Лента напомнила мой давний пост, где есть одна история, которую надо сохранить для истории. Черкизов рассказывал, как ходил к Ельцину перед назначением главой Агентства по авторским правам. Глава этот был в ранге министра, назначение шло за подписью президента. Черкизов рассудил, что ему самому следует сообщить Б.Н. о своей ориентации – лучше пусть первым будет он, а не расторопный доброжелательный коллега. Дождавшись в разговоре паузы, Черкизов не без труда произнес:
- Борис Николаевич! Должен вам сказать, что я - гей.
- Шта?
- Я - гомосексуалист.
- Шта?!
- Ну, я это, сплю с мужчинами.
Борис Николаевич побагровел:
- Я к своим министрам в постель не лазаю.
И подписал приказ о назначении Черкизова.
Это было, было, было. Всего лишь четверть века назад. Была такая наша родина, сон золотой.
Автокорректор вообще-то карикатурный и вредоносный мудак, божье наказание, непонятно за какие грехи нам посланное. Но и на старуху бывает проруха, прямо изумительная. Написал тут приятельнице про текст, который нашёл в ленте и расшарил. Компьютер автоматически исправил на «расширил». Отменная, надо признать, редактура, точно выражающая то действие, которое я совершил. Не собачий жаргон, а прекрасное русское слово, и оно абсолютно на месте. Но ведь не останется на нем, не приживётся, победит волапюк, как лучше не выйдет, язык иначе устроен - тот самый, который мы больше всего любим и хотим уберечь любой ценой.
Два рассказа Ромма об Эйзенштейне, изящных, похабных и поучительных, в самых лучших пропорциях. Сплетни не сиюминутные, проверенные временем. И дивная к ним картинка. Очень рекомендую тем, кому осточертела вся нынешняя хрень скопом.
Ходил сегодня по Третьяковке, по двадцатому веку, где много всего любимого: Дейнека, Ларионов, чудесная Маврина. И тут же рядом Древин, про которого давно не вспоминал, не думал, а он такой прекрасный и самый жесткий, самый безысходный, наверное. Вот дом, он про катастрофическую современность, онемевшую - беззвучную, безгласную, безглазную в своей настырной глазастости. А под домом Бутовский полигон, где Древин закончил свои дни. А за домом - новые дома, в следующих десятилетиях, такие же жуткие. Один из них не дали снести - отстояли, обцеловали, перенесли туда лучший московский музей и выставляют в нем Древина.
12 лет назад, в декабре 2006 года Evgeniya Milova иОлег Кашин поженились, и свадьба их пела и плясала; сегодня Женя, спасибо ей, выложила фотографии с той пьянки-гулянки, на одной из них мы с женихом, и оба, похоже, задумались над тем, что будет, и, кажется, оба решили, что ничего хорошего. Сейчас так кажется, задним числом, диалога на снимке нет, есть лестничный монолог из прошлого.
Отец мой в 93-94 годах на "Эхе Москвы" вел еженедельную передачу о русских поэтах, о Державине, Пушкине, Блоке, Маяковском, Ахматовой, Петровых, Мандельштаме и др. Эти передачи ему дороги и могли бы пригодиться для новой книги о поэзии. Однако на "Эхе" архивов тех лет нет. Может, у кого-то, кто тогда записывал эти передачи, чудом сохранились пленки? Понимаю, что носители для этих пленок давно в музее, а значит, и пленки сохранять нет надобности, а все-таки, а вдруг - пишите, пожалуйста в личку. А про безнадежность этого дела в комментариях, пожалуйста, не пишите.
Никогда не видел этой хроники, здесь Бунин, жена его Вера и Василий Алексеевич Маклаков, депутат II, III и IV Государственной думы, назначенный Временным правительством послом во Францию в октябре 1917 года и месяц спустя отозванный Троцким.
Но снято это в 1950 году, Бунину уже 80, а Маклакову 81, и даже Галина Кузнецова, последняя бунинская любовь ("Дневник его жены" все помнят?) и Леонид Зуров (в фильме он был Гуров, играл его Миронов) тут уже не оглушительно молоды. Но разрыв со стариками, с прежней Россией, вполне оглушительный; Кузнецова и Зуров - хорошо отмытые, переваривают ланч в ожидании обеда, такой буржуазный истеблишмент, мог быть революционным, сталинским, разница не велика. Зато с Тэффи и Рощиной-Инсаровой, которые завершают хронику, она снова огромна, она почти такая же, как с Буниным и Верой, - Россия, отозванная Троцким.
Очень хочется плюнуть в большевиков, тем более что они чмо кровавое и поганое. Но эта прекрасная, эта обожаемая, эта лучшая в мире родина исчезла бы в любом случае. Такой вот ужас, такая печаль. Но недоступная черта меж нами есть. Я уже в двадцатый раз смотрю хронику, щупаю ее глазами, впиваюсь в лица, чтобы, как на бельмах у слепого из стихотворения Ходасевича, сохранить их отражения.
Колхозная природа классики - главный внутренний сюжет советского ар деко. Это из текста, написанного 5 лет назад, 2 февраля 2014 года. Прекрасная "Скука" Дейнеки была тогда рядом: она осела в одной из частных коллекций Киева, рукой подать. И месяца не прошло, как "что может быть ближе" превратилось в "что может быть дальше": частная коллекция в Киеве стала абсолютно недоступной. Про это, наверное, и картина Дейнеки - про состояния, которые кажутся монументальными, вечными, упоительно неизбывными, как скука, а исчезают в одно мгновение.
Олег Лекманов тут спрашивает у своих читателей, нравятся ли им картины художника Куинджи.
Отвечаю.
В юности мне казалось, что нет ничего ужаснее, чем Куинджи, ну разве что Верещагин, и если нужен пример образцового музейного китча, то это, конечно, они. Но я тогда почти ничего из русского 19 века, второй его половины, не жаловал. Понятно, что Александр Иванов или Венецианов с Сорокой, или Федотов были любимы всегда, это наше все, но, начиная с передвижников, по моим тогдашним представлениям, русская живопись, передовая и болтливая, сердечно тяготела к китчу, а Куинджи больше других, и только авангард исправил дело.
Теперь я, конечно, думаю иначе. Я и Репина очень ценю, а многие его вещи даже попросту люблю, они ведь замечательные. И совсем не такие плоские и передовые, как казалось в самодовольной юности. И к тому, что было тогда ненавистно, к Верещагину или Куинджи, отношусь гораздо теплее, как к домам историзма, нелепым, милым, беззащитным в своей вычурности. И думаю, так случилось со многими в моем поколении. И что это, смена вех, эволюция взглядов или просто старость?
Украденная картина Куинджи это пейзаж с видом Крыма. Украденный из музея Крым внятно зарифмован с Крымом, украденным в 2014 году, - пошел писать фейсбук еще вчера вечером.
История с Куинджи могла бы стать политическим акционизмом, мог даже возникнуть новый Матиас Руст, более тридцати лет назад посадивший свой самолет на Красной площади, - тогда выяснилось, что великая империя зла, наводившая страх и ужас на народы и континенты, бессильна перед тинейджером, прилетевшим из Гамбурга; тигр оказался бумажным. Нечто подобное могло сложиться и сейчас, такой перформанс про Крым, который беспрепятственно таскают туда-сюда, - если бы шутник вынес картину, а потом внес ее обратно.
Бескорыстие все-таки важнейший элемент искусства, а тут спертый Куинджи был вывезен к черту в жопу, в Одинцовский район, на какой-то склад, где он, надо полагать, должен был смиренно ждать покупателя. Несостоявшийся Матиас Руст превратился в заурядного злодея и незаурядного мудака, убежденного в том, что за ворованную музейную картину можно выручить хоть сто долларов, хотя ее никто никогда никому не покажет, не украсит ею свое жилище, не сможет ни продать, ни завещать, ни обменять, ни подарить, а будет только прятать ее, как самую постыдную грязь, тщательно, чтобы, не дай бог, не обнаружили.
Мудака тоже жаль, бедные все. Но гораздо больше жаль Куинджи - его из теплого, залитого светом зала выставили на снег и ветер, в продрогший мокрый склад: за что, с какой стати?
Жаль Русский музей, в котором он постоянно прописан, которому он родной, там его больше, чем где бы то ни было на земле, любят, там сутки из-за него страдали, сходили с ума. И то сказать: был Куинджи, и нет Куинджи, пропал Куинджи.
Жаль Третьяковскую галерею, людей, которые делали выставку, и вообще всех третьяковцев. Они попали под лошадь, на них упала сосулька, огромная сосуля, как на века сказала Валентина Ивановна про этот бич Божий. Кража картины тоже бич Божий, это то несчастье, которое может случиться и в постоянной экспозиции и на любой выставке, от которого никто не застрахован, ни один музей.
Поэтому хочется всем сотрудникам Третьяковки, прекрасной Зельфире Трегуловой сказать, как их ценят, как любят, как за все благодарны, за выставки, за оперу, за фильмы, за интереснейшие культурные программы и снова за выставки, конечно. Это все необходимо, это очень важно, но сейчас важнее всего пережить случившееся, помогай вам Бог.
"Сеанс" выложил полностью нашу переписку о "Дау" с Татьяной Толстой, ура! Она большая, там много всего, о чем никто не пишет, про фильмы рассказываем, про то, как они устроены, а этических претензий не предъявляем, нет. Зато про секс в "Дау" говорим, он там всякий и в изобилии: это я заманиваю моралистов, разочарованных отсутствием скандала. Ничего, у нас тоже есть про интересное. Будет, что почитать, даже им. И, конечно, это 18+. По нынешним временам приходится делать такую оговорку.
Anna Narinskaya спрашивает в связи с "Дау": "Считаете ли вы оценку произведения искусства хоть каким то этическим мерилом «слабачеством» и «пошлостью»?Да, такой подход ставит под сомнение де Сада и Селина, но ведь в «сомнительности» и есть их смысл, да?"
Это важный нынче вопрос. Я ответил там в дискуссии, но хочу написать и здесь.
Все контекстуально, этическая оценка, в том числе. При этом она неизбежна: этическое измерение присутствует в любом квалифицированном суждении, как и эстетическое. Но контекст вносит свои поправки. Контекст времени - наиважнейший. Контекст сегодняшнего времени таков, что правила новой этики, очень жестко формулируемые, затыкают рот, лишают воздуха. Искусству это угрожает в первую очередь. Искусство уязвимее всего. К тому же оно всегда, а не только у Сада или в совриске, беспощадно к этическим общим местам, это свойство