Сегодня они предлагают мне кроссовки Onitsuka. О нет, сука! Нет!!!
***
странная. Освещение было какое-то театральное, искусственное: очень синее небо и очень розовые облака, как будто только что, минуту назад севшее солнце закатилось не туда, куда оно обычно закатывается. Я остановилась и стала смотреть на небо.
Ко мне доверительно обратился юноша-рассыльный, что-то развозивший на велосипеде: "Скажите, а что случилось с небом?" Так и сказал: "what happened to the sky?", как будто объявляли, что сегодня отменят обычные астрономические законы, а он работал и все пропустил. Мы с ним постояли, как два романтических дурака, ахая и показывая пальцами вверх - и на западе, и на востоке было одинаково все залито оранжевым и розовым по синему. Больше никто не заинтересовался.
Приятно, когда красивый молодой мальчик видит в тебе не тетку с сумкой, а городского психа, готового постоять посреди дороги с задранной к небу головой и поговорить минутку о странностях и красоте, которая там, вверху. И тебе доброго вечера, мальчик.
***
Каждый раз поражаюсь, какие в Нью-Йорке - в больших магазинах - классные специалисты работают. Как будто они где-то обучались (а так, наверно, и есть). Типа сомелье, но сомелье колбасный, например, или сырный - не знаю, есть ли для них специальный термин.
Стою у сырного прилавка, смотрю на сто сортов. Вижу новый: небольшое такое лубяное лукошко, и в нем под розовой коркой как бы просевшее болото. Заволновалась! Больше всего на свете я люблю французские полужидкие сыры, чтобы как гной, и запах чтобы тоже отпугивал некрепких духом. Но тут вам не Париж, тут они как правило сыр камамбер в каком-нибудь Висконсине, прости господи, изготавливают, да еще и из пастеризованного молока, тут боятся зараз и эпидемий, см. Доктора Хауза: "а пациент выезжал за пределы Соединенных Штатов?!" - как будто бациллы страх как пугаются визового режима; как будто тифозные бараки помогает окуривать таможенными декларациями.
Вот продавщица заметила меня с моим волнением и спрашивает: - Вас что-то заинтересовало?
- Да, - говорю, - смотрю вот на этот розовый и думаю: это то, что я думаю?..
- Это именно то, что вы думаете, - говорит она, и у нее тоже глаз блестит.
- Такой текучий?..
- Да!
- И такой вонючий?..
- Да! Да!
- И вот прямо такой оглушительный?
- А то!
И мы с ней прямо как танго станцевали вокруг этого сыра.
Я уж не говорю о том, что ткни пальцем в любой - они тебе точно опишут все оттенки вкуса - ореховый там, или терпкий, или какой еще; и с каким мармеладом (айвовым или инжировым) надо есть вон тот козий, трижды сливочный, и все такое головокружительное, утонченное и очень, очень вредное, недопустимое для тех, кто сел на Дюкана и предпочел тонкую талию пищевому оргазму.
Но это Нью-Йорк. Тут Америка встает с колен. А ведь есть еще штат Техас, где я в свое время тоже пришла в большой красивый супермаркет, где играла никому не мешающая "эскалаторная" музыка и приятно пахло ароматическими специями. Тоже там постояла в сырном отделе - одна на весь огромный магазин. С обратной стороны прилавка, тоже одинокий, стоял продавец - дылда такая, парниша с крайней степенью застенчивости, с вулканическими прыщами по всему несчастному лицу, из тех, кто не знает, куда девать руки.
Вот я выбрала свой бри - а больше и брать-то нечего - и он вдруг густо так покраснел и решился:
- А можно вас спросить, вот почему вы ЭТО берете?
- Как? - говорю. - Это сыр бри. Вы разве не пробовали?
- Нет, - говорит. И головой так затряс-затряс.
- Так попробуйте! - говорю. - Вы же тут стоите, торгуете. Вы давно тут?..
- Три года...
- И не пробовали?..
- Нет.
И на лице его изобразился ужас. Можно подумать, я привела чистого препубертатного малютку в бордель, или внезапно показала ему картины Люсьена Фройда, или толкаю его в чьи-то сифилитические объятия.
- А вот вы попробуйте - и узнаете, - сказала я и пошла себе, вертя хвостом. Обернулась - он стоял там не шевелясь, с красным лицом, и смотрел в пустоту.
Так, возможно, я погубила одну чистую техасскую душу.
***
В маленьких американских городках по воскресеньям работает импровизированный блошиный рынок: распродают всякую дрянь, одно удовольствие смотреть. Выносят столы и лавки и раскладывают жуткий трэш. Неясно, зачем вообще покупали это когда-то.
Вот страшные пальто. Вот ужасные бусы. Скворечники вот. Тарелки, бутылки, вазочки, граммпластинки. А вот мужик свихнулся на Линкольне, у него и кружки с Линкольном, и портреты, и бюст. Теперь продает. Два доллара за любой предмет. Кстати, кружка с Линкольном имеет внутри специальное приспособление - чтобы усы не мочить. Присмотритесь. А зачем другому мужику картонки из-под яиц, продает он их или купил - не могу сказать. Не спросила.
Был бы у меня в этих местах свой дом, непременно купила бы какую-нибудь дрянь - доллара не жалко; повертела бы, повертела, да и забросила бы на чердак. Не знаю зачем, просто так
***
Женское.
Шли с Иркой по улице в Сохо. Видим - в витрине сумочка. Остановились посмотреть. Сумочка такая красноватая, рисунок - "собачий зуб", но текстура другая. Всмотрелись - рисунок выложен тончайшими пайетками, красными и светлыми, размером куда меньше спичечной головки. И цепочка темно-бронзового цвета, сдержанно поблескивает. И в сумочке - тайна.
Говорим с Иркой друг другу: "Да, это наверно 700 долларов, не меньше". Еще всмотрелись - еще больше сумочка начала нравиться. Я говорю: "Нет, Ирка, она на все 1200 потянет. Давай я зайду и посмотрю. В ней, точно, тайна". Зашла. Какой-то аюрведический красавец продавец любезен без подобострастия, но в глазах у него читается: "хрен ты на эту сумочку взойдешь". Делаю индифферентное (по Зощенко) лицо, подхожу ощупать сумочку. "Ручная работа?" - спрашиваю. Как будто в этом дело. "Ручная", - говорит.
А магазин такой - у нас этого пока не понимают, - полы дощатые, стены тоже не ах, потолок как бы в вечном ремонте, - все признаки дикой, нечеловеческой роскоши. Вытащила из сумочки ценник, все еще на что-то надеясь. Вдруг там - 500. Тогда возьму, и пусть смерть нас разлучит.
Авотхуй. 4450 долларов просили за эту сволочную сумочку. 4450! Как за подержанную машину.
Конечно, я могу вот прямо взять и заплатить эти четыре с полтиной. Могу. Где-то после полутора тысяч наступает притупление, вроде некроза кошелька. Вот триста баксов - это больно. Шестьсот - ужасно. Девятьсот - жаба душит до астмы. Полторы - это предел, это пальто от Макс Мары. А потом уже наступает скорбное бесчувствие. Две, три, - какая разница?
Да, я могу купить сумочку. Но к ней мне нужно еще будет два пальто (при том, что у меня их пять), три платья, две новых пары сапог и ну хотя бы три пары обуви, при том, что дома дюжина ненадёванных туфель, приобретенных в аналогичном припадке женственности. А к такому количеству обуви, с другой стороны, разве можно одну сумочку? - нет, минимум три сумочки потребует эта комбинация. И это только в этом сезоне. К следующему сезону дизайнеры, суки, еще что-нибудь придумают. Во что же мне это обойдется? А если принять во внимание, что те люди, на которых я могла бы надеяться произвести впечатление, либо подслеповаты, либо ничего не понимают в одежде и сумочках, либо вообще считают, что покупать надо только книжки, а остальное все никому не нужно, - если это учесть, то почему я должна разориться дотла и пойти по дорогам босая и с картонкой "помогите собрать на билет до Челябинска, украли все документы"?
Через окно витрины я глазами сказала Ирке, ждущей снаружи, что жизнь опять посмеялась над нами, обогнула нас и унеслась вперед шумящим потоком, смеясь и шелестя. Что наша юность погублена, что люди - звери, что не для меня придет весна, не для меня Дон разольется, что сердца наши разбиты навсегда и отчий дом - в дымящихся руинах. Сказала и вышла вон в ущелья Сохо с обугленными от горя глазами и незарастающей дырой в Х-хромосоме.
Шли с Иркой сгорбившись, поддерживая друг друга. Прохожие смотрели сочувственно и расступались.
***
Мало кто знает, что это - я.
Тем не менее, это так. Так что если кто найдет такую открытку в продаже, дайте мне знать, я ее у вас куплю
Детская открытка.
"Велосипедистка". 1955 год, худ. В.Матюх.
***
Площадь имени Больных Спидом.
Вот то, что я терпеть не могу во всем этом политкорректном дискурсе. Каким-то особо хитрым вывертом превратить болезнь и несчастье в предмет гордости и особых заслуг.
Отчего бы не развить, не продолжить творческий подход к городской топонимике? Улица Открытой Формы Туберкулеза, Авеню Черепно-Мозговой Травмы? Сквер Сифилитиков? 1-й, 2-й и 3-й Онкологические Переулки? Мост имени Опущения Матки? Почему нет-то? А потому что есть заболевания модные, продвинутые, тусовочные - и есть скучное, никому не интересное бытовое человеческое горе.
Про Набережную Неисцелимых я знаю, да.
***
Татьяна Толстая: «Могу и палкой с гвоздем по лицу ударить»
21:11/01.11.2013
тег:
шо читать
Одна из самых известных писательниц России рассказала «ШО» всю правду о лжи Дарьи Донцовой, цензуре в «Школе злословия», нелюбви к групповой деятельности, тайной поддержке смертной казни, окончательном отходе от фикшн-литературы, подлогах на популярных телешоу, дефектах американской культуры, неприязни к фейсбучным котикам и о том, как ей трудно быть довольной собой.
беседовал: Юрий Володарский. фото: пресс-служба Форума издателей/LVFA, POLIT.UA/Юлия Каденко
Обычно мои интервью с писателями связаны с выходом их нашумевших сочинений и преимущественно этим самым сочинениям и посвящены. С Татьяной Толстой другой случай — последнее время новых книг она не издавала, ньюсмейкером не становилась, в общем, что называется, не была, не состояла, не участвовала. Тем не менее, благодаря телевидению Толстая остается одним из самых узнаваемых современных русских писателей, а ее совместная с Авдотьей Смирновой программа «Школа злословия» приобрела статус чуть ли не последнего форпоста культуры на российском ТВ.