Комната нагревалась. Пахло богато, бесшабашно и знакомо: горячим виски, дымом, парфюмом для особых случаев и потом. Салли между куплетами подобрала юбку и отбила чечетку перед камином. Получалось у нее по-прежнему отпадно.
– Как выпьет пару кружек, заведется…
Парни добрались до самой соли:
– А под утро Кев отправился домой с самой симпотной девчонкой! – Они сложились пополам, взвизгивая от хохота и чокаясь банками за давнишнюю победу Кевина.
Любой коп под прикрытием знает, что нет ничего глупее, чем воображать себя своим среди чужих, но сегодняшняя вечеринка была зашита мне в подкорку задолго до этого урока. Я начал подпевать: “Заведется…” – а когда Салли взглянула в мою сторону, одобрительно подмигнул и приподнял банку.
Она моргнула. Потом отвела глаза и продолжала петь, чуть быстрее:
– Но зато мой милок краше солнца, и я его без памяти люблю…
Насколько мне было известно, я всегда отлично ладил со всеми Хирнами. Не успел я сообразить, в чем дело, как у моего плеча возникла Кармела:
– Слушай, это прекрасно. Когда умру, хочу, чтоб меня тоже так провожали. – Она держала в руке стакан вина со льдом или другой какой-то бурды, а на лице ее застыло выражение одновременно мечтательное и решительное, что появляется, если порядком выпить. – Все эти люди… – Кармела широко взмахнула стаканом, – все эти люди любили нашего Кева. И, по правде говоря, я их не виню. Он был лапочка, наш Кевин. Просто лапочка.
– Он всегда был славным мальчиком.
– Он и вырос прекрасным, Фрэнсис. Жаль, ты не успел узнать его как следует. Мой выводок без ума от него был.
Кармела стрельнула в меня быстрым взглядом, и на секунду мне показалось, что она собирается что-то добавить, но она сдержалась.
– Нисколько не удивлен, – сказал я.
– Даррен однажды сбежал – один-единственный раз, ему было четырнадцать, – так я даже не переживала; я сразу поняла, что он пошел к Кевину. Уж как он убивается, Даррен то есть. Говорит, Кевин единственный из всех нас нормальный был, а теперь вообще незачем в этой семье оставаться.
Даррен с тоской махрового эмо на лице обтирал стены комнаты, теребя рукава мешковатого черного джемпера. Похоже, от расстройства он даже забыл стыдиться своего присутствия здесь.
– Ему восемнадцать, от огорчения винтики поотлетали. Не принимай близко к сердцу.
– Да понятно, он просто расстроен, но… – Кармела вздохнула. – Знаешь, кажется, он в чем-то прав.
– И что? Сумасшествие – семейная традиция, сестренка. С возрастом он оценит ее по достоинству.
Я пытался вызвать у нее улыбку, но она потирала нос и не сводила обеспокоенного взгляда с Даррена.
– Фрэнсис, думаешь, я плохая?
Я рассмеялся.
– Ты? Господь с тобой, Мелли! Мы давненько не общались, но если ты не превратила свой милый домик в бордель, то, по-моему, ты в порядке. Я повидал злодеев на своем веку, и, поверь моему слову, ты к ним не относишься.
– Наверное, это ужасно… – Кармела с сомнением покосилась на стакан в своей руке, словно не понимая, откуда он взялся. – Наверное, не стоит этого говорить, точно не стоит. Но ты ведь мой брат, правда? А братья и сестры для того и нужны?
– Ну конечно. Что ты натворила? Мне придется тебя арестовать?
– Иди ты! Ничего я не натворила. Просто подумала. Только не смейся, ладно?
– И в мыслях не было. Ей-богу.
Кармела недоверчиво взглянула на меня, проверяя, не прикалываюсь ли я, но в конце концов вздохнула и осторожно отпила из стакана – коктейль пах персиковым ароматизатором.
– Я всегда ему завидовала. Кевину. Всегда.
Такого я не ожидал и помедлил с ответом.
– Я и Джеки тоже завидую. И даже тебе раньше завидовала.
– Мне показалось, что ты вполне счастлива, разве нет?
– Да нет, господи, счастлива, конечно. У меня прекрасная жизнь.
– Тогда чему завидовать?
– Не в том дело. Это… Фрэнсис, помнишь Ленни Уокера? Я с ним совсем девчонкой гуляла, еще до Тревора.
– Смутно. У которого морда рябая?
– Ой, перестань. У бедняжки были угри, потом все прошло. Да меня его кожа и не волновала; я так радовалась, что у меня появился парень, страсть как хотела привести его домой и похвалиться перед всеми вами, но, сам понимаешь…
– Понимаю, – сказал я. Никто из нас никого в дом не приводил, даже в тех редких случаях, когда папаше полагалось быть на работе. Мы понимали, что лучше не рисковать.
Кармела быстро огляделась, чтобы убедиться, что никто не слышит.
– Но потом, – сказала она, – мы с Ленни как-то обжимались на Смитс-роуд, и тут па наткнулся на нас по пути из паба. Его от злости аж перекосило! Наорал на Ленни, велел ему убираться, а потом схватил меня за руку и давай хлестать по щекам… А уж костерил меня на чем свет стоит – я таких слов даже повторять не буду… Так и дотащил меня до самого дома и сказал, что еще одна бесстыжая выходка, и он меня в приют отдаст. Видит бог, Фрэнсис, у нас с Ленни дальше поцелуев никогда не заходило. Я ведь еще ничего не знала. – Столько лет прошло, но от одного воспоминания лицо Кармелы пошло неровными красными пятнами. – На этом у нас с Ленни все и кончилось. Потом при встречах он на меня даже не смотрел, слишком стыдно было. Я, конечно, его не винила.
К нашим с Шаем подружкам па относился гораздо благосклонней, если не сказать поощрительно. Еще когда мы с Рози гуляли в открытую, до того как Мэтт Дейли прознал и задал Рози пороху, па со всей дури хлопнул меня по спине и оскалился в скотской ухмылке, от которой у меня сводило скулы: “Младшая Дейли, а? Молодец, сынок, девчонка – пальчики оближешь. Ну и буфера у нее, господи. Ты их, поди, уже потискал?”
– Это было гнусно, Мелли. По-настоящему гнусно.
Кармела глубоко вздохнула и похлопала ладонью по щекам; краснота начала отступать.
– Боже, на что я похожа! Подумают, что у меня приливы начались… Не то чтобы я так уж втрескалась в Ленни; я бы, наверное, все равно скоро с ним рассталась – он ужасно целовался. Только после этого я изменилась. Ты, наверное, не помнишь, но я раньше той еще мелкой нахалкой была, родителям дерзила за здорово живешь. А после – собственной тени стала бояться. Мы с Тревором целый год помолвку обсуждали, прежде чем решились. Он уже и денег накопил на кольцо и все такое, а я упиралась – знала, что придется вечеринку в честь помолвки устроить, обе семьи в одной комнате собрать, и до трясучки этого боялась.
– Я тебя понимаю, – сказал я и на секунду пожалел, что не вел себя поласковей со свиноподобным младшим братом Тревора.
– И у Шая то же самое. Нет, он-то не трусил, и па никогда не вмешивался в его дела с девчонками, но… – Кармела поглядела на Шая, который стоял с банкой в руке, опершись на кухонный косяк и наклонившись к самому лицу Линды Дуайер. – Помнишь, как он сознание потерял? Тебе тогда лет тринадцать было.
– Хотел бы забыть, – сказал я.
Веселенький был случай. Па размахнулся врезать маме, сейчас уже и не вспомню за что, а Шай вцепился ему в запястье. Па не любил, когда зарились на его авторитет, и донес эту мысль до Шая, схватив его за горло и шмякнув головой о стену. Шай отключился – наверное, на минуту, но казалось, что на час, – и окосел на остаток вечера. Ма не разрешала отвезти его в больницу – непонятно, кого она боялась: врачей, соседей или и тех и других, но от одной мысли об этом она впала в форменную истерику. Я всю ночь провел, глядя, как Шай спит, уверял Кевина, что Шай не умрет, и гадал, что делать, если все-таки умрет.
– После этого Шай изменился, жестче стал, – сказала Кармела.
– Он и до этого не был белым и пушистым.
– Вы двое никогда не ладили, но, честное слово, Шай был нормальным. Мы с ним иногда болтали по душам, и учился он отлично… А после того случая замкнулся.
Салли дошла до эффектной концовки: “А пока у моей мамы поживем!” Грянули одобрительные возгласы и аплодисменты. Мы с Кармелой машинально захлопали. Шай поднял голову и оглядел комнату. На миг он стал похож на пациента ракового корпуса: серый и изможденный, с глубоко запавшими глазами. Потом снова заулыбался какой-то истории Линды Дуайер.
– А при чем тут Кевин? – спросил я.
Кармела глубоко вздохнула и сделала еще один крошечный глоток фальшивых персиков. Судя по ее поникшим плечам, она вступала в меланхолическую стадию.
– При том, что потому я ему и завидовала. Кевин и Джеки… да, им тоже нелегко пришлось, но с ними не происходило ничего такого, что изменило бы их навсегда. Мы с Шаем об этом позаботились.
– И я.
– Да, и ты, – подумав, подтвердила Кармела. – Но мы и за тобой старались присматривать – правда старались, Фрэнсис. Я всегда считала, что с тобой все в порядке. У тебя хотя бы хватило духу уйти. Ну и Джеки рассказывала, что у тебя все отлично… Я думала, ты успел выбраться вовремя, пока с ума не свихнулся.
– Я был к этому близок, – сказал я. – Но не вышло.
– Я и не подозревала, пока ты в тот вечер, в пабе, не сказал. Мы старались для тебя изо всех сил, Фрэнсис.
Я улыбнулся ей. Лоб Кармелы покрывала сеть маленьких тревожных морщинок – от постоянного беспокойства за всех вокруг.
– Я знаю, милая. Никто бы не справился лучше тебя.
– Видишь теперь, почему я завидовала Кевину? Они с Джеки умеют быть счастливыми, а я такой только в детстве была. Зла я ему не желала, боже упаси. Я просто смотрела на него и хотела быть такой же.
– Мелли, это не делает тебя плохой, – мягко сказал я. – Ты же не срывалась на Кевине, никогда в жизни не делала ему гадостей, всегда о нем заботилась. Ты была ему хорошей сестрой.
– Все равно это грех, – сказала Кармела. Она удрученно оглядывала комнату, самую малость покачиваясь на парадных своих каблуках. – Зависть. Даже подумать о таком грешно, ты и сам знаешь. “Благословите меня, отец, ибо я согрешила мыслью, словом, делом и неисполнением долга…” Как мне теперь исповедоваться? Кевин-то умер. Я сгорю со стыда.
Я приобнял ее, слегка сжав плечо. На ощупь она была мягкой и уютной.
– Послушай, милая, я тебе точно гарантирую, что ты не попадешь в ад за зависть к брату. Скорее наоборот, Бог начислит тебе дополнительных очков за то, что ты так с ней борешься.