– Ты все поняла?
– Да, мама.
В их семье не спорили. Это правило установила прабабка Лиадан, к которой Беатрис направлялась. Они с бабушкой Синид были похоронены рядом, у северной дороги, огибавшей кладбище. Тропы сходились на перекрестках и снова разбегались. Беатрис шагала вдоль обочины, придерживая платье на животе, чтобы не раздувало ветром.
В день, когда сутки разделены пополам, было принято поминать покойных женщин в семье. Эту традицию успешно возрождали язычники-виккане, но Беатрис не видела противоречий. Некоторые идеи, заповеди или ритуалы могли существовать в любой религии, потому что в основе их лежало нечто простое, объяснимое без слов. Ghrá[67]. Привязанность и уважение.
Из-за туч показался край солнца. Озерная гладь поблескивала вдалеке. Беатрис спустилась в овражек: туфли из тонкой кожи заскользили по влажной земле, на подоле остались колючки. Знала бы сестра Аннора, чем она тут занимается!
В ладонь лег большой лист, резной по краям, наполовину алый, как сердцевина костра. Следом она опустила в карман еловую шишку и несколько желудей. Еще одна традиция – украшать дом собственноручно собранными букетами. Беатрис помнила, как они всей семьей устраивали пикники, когда она ходила в начальные классы. Ее поделки – желудевые человечки с руками-ветками и глазами из пластилина – занимали призовые места на школьной выставке.
Повинуясь порыву, она достала желуди из кармана. Черешки выпросила у бузины. Игольчатое платье для куклы отдал тис. На пальцах осталась липкая смола, на губах – совершенно детская улыбка.
Поделку Беатрис оставила на каменной плите, рядом с памятником бабуле Синид, расчистив его от сора и палых листьев. Тут же положила кусок тыквенного пирога, украшенного семечками, и ожерелье из рябины.
– Это тебе. У нас все по-старому. Мама поехала к дяде Киану и тете Фло – проведать и передать гостинцы. А я вот – сюда…
Порыв ветра ударил в лицо. Тени от крестов тянулись к дороге. Беатрис поднялась с колен и отряхнула промокшее платье. Через несколько секунд она поняла, что это не вечерняя роса. Оглянулась на город.
От кладбища до больницы – путь неблизкий.
Он родился на рассвете, когда ночь встречала день.
Крепкий мальчик весил больше половины стоуна[68]. Акушерка шутила, что вырастет сильным, как Финн Маккул, но Беатрис подумала: она всем так говорит, чтобы успокоить матерей – особенно рожающих впервые – и заставить улыбнуться.
На вопрос об имени она качнула головой. Все потом. Беатрис слишком устала. Радость от того, что ребенок родился здоровым и двенадцать часов схваток остались позади, уступила место дреме.
Во сне она спускалась с холма в красивом и легком платье – белом, как бутоны ландышей. У Беатрис такого никогда не было. На берегу озера, у самой воды, ее ждал мужчина. Темноволосый, с красивыми и строгими чертами лица, но очень бледный – так выглядят люди, недавно перенесшие болезнь.
Когда она подошла ближе, незнакомец улыбнулся. Дотронулся ладонью до щеки Беатрис.
– Ты знаешь, как его назвать. Смотри на солнце, – сказал он, прежде чем уйти в туман.
– Постойте!
Она хотела подобрать платье и бежать следом, но запуталась в складках. Проснулась, сбив одеяло набок. Рядом зашаталась капельница. Беатрис вздохнула. Увидев полоску пластыря на левой руке, опустилась обратно на подушку.
– Плохой сон?
Мама стояла у окна, держала на руках спящего внука. Солнце светило ей в спину, из-за чего Беатрис не видела лица.
– Нет. Просто странный – будто вещий. У тебя такое бывало?
– Много раз. – Она подошла ближе, не сводя глаз с младенца. – Так похож на твоего отца.
– Мам… – Охрипший спросонья голос звучал не так ясно, как хотелось бы. – Мы не станем называть его Томасом.
– Что за глупости? Конечно, станем. – За мягким тембром скрывалось фамильное упрямство. – Или у тебя есть вариант получше?
– Да. – Беатрис протянула руки. Ей хотелось прижать его к груди, а когда проснется – спеть колыбельную, которую впервые услышала от бабушки много лет назад. Про море между мирами.
Они до последнего не знали, кто появится на свет: мальчик или девочка. Беатрис не спешила загадывать, но сейчас, глядя на солнечные реки, затопившие палату, сказала:
– Мораг. Его будут звать Морагом.
В семье О’Лири не спорили.
До этого дня.
Special 02Дикий новый мир
♬ Red – Not Alone
Вихо мастерил ожерелье из бусин. Ловкие пальцы нанизывали вампумы[69] на шерстяную нить.
– Помнишь детскую сказку о добыче огня? – От уголков его черных, как угли, глаз тянулась сеть морщин. – О холодных временах, когда наш народ не мог согреться?
– Там была Горихвостка, – ответила Черри, – волшебная птица, которая принесла пламя на хвосте.
– Верно. Она сказала, что огонь достанется самому терпеливому и выносливому.
– Тому, кто не отказывает другим в помощи и совершает добрые дела, – добавила она шепотом.
– …И люди бежали за птицей, неся в руках смолистые ветки. Целое племя – от детей до стариков. Они шли через горы, болота и реки. Сдавались рано или поздно и сворачивали с пути. Думали, что маленькая птичка требует слишком многого. Даже огонь не стоит таких мучений.
Он замолчал, и Черри продолжила:
– В конце остался один. Он обрадовался тому, что другие повернули, и возомнил себя хозяином огня раньше времени. Потребовал награду, но ничего не получил. Тогда Горихвостка вернулась на брошенную стоянку и увидела в вигваме молодую женщину… – Черри вытерла щеку. – И спросила: «Почему ты не последовала за своим племенем?» Та ответила: «Я не могла оставить больного отца». Тогда Горихвостка доверила ей огонь…
– …Которым женщина поделилась с другими, когда те пришли домой, усталые и замерзшие. Не забывай об этом, Птаха. – Он продел нить сквозь последнюю бусину и завязал узел.
Никто не называл ее так, кроме отца. Ничьих ушей не касалось это прозвище. В детстве она все, что имела, меняла на перья. Даже еду. В Слэк-Сити не было птиц: только охотники, прибывавшие из западных Штатов, торговали подобной редкостью.
Черри до сих пор помнила, как носила за ухом перо фазана. Недолго, около часа. Потом ей выбили зуб в переулке, чтобы не задавалась. Она расстроилась, но несильно. О подарке жалела больше.
– Пересматриваешь записи?
Оглянувшись, она увидела Джима на пороге. Спешно нажала на дисплей v-линка, скрывая изображение. Черри не услышала, как он поднялся по лестнице.
– Да. Раньше я могла говорить с ним, когда захочу.
Теперь это в прошлом: она перестала слышать духов. Привычное разноголосье боли, жалоб и советов ушло. После смерти люди почти не менялись: каждый оставался к чему-то привязан. Каждый злился и сетовал на судьбу. Или старался помочь – вставал между ней и Скорбью, щедро делясь воспоминаниями о светлых днях.
Черри поднялась из-за стола и шагнула к Джиму.
– Как успехи?
Его правый рукав по-прежнему висел вдоль тела.
– Энди почти закончил. Завтра еще одна примерка.
Она кивнула. С тех пор как началась война между бандами, Док окопался в подвале ее дома на углу Тридцатой улицы. Работал с бионикой, доводил до ума формулу «обратного» фейрума. Глядел на нее с настороженностью и неприязнью, стоило Черри возникнуть в поле его зрения. Как на бомбу с часовым механизмом.
Этот взгляд ее откровенно смешил. Если Энди думает, что она снова обернется божественной сутью, истребляющей миры, – пускай. Дважды камень в одну воронку не падает. Тем более в масштабах оренды[70].
Черри до сих пор не знала, в какой мир они вернулись: в свой собственный или смежный, почти не отличимый по событиям и течению времени. Изумрудный малыш, который вел их через Прослойку, исчез. Как и другие спутники Джима. Иногда он вспоминал о них и становился задумчивым. Иногда вглядывался в ее лицо – не так, как Лагард, не проверяя, а считывая настроение в чертах, пытаясь сохранить в сознании ее образ.
Отчасти она его понимала. Память – хрупкая вещь. После всего, что они пережили, сознанию требовалось подтверждение: я здесь, я есть, и остальные тоже. Духу требовалась поддержка.
Она взяла его руку и повернула ладонью к себе. Плетеный браслет на запястье едва держался: нити потеряли краски, узел ослаб. Карта его путешествий через миры выцвела и потускнела.
– Хочешь, сделаем новую? – предложила Черри. – Из вампумов. Я ни разу не плела сама, но наблюдала за ним всякий раз.
Джим не успел ответить. Стекла в доме задрожали, со стены упала картина. Вихо ее любил: на холсте были изображены два волка – черный и белый. Еще одна легенда, которую не следовало забывать.
– Похоже, Восьмерки сдвинули баррикады. Третий взрыв за сутки, не считая вчерашнего пожара. Надеюсь, за чертой Поджи притормозит. – Джим нахмурился, отдернув занавеску. За окнами лил дождь.
– А иначе? Пойдешь с ним толковать? – Она достала ящик с ракушками и теперь раскладывала их на столе, выбирая подходящие.
– Кто-то ведь должен.
– Это не твоя война, Джим.
– Люди страдают в перестрелках. Гражданские. Дети.
– …Но так бы поступил хороший человек, – закончила она и ободряюще улыбнулась.
«Мы есть, мы живы, мы вместе».
Хорошие люди всегда делятся огнем, а что до войны… Война никогда не меняется.
Special 03Выбор
♬ Sam Tinnesz, Zayde Wølf – Man or a Monster
Миг назад Джек Хиггинс исчез.
Париж, испуганная Филиппина, звон посуды в ресторане «Terminus Nord» – все это принадлежало миру живых, а он – больше нет.
«Вот дурак. Торопился напомнить о главном, а заказ не оплатил, – пришло в голову запоздалое откровение, – теперь Деревцу придется выкручиваться».