– Рози бросила меня, потому что моя семья – сборище уродов. И ее можно понять, – сказал я.
– Фрэнсис, так нельзя. Ты к нам несправедлив, – с болью в голосе сказала Джеки.
– Со мной у Рози Дейли не было проблем, приятель, уж ты мне поверь, – сказал Шай.
Он взял себя в руки, развалился на стуле, краснота сошла с его лица. Дело было в том, как он это сказал: в глазах блеснула наглая искра, уголки рта изогнулись в ленивой ухмылочке…
– Это ты о чем? – спросил я.
– Рози была девчонка что надо: дружелюбная, отвязная – так это, кажется, называют?
С меня враз слетела усталость.
– Если собираешься за глаза поливать грязью девушку, которая не может тебе ответить, хотя бы будь мужиком и говори прямо. А если кишка тонка, так заткни пасть.
Бармен грохнул стаканом о стойку:
– Эй, вы там! Хорош! Уймитесь сейчас же, или всех выкину.
– Я только похвалил твой вкус, – сказал Шай. – Классные сиськи, классная задница, взгляды свободные. Маленькая давалка, да? В два счета с нуля до сотни разгонялась.
Громкий голос где-то на задворках мозга велел мне уходить, но не мог пробиться сквозь алкогольный угар.
– Рози бы к тебе и длинной палкой не прикоснулась, – сказал я.
– Ошибаешься, приятель. Касалась, и еще как! Ты, когда ее раздевал, ни разу мой запах не чувствовал?
Я сдернул его со стула, занес кулак для удара, но остальные мигом ринулись действовать с отработанной упругой слаженностью, свойственной только детям пьяницы. Кармела вклинилась между нами, Кевин схватил меня за занесенную руку, а Джеки отодвинула от греха подальше посуду. Шай оторвал другую мою руку от своей рубашки – что-то затрещало, – и нас обоих качнуло назад. Кармела взяла Шая за плечи, усадила его на место и держала, загораживая меня и бормоча какую-то умиротворяющую ерунду ему в лицо. Кевин и Джеки подхватили меня под мышки, развернули и наполовину доволокли до двери, прежде чем я вернул себе равновесие и сообразил, что происходит.
– Отвалите! Пустите меня! – потребовал я, но они не останавливались.
Я попытался стряхнуть их, но Джеки вцепилась так крепко, что невозможно было избавиться от нее, не ударив, а до такого я еще не допился. Шай орал какую-то похабщину через плечо Кармелы, та шикала с удвоенной громкостью, а потом Кевин и Джеки технично пролавировали вместе со мной между столов, стульев и непроницаемых физиономий завсегдатаев – и мы оказались под порывами холодного колючего ветра на углу улицы. Дверь за нами захлопнулась.
– Какого хрена? – спросил я.
Джеки успокаивающе, как ребенку, сказала:
– Ох, Фрэнсис. Ты же знаешь, вам нельзя там драться.
– Этот урод нарывался на плюху в рожу, Джеки. Просто умолял. Ты ведь слышала. Только не говори, что он не заслужил всего, чем я могу его уважить.
– Заслужил, конечно, но вы того и гляди разнесли бы весь паб. Прогуляемся?
– Тогда чего вы меня-то утащили? Это же Шай…
Они взяли меня под руки и повели.
– Подыши свежим воздухом – живо полегчает, – заверила меня Джеки.
– Нет. Нет. Я сидел себе тихо с пивом, никого не трогал, пока этот хер не приперся и не начал делать мне мозги. Слышала, что он сказал?
– Он нарезался и повел себя как полный утырок, – сказал Кевин. – Тебя это удивляет?
– Тогда какого хрена за ухо вытащили меня?
Я понимал, что мои жалобы похожи на детское нытье в духе “Он первый начал”, но остановиться уже не мог.
– Шай в этом пабе свой, – сказал Кевин. – Он тут через вечер сидит.
– Не коноводит же он всей долбаной округой! У меня такие же права, как у него… – Я попытался высвободиться и вернуться в паб, но усилие меня почти доконало. Холодный воздух ничуть не отрезвлял, только сбивал с толку, лупцуя меня со всех сторон до звона в ушах.
– Такие же, конечно, – сказала Джеки, твердо нацеливая меня в нужном направлении. – Но если бы ты остался, он только донимал бы тебя. Тебе оно надо? Давай лучше пойдем куда-нибудь еще.
И тут туман “Гиннесса” прошила холодная игла разума. Остановившись как вкопанный, я помотал головой, пока звон малость не унялся.
– Нет, – сказал я. – Нет, Джеки, не давай.
Джеки оглянулась и обеспокоенно воззрилась мне в лицо.
– Тебе нехорошо? Тебя тошнит?
– Нет, ни хера меня не тошнит. Чтоб еще хоть раз я бросился куда-то на твой свист…
– Ох, Фрэнсис, не будь…
– Помнишь, с чего все началось, Джеки? Помнишь? – спросил я. – Ты вызвонила меня и убедила, что мне позарез надо тащить задницу на эту богом забытую помойку. Ей-богу, я, наверное, прихлопнул себя по башке дверцей машины, а то объяснил бы тебе, куда засунуть эту гениальную идею. Глянь, как все обернулось, Джеки. Ты собой довольна, а? Тебя греет сознание хорошо выполненной работы? Ты счастлива?
Меня шатало. Кевин попытался подпереть меня плечом, но я стряхнул обоих, всем весом привалился к стене и закрыл лицо руками. Под веками плавали миллионы искр.
– А знал ведь, что к чему. Знал, черт возьми.
Какое-то время никто ничего не говорил. Я печенкой чувствовал, что Кевин и Джеки переглядываются, пытаются выработать стратегию, семафоря бровями.
– Не знаю, как вы двое, а я уже сиськи отморозила, – наконец сказала Джеки. – Пойду пальто заберу, подождете?
– Мое тоже возьми, – сказал Кевин.
– Хорошо. Только не уходите никуда. Ладно, Фрэнсис?
Она робко пожала мне локоть. Я не отреагировал. Чуть погодя я услышал ее вздох и бойкий цокот каблучков, удаляющийся в направлении паба.
– Гнусный сраный день, – выговорил я.
Кевин прислонился к стене рядом со мной. Я слышал, как он дышит, посапывая от холода.
– Вроде как Джеки не совсем виновата, – сказал он.
– Ты прав, Кев. Еще как прав. Только, ты уж извини, но прямо сейчас мне глубоко насрать.
Переулок вонял жиром и мочой. Где-то в паре улиц от нас два парня заорали друг на друга без слов – хриплым, бессмысленным криком. Кевин поудобней уперся спиной в стену.
– А все-таки я рад, что ты вернулся, – сказал он. – Приятно вместе позависать. То есть я, конечно, не про историю с Рози и… ну ты понял. Но я очень рад, что мы снова увиделись.
– Как я сказал, все это прекрасно, но мне что-то не до радости.
– В смысле, для меня семья кое-что значит. И всегда значила. Я же не говорил, что не умру за семью. Просто не люблю, когда Шай указывает мне, что думать.
– А кто любит? – Я убрал руки от лица и на пару дюймов отстранил голову от стены – проверить, не стал ли мир стабильнее. Особой качки не чувствовалось.
– Раньше было проще, – сказал Кевин. – Ну, в детстве.
– Что-то не припомню.
– Господи, да я не в смысле – просто, но… понимаешь? Мы хотя бы знали, что нам положено делать, хоть иногда и обрыдло было. Кажется, я по ясности той скучаю. Понимаешь?
– Кевин, дружище, честно тебе скажу – вообще не понимаю.
Кевин повернул голову и посмотрел на меня. Холод и выпивка превратили его в розовощекого мечтателя; чуть дрожащий, с модной, но уже взлохматившейся стрижкой, он был похож на мальчика со старинной рождественской открытки.
– Ага, – сказал он со вздохом. – Конечно. Ладно. Неважно.
Я осторожно отделился от стены, на всякий случай опираясь на нее рукой, – колени держали.
– Ни к чему Джеки бродить одной, – сказал я. – Найди ее.
Он заморгал.
– А ты не… То есть ты же нас подождешь, да? Я мигом.
– Нет.
– А… – Он нерешительно замялся. – Что насчет, к примеру, завтра?
– А что завтра?
– Ты здесь будешь?
– Сомневаюсь.
– А тогда… Ну, когда-нибудь?
Он выглядел таким юным и потерянным, умереть просто.
– Иди найди Джеки. – Я поймал равновесие и побрел прочь.
Через несколько секунд я услышал, как Кевин медленно зашагал в другую сторону.
8
Несколько часов я покемарил в машине – я слишком нарезался, чтобы меня подобрал хоть один таксист, но не настолько, чтобы постучать в дверь к маме. Проснулся я с ощущением, будто во рту что-то сдохло мучительной смертью. Холодным непогожим утром сырость пробирала до костей. Минут двадцать у меня ушло на разминку затекшей шеи.
Пустые улицы блестели мокрым блеском, колокола звонили к утренней мессе, и никому не было до меня дела. Я нашел унылое кафе, полное унылых работяг из Восточной Европы, и взял сытный завтрак: непропеченные оладьи, горсть нурофена и ведро кофе. Прикинув, что уровень алкоголя у меня в крови, скорее всего, снизился до пределов нормы, я сел в машину и поехал домой, там швырнул одежду, которую не снимал с самого утра пятницы, в стиральную машину, а самого себя – под очень горячий душ и задумался, что делать дальше.
Я развязался с этим делом окончательно и бесповоротно. Пусть с ним возится Снайпер – мне не жалко. Он всегда был занудным говнюком, но в кои-то веки его одержимость победами мне на руку: рано или поздно он добьется правосудия для Рози, если это вообще возможно, и даже будет держать меня в курсе главных подвижек в расследовании – необязательно из альтруистических соображений, но мне было плевать. Меньше чем за полтора дня я нахлебался от своей семейки еще на двадцать два года вперед. Этим утром, стоя под душем, я мог побиться об заклад хоть с самим сатаной, что ничему на свете не затащить меня назад на Фейтфул-Плейс.
Прежде чем забросить эту мутотень назад в тот круг ада, откуда она явилась, мне оставалось только подчистить пару хвостов. По-моему, “закрытие гештальта” – это дымящаяся куча навоза, выдуманная, чтобы буржуи оплачивали “ягуары” мозгоправов. Все равно надо было убедиться, что в подвале нашли именно Рози, узнать, как она умерла, не отыскали ли Снайпер и его ребята хоть малейшую зацепку – куда Рози направлялась в ту ночь, когда кто-то ее остановил. Всю мою взрослую жизнь определил шрам в форме отсутствия Рози Дейли. Вероятность, что этот огромный рубец может затянуться, оглушила меня и выбила из колеи настолько, что в результате я дошел до несусветной дичи – пьянки с братьями и сестрами. При одной мысли об этом еще двумя днями раньше я бы с криком умчался куда подальше и без оглядки. Неплохо было бы собраться с мыслями, пока я не натворил таких глупостей, что дело закончится ампутацией.