гадким.
Вздрогнув, Липа повела лопатками и бросилась догонять Игошку. Тот ждал ее у двери: ладонь опущена на костяную ручку в виде оскаленной морды какого-то мифического зверя.
– Лучше зажмурься.
Так Липа и поступила, достав из кармана нужную карту. Ее мягко толкнули в спину, и она полетела вперед – в мягкий влажный зев, представляя смешинки в уголках светлых глаз и сильные руки, что обнимали ее у водопада Хавасу.
Бубновый валет в руке превратился в пыль.
…Полет был долгим. Внутренности скрутило узлом, и Липа обрадовалась, что давно ничего не ела. Ни во время Баб-Улиного чаепития, ни в ресторане «Terminus Nord», где не успела прикоснуться к вафлям. По всему выходило, что синтетический «кисель» Лагарда был ее последней пищей.
О том, как отразятся на ней частые прыжки между мирами, не хотелось думать. Она не проклята, в отличие от Джека, и не бессмертна, как Игнас. Все, что подарил Липе фейрит, – это лингвистические способности, которые предстояло использовать с умом.
Ноги бесшумно коснулись ковра. В комнате царила аристократическая роскошь: алый бархат, золотые рамы и множество витых свечей в канделябрах. Где бы она ни оказалась, это место напоминало дворец и явно принадлежало богатым людям. Вот только насладиться интерьером не вышло. Раздался щелчок. Липа обернулась.
Серо-зеленые глаза Джека стали вторым, что она увидела.
Первым – дуло револьвера, направленное ей в лоб.
Эпизод XГордость и похищение
♬ L’Orchestra Cinématique – Once Upon a December
Джек выглядел чужим.
Он был одет в черный бархатный фрак и узкие брюки. Алый жилет с золотыми пуговицами и белые перчатки дополняли непривычный облик джентльмена. Русые волосы зачесаны набок – не так небрежно, как в их первую встречу: ни одной упавшей на лоб пряди, ничего лишнего. Щегольские усы довершали образ. В колючем взгляде читалось недоверие.
– Говорите, миледи. – Он качнул револьвером. – Кто вы и как оказались за закрытой дверью. Свойство перемещения?
– Джек… – начала она негромко, – это же я, Липа. Филиппина. Опусти пушку. Не знаю, что происходит, но мы все решим. Где мы? В каком времени?
Он дернул уголком губ в раздражении. Взгляд метнулся – от Липы к двери и обратно, – словно Джек просчитывал возможности.
– Решать некогда. Вы, дамочка, не вовремя. И, судя по этому… – Он обвел широким жестом ее джинсы и толстовку. – Из будущего. Транзитница? Через Дом сюда прыгнули? Не ведаю, как обо мне узнали, но если от старины Хиггинса что-то нужно, вы не по адресу.
Он продолжал держать ее на мушке, но уже не глядя в лицо, словно потерял всякий интерес. Вместо этого рыскал в ящике стола свободной рукой. Искал что-то поспешно, почти с остервенением.
Внутри оборвалась пружина. Повисла, закачавшись… Липа ошиблась. Она нашла не своего Джека, а старого, из прошлого, который ее не знал, и теперь не имела ни малейшего представления, как поступить. Уйти без него она не могла.
Пальцы сжались в кулаки. Разница в отношении – даже во взгляде – кольнула иголкой. Превращаться из Деревца в «дамочку» она не желала.
– По адресу, – произнесла Липа тверже. Расправила плечи и подняла подбородок. – Я не просто из будущего. Я из твоего будущего, Джексон. И ты не станешь от меня отмахиваться.
Он обернулся. Подозрительный прищур, взмах револьвером. Больше картинный, нежели с угрозой. Липа не сомневалась в умении Джека обращаться с оружием, но пускать его в ход он пока не собирался.
– Я должен поверить на слово? У меня тут дело, если ты не заметила.
– Какое? Ты же говорил, что не опускался до краж. Все, что получал, выигрывал по-честному.
– Ну, прямо рыцарь в сияющих доспехах! – хмыкнул Джек. – Обычно я говорю другое, чтобы впечатлить барышень. Но речь идет не о цацках и не о фунтах стерлингов. Это личное.
«Значит, все-таки Англия, – заключила она про себя, – и что-то важное привело его сюда».
– Так что давай ближе к делу, Липа-Филиппина. Без лирических отступлений и попыток воззвать к морали. Это лишнее.
«Все в твоих руках, Липа-Филиппина».
Вот почему он назвал ее двойным именем в Париже! Он помнил. Сколько бы времени ни прошло для него.
Это светлое воспоминание почти затмило сиюминутную грубость.
Почти, но не совсем.
– Хочешь доказательств? – Она не заметила, как повысила голос. Больше всего на свете хотелось встряхнуть наглеца, чтобы тот уступил место привычному, родному Джеку. – Хочешь, чтобы я рассказала тебе о Ричмонде? О цирковом силаче и согнутом в кольцо талисмане? О небе, которое висело так низко? О тропе шауни? О бубновом валете?
Жесткая ладонь зажала ей рот. Джек почти налетел на нее, и они покачнулись оба, едва устояв на ногах.
– Замолчи, – горячий шепот в ухо.
За дверью раздались приглушенные шаги. Ближе, еще ближе… Джек затаил дыхание.
Липа невольно почувствовала себя соучастницей преступления, о сути которого даже не подозревала. Чей это дом? О каком «личном» шла речь?
Поравнявшись с порогом комнаты, шаги направились дальше по коридору.
Она мотнула головой, пытаясь освободиться, но лишь стукнулась затылком о стену. Джеку тоже досталось: локтем под ребра. Он охнул, отступив на шаг. Револьвер пропал, как исчезают предметы в руках опытных фокусников.
Липа молчала. Джек глядел на нее широко распахнутыми – знакомыми – глазами.
– Кто ты такая? – Севший голос выдавал растерянность. – Фейрумная телепатка? Не верю, что мог сказать это… Хоть кому-то.
Он провел по лицу ладонью, будто снимая пелену, желая удостовериться, что на него не навели морок или хитрую иллюзию.
– Я уже сказала – Липа. Ты называл меня Деревцем. Говорил, твое прошлое – мое будущее. Теперь, видимо, все наоборот. Ты