Прощание вышло сухим и скомканным. Отрицать ее догадку О’Доннелл не стал. «Ты поймешь, что мы на одной стороне», – сказал он, вкладывая в ее ладонь два пузырька разных цветов.
– Что это?
– В первом – чистый фейрит. Во втором… Я называю это «бустером». Усиливает любое свойство, эффект временный.
– Насколько долгий?
– От часа до суток – в зависимости от организма и естественных факторов.
– Главное, чтобы Поджи заинтересовался, – добавил Лагард. – Последствия нас уже не коснутся.
– Андре, ты разве не собираешься оставаться в Слэк-Сити? Игнас говорил…
– Что я патриот до мозга костей? – На лице расцвела акулья улыбка. – Только не теперь, когда милостью нашего переговорщика я обещан обеим бандам.
Джек отмахнулся:
– Не вали с больной головы на здоровую. То был не я.
– Что сделано, то сделано, – поспешила вмешаться Липа. – Действуем сообща, чтобы не было сюрпризов.
– Они будут, Деревце. Не думай, что я каркаю, но доверься опыту – сюрпризы неизбежны.
Ожидание затягивалось. Джек уронил монету: та, звякнув, завертелась на ребре.
– Давай в «правду или действие»?
– Нет.
– Как категорично! Ну, тогда демона вызовем.
Липа поперхнулась глотком воды. В подобном заведении она бы не рискнула заказывать коктейли, но вода, по крайней мере, выглядела чистой и ничем не пахла.
– Это что, шутка?
– Ну почему. Никогда в жизни не был так серьезен. Наш падре баловался подобным. Кризис веры нехило по нему ударил, но что было, то прошло. Кануло в Лету, ищи по свету.
– Отец О’Доннелл для меня сложнее всех, – призналась Липа. – Он как закрытая книга.
– А тебе всегда нужно докопаться до сути? – с грустью усмехнулся он.
– Разве это плохо?
– Это прекрасное качество, Липа, – Джек неожиданно назвал ее коротким именем. – Цени его и не потеряй. Ни в коем случае.
Она выглянула в окно, где за потоками дождя колыхались кляксы неона. Фейртаун был частью большого города, как и каждый из них был частью чего-то большего. Миллионы микроорганизмов служили человеческому телу, как миллионы анимонов – Хозяйке Скорби. Всегда было что-то большее. То, чему ты принадлежал.
Может, ей и впрямь стоило поступать на биолога или врача. В другой, прошлой жизни.
– Так что с Клириком? У тебя есть его история?
– Была. Как только выберусь отсюда, найду лазейку в свой таймлайн. Без колоды жизнь не та. – Джек потер пальцем лоб, отгоняя непрошеную мысль. – Так вот. Падре проиграл в «Двадцать пять»[47] еще на заре моего пребывания в Доме, а правило для всех одно: проигрываешь – плати правдивой байкой.
Джек сделал глоток из кружки.
– Если в двух словах, славный мальчуган по имени Мораг родился в Килларни: юго-западная провинция, махонький городишко. Бедная семья, отец-тиран. Из тех, что топят за рабочую партию, по выходным уходят в запой и поколачивают безропотных жен. Проза жизни, как она есть. На желание сынишки стать ученым и уехать в Дублин глава семьи положил… кхм, запрет. Ты уж прости, Деревце, но о таких людях мягко нельзя, так и норовит слететь с языка.
– Понимаю, – кивнула она, лишний раз убеждаясь в том, что все корни уходят в детство. Все неприглядные черты и проблемы, с которыми человек сталкивается в жизни. Никто не становится маньяком, безумцем или алхимиком просто так.
– Суть в том, что в один субботний вечер мистер О’Доннелл покалечил жену. Мораг заботился о парализованной матери, снося его пьяные выходки. Когда ему исполнилось шестнадцать, он заколол отца ножом для разделки рыбы. В день своего рождения.
Липа уставилась на него, округлив глаза.
– Ты говоришь об этом так спокойно.
– А что мне переживать? Это ты чуткая душа, а как по мне – старый кретин заслужил.
– Что было дальше?
– Как ты уже догадалась, в университет Дублина падре не поступил. Два года провел на острове Спайк в колонии для малолетних преступников, потом вернулся домой, став послушником в аббатстве Макросс. Мать к тому времени скончалась, дальняя родня продала дом и фермерские владения О’Доннелов. Да, история, достойная голливудской экранизации. «Падре: Начало».
Джек усмехнулся. Было видно, что рассказ не доставляет ему удовольствия, но он пообещал быть честным с Филиппиной.
– Наш юный еще-не-падре меж тем пристрастился к трудам в монастырской библиотеке. Не только к святым писаниям, но и к средневековым мистическим текстам. Завел переписку с людьми на континенте, жаждал новых знаний. Кое-что испытывал на практике, но это уже детали. Когда в Килларни открылась воронка, он счел фейрит посланием свыше.
– Посланием от кого? – уточнила Липа.
– Я же говорил: кризис веры. Оказавшись в Прослойке, падре решил, что угодил в преисподнюю, но не стал отчаиваться. Что для пессимиста кара, для оптимиста – возможность познания.
– Если он столкнулся с фейритом и выжил, значит…
– Да, в этом вы с ним похожи.
– У Клирика есть свойство? Он не упоминал.
– Потому что нечем хвастаться. Он жив, пока находится в Доме. Стоит оказаться за его пределами, как… – Он хлопнул в ладоши. – Ну, в общем, Бог рассудит.
– Не понимаю. У свойства бывают побочки, но должна быть и выгода.
– Скажем так, его грезы меняют пространство. Все, что происходит в Доме, не случайно. Не сами перестраиваются стены и этажи, исчезают и появляются комнаты, дерево становится камнем, а окна – глухими стенами. Поэтому он спит редко и встает по будильнику. Не позволяет себе погружаться в глубокую фазу. Кто знает, что тогда произойдет.
– Так вот о чем он говорил.
«Ты даже не представляешь, что такое Дом».
Джек кивнул.
– Они с Беатрис поддерживают в нем подобие жизни. Двое изгнанников из родного мира, чьи свойства обернулись проклятием… Разве не поэтично? Как там было у Томаса? «Не уходи безропотно во тьму, будь яростней пред ночью всех ночей, не дай погаснуть свету своему!»[48] – продекламировал он с чувством.
– Постой. Кто такая Беатрис?
– Она – его все, – буднично заметил Джек, пожимая плечами. – Как для Данте его Беатриче. Первая и единственная – разумеется, платоническая – любовь. Видимо, наш падре смотрел не только в манускрипты. И «случилось, что чудотворная госпожа предстала перед ним, облаченная в одежды ослепительно белого цвета»[49]. Вкус у него есть.
Трудно было не согласиться.
– Она очень красивая, – вымолвила Липа, вспомнив Белоснежку, увитую щупальцами проводов и стеклянных трубок. Первая из обитателей Шаткого Дома, которую она встретила, не считая Игнаса, и единственная, с кем не могла поговорить.
– Игнас не называл ее имени. Не упоминал, что они связаны. Только то, что он поддерживает ее в искусственной коме и что она опасна.
– Так и есть. Девятый не выигрывал у Клирика в карты, откуда ему знать подробности? Зараженная фейритом, Беатрис уничтожила родной Килларни. Стерла с лица Ирландии и даже не вспотела. Пуф! – Джек изобразил, как рушится карточный домик. – Неудивительно, что он забрал ее с собой. В следующий раз, расстроившись, она могла и от Дублина камня на камне не оставить.
Липа поморщилась. Ей захотелось стукнуть Джека, чтобы тот не превращал трагедию в анекдот. Почему-то судьба Беатрис отзывалась в сердце, резонируя с чем-то внутри: она сочувствовала незнакомке, похожей на героиню старой сказки, с того момента, как увидела ее. Спящую, запертую в своем «гробу», такую молодую – и впрямь как Беатриче, что умерла в двадцать четыре года. Липе довелось прочитать жизнеописание Данте, когда они с мамой проходили гравюры Боттичелли и Доре, ставшие иллюстрациями к «Божественной комедии».
– Все это ужасно. Никто такого не заслуживает.
– Не заморачивайся. Это сложный симбиоз, и, в конце концов, мы все куда-нибудь уходим. Что случится раньше – бесполезно гадать. Даже за пределами времени должно быть что-то.
Липа промолчала. В этом «что-то» сейчас находился будущий Джек. Он не мог исчезнуть насовсем – она отказывалась в это верить.
– Так что насчет Гоэтии? – спросил он, вернув шутливый тон. – Вызовем какого-нибудь Повелителя мух[50]? И я вовсе не про Голдинга[51] сейчас.
Жестом нелегального торговца он извлек из кармана книжицу в черном переплете. Трофей, добытый у Мэзерса.
– Решил оставить себе?
– У падре есть свой экземпляр. – Джек повел плечом. – Да и я заслуживаю моральную компенсацию за бесцельно прожитые месяцы.
– Так уж и бесцельно? Ковент-Гарден, опера, балы… – Она изобразила романтичный девичий вздох.
– Не делай так, Деревце. Ты даже не знаешь, чего мне это стоило. – Их взгляды встретились, и стакан выскользнул из пальцев Липы.
– Черт! – На футболке с логотипом «Металлики» растеклось пятно. – Ну вот.
– Так даже лучше.
Джек откинулся на спинку углового дивана, закинув ногу на ногу. В выражении его лица было что-то лукавое.
– В смысле?
– Когда ты косплеишь Золушку-до-превращения в моих старых джинсах, гораздо проще не думать о мазурке или вальсе. С корсетом была вовсе беда. Цени мою выдержку.
– Ты имеешь в виду… – В горле пересохло, но стакан был пуст, и Липа отодвинула его подальше.
– А ты бы согласилась?
– На танец?
Джек рассмеялся. Легко и добродушно. Его серо-зеленые глаза казались изумрудными из-за неонового освещения.
– Да, Деревце. На танец.
– Но ты не пригласил.
– Исправлю это упущение, как только выпадет шанс.
Она представила, каково это. Рука в руке – привычное дело, но чтобы вместе двигаться под музыку, угадывать движения партнера, подстраиваться под его шаг… Липа танцевала последний раз в детстве. Полгода ходила на занятия и бросила: мальчишки в группе были на полголовы ниже и глядели в пол, умудряясь при этом наступать ей на мыски туфель. Приятного мало. Но там, в бальной зале особняка Глэдстоуна, все было бы иначе.