– Угу. Молится напоследок и ныряет головой вниз из окна верхнего этажа. Правосудие восторжествовало.
– Да, по-моему, вроде того… – Стивен украдкой глядел на меня из-за чашки кофе, проверяя, не перегнул ли палку.
– Отлично, детектив, – сказал я. – Четко, кратко и объективно.
Он коротко, с облегчением выдохнул, будто вышел с устного экзамена, и набросился на свой сэндвич.
– Как думаешь, сколько у нас времени до тех пор, как все это станет каноническим евангелием от Кеннеди и оба дела закроют?
Стивен покачал головой.
– Вероятно, несколько дней. Он пока не отправил дело наверх; мы продолжаем собирать улики. Детектив Кеннеди очень основателен. То есть у него имеется теория, но он не лепит ее на дело, лишь бы поскорей сбыть его с рук. Насколько я понял из его слов, мы – я и остальные стажеры – в любом случае останемся в убойном до конца недели.
Иначе говоря, у меня в запасе дня три. Никто не любит копаться в прошлом. Как только дело официально закроют, ничто, кроме нотариально заверенной видеозаписи, запечатлевшей, как оба убийства совершает кто-то еще, не поможет добиться его повторного открытия.
– То-то радости будет, – сказал я. – А что лично ты думаешь о теории детектива Кеннеди?
От неожиданности Стивен замер с набитым ртом.
– Я?
– Ты, солнышко. Я и так знаю, как работает Снайпер. Как я говорил, меня интересует, что можешь предложить ты – помимо навыков скоростной печати.
Он пожал плечами:
– Не мое дело…
– Нет, твое. Я спрашиваю тебя, значит, это твое дело. Тебя его теория цепляет?
Стивен откусил еще кусок сэндвича, давая себе время подумать, и уставился в тарелку, пряча взгляд.
– Да, Стиви, имей в виду: я могу оказаться предвзятым ослом, обезумевшим от горя бедолагой или просто психом – в общем, не лучшим поверенным твоих сокровенных мыслей. И все-таки тебе наверняка приходило в голову, что детектив Кеннеди, возможно, ошибается.
– Я думал об этом, – сказал он.
– Разумеется, думал, если ты не идиот. А еще кто-нибудь из команды об этом думал?
– Никто не говорил.
– И не скажут. Они все об этом думали, они ведь тоже не идиоты, но помалкивают, потому что боятся навлечь на себя гнев Снайпера. – Я наклонился к нему через стол, и ему волей-неволей пришлось поднять глаза. – Остаешься ты, детектив Моран. Ты и я. Возможно, убийца Роуз Дейли до сих пор на свободе и прекрасно себя чувствует – и ловить его, кроме нас двоих, никто не станет. Теперь понимаешь, почему наше небольшое отступление от правил этически приемлемо?
– Наверное… – не сразу ответил Стивен.
– Этически к нему не подкопаешься, потому что твоя главная ответственность – не перед детективом Кеннеди и, если на то пошло, не передо мной, а перед Роуз Дейли и Кевином Мэкки. Мы – все, что у них есть. Так что кончай ломаться, как девица, вцепившаяся в трусики, и рассказывай, что ты думаешь о теории детектива Кеннеди.
– Я не в восторге, – пробормотал Стивен.
– Почему?
– Ладно еще дыры: неизвестен мотив, непонятно, как Кевин узнал о побеге, и все такое. Дыры после стольких лет неизбежны. Меня беспокоят результаты по отпечаткам.
Я давно ждал – заметит Стивен или нет.
– А что с ними не так?
Он поднял палец, предварительно слизнув с него майонез.
– Прежде всего, неопознанные отпечатки на чемодане. Может, они ничего не значат, но, будь это мое расследование, я бы постарался идентифицировать их, прежде чем закрывать дело.
Я почти наверняка знал, кто оставил там пальчики, но предпочел оставить свои соображения при себе.
– Я бы тоже, – согласился я. – Что-то еще?
– Да. Еще… – Стивен поднял еще один палец, – почему нет отпечатков на первой странице записки? Протирать вторую страницу смысл есть: Кевин не хотел, чтобы копы нашли его отпечатки на прощальном письме, если кто-то что-то заподозрит и объявит о пропаже Роуз. Но первая страница? Допустим, Кевин достал ее из тайника, где она лежала все это время, собирался использовать ее как свою предсмертную записку и признание, – зачем тогда протирать ее начисто и класть в карман рукой в перчатке? Чтобы никто не связал его с запиской?
– А как это объясняет детектив Кеннеди?
– Говорит, это мелкая нестыковка, пустяк, такое бывает в каждом деле. Кевин вытирает обе страницы в ту первую ночь, прячет первую, а когда снова достает, не оставляет отпечатков – они ведь остаются не всегда. Так-то оно так, вот только… Мы говорим о человеке, который собирается покончить с собой. Он фактически признается в убийстве. И плевать, какой ты крутой, ты будешь потеть как су… как сумасшедший. А когда потеешь, оставляешь отпечатки. – Стивен покачал головой. – На странице должны были быть отпечатки, и точка, – подытожил он и снова принялся за сэндвич.
– Давай смеха ради на секундочку представим, что мой старый друг детектив Кеннеди в кои-то веки заблуждается и Кевин Мэкки не убивал Роуз Дейли. Что мы тогда имеем?
Стивен посмотрел на меня.
– Мы считаем, что Кевина тоже убили? – спросил он.
– Это ты мне скажи.
– Если он не вытирал записку и не клал ее в карман, это сделал за него кто-то еще. Значит, убийство.
Внезапно меня снова захлестнула волна предательской нежности к пареньку. Я едва удержался, чтобы не обнять мальчугана за шею и не взъерошить ему волосы.
– Логично, – сказал я. – И что нам известно об убийце?
– Мы считаем, что это был один и тот же человек?
– Искренне на это надеюсь. Соседи у меня, может, и с придурью, но два убийцы на одной улице – это уже перебор.
За последние секунд шестьдесят, минувшие с тех пор, как Стивен начал излагать собственные умозаключения, он стал бояться меня куда меньше. Паренек подался вперед, облокотившись на стол, и так увлекся, что напрочь забыл об остатках сэндвича. В его глазах вспыхнул новый, жесткий огонек – такой жесткости я не ждал от милого застенчивого новичка.
– Тогда, если верить Куперу, это, скорее всего, мужчина. Возраст, допустим, от тридцати пяти до пятидесяти; значит, ему было от пятнадцати до тридцати, когда умерла Роуз; в хорошей форме – и тогда, и сейчас. Определенно парень с мышцами.
– С Роуз – да, – сказал я. – С Кевином – необязательно. Если придумать, как заставить его высунуться из окна, – а Кев недоверчивостью не отличался – одного легкого толчка хватило бы. Мышцы не нужны.
– Значит, если нашему преступнику было от пятнадцати до пятидесяти, когда он добрался до Рози, то сейчас ему от тридцати пяти до семидесяти.
– Увы. Что еще поможет нам сузить круг поисков?
– Он вырос неподалеку от Фейтфул-Плейс. Он знает дом шестнадцать вдоль и поперек: когда он понял, что убил Роуз, то порядком обалдел, но все равно вспомнил про бетонные плиты в подвале. И, по общему утверждению, лучше всех шестнадцатый дом знают те, кто подростком жил на Фейтфул-Плейс или по соседству. Возможно, он там больше не живет – узнать, что тело Роуз обнаружили, можно было многими путями, – но когда-то жил.
Впервые за всю мою карьеру я начал понимать, почему ребята из Убийств так любят свою работу. Когда выходишь на охоту под прикрытием, хватаешь все, что попадется в западню; чуть ли не главное в нашем деле – понимать, что использовать как приманку, что отшвырнуть за ненадобностью, а что огреть по башке и уволочь домой. А тут все иначе. Эти парни – следопыты на хвосте у жестокого хищника; они сосредоточены на нем, как на любимой женщине. Они прочесывают взглядом тьму в поисках нужного силуэта, пренебрегая другой дичью, попадающей в прицел. Это особое чувство, личное и глубокое: вот я – а вот он, где-то там, и каждый из нас ждет, когда другой сделает неверный шаг. Тем вечером в унылой забегаловке я ощутил, что ни с кем не связан так крепко, как с убийцей.
– Главный вопрос не в том, как он узнал, что Рози нашли, – сказал я. – Сам говоришь, об этом раззвонили всем, кто когда-либо жил в Либертис. Главный вопрос – как он после стольких лет узнал, что Кевин для него опасен. Насколько я понимаю, навести убийцу на эту мысль мог только один человек – сам Кевин. Либо они поддерживали отношения, либо столкнулись в эти безумные выходные, либо Кевин сам постарался выйти с ним на связь. Как будет возможность, попробуй выяснить, кому Кевин звонил в последние сорок восемь часов – по мобильному, по домашнему, если у него был домашний, – кому посылал сообщения; кто звонил и писал ему. Надеюсь, я правильно понимаю, что детектив Кеннеди запросил детализацию?
– Запросил, только она еще не пришла.
– Если мы выясним, с кем Кевин разговаривал в эти выходные, мы найдем нашего парня.
Мне вспомнилось, как в субботу Кевин распсиховался и сбежал, а я понес Снайперу чемодан; в следующий раз мы увиделись уже в пабе. В промежутке он мог встретиться с кем угодно.
– И вот еще что, – сказал Стивен. – Я думаю, он уже был замечен в склонности к насилию. То есть понятно, что такая склонность у него есть, но проявлял он ее не только в этих двух случаях. Думаю, он с немалой вероятностью был судим или по крайней мере заслужил дурную славу.
– Интересная теория. Это почему же?
– Между убийствами есть разница, правильно? Второе – спланированное, пусть даже всего за несколько минут, но первое – почти наверняка непреднамеренное.
– И что? Сейчас он старше, сдержанней, думает наперед. В первый раз он просто сорвался.
– Да, но я о том и говорю: срываться он будет одинаково всегда, и возраст тут ничего не изменит.
Я поднял бровь – мне-то было понятно, о чем он, но хотелось послушать его аргументы. Стивен рассеянно теребил ухо, подбирая слова.
– У меня две сестры, – сказал он. – Одной восемнадцать, и, если ее разозлить, она орет так, что на другой стороне улицы слышно. Другая – ей двадцать, – когда сердится, швыряет в стену что попало, не бьющееся, а так – ручки и прочую дребедень. И так было с детства. Я сильно удивлюсь, если младшая швырнет что-нибудь о стену, или старшая начнет орать, или кто-то из них станет бросаться на людей. Каждый срывается по-своему.