– Обычно – да. Но… – Джеки усиленно пыталась сосредоточиться. – Его вчера страшно спина донимала. Сегодня тоже, кажется, еле с постели встал. А когда у него спину ломит, он обычно просто спит.
Что в переводе означало: доктор дал обезболивающее, па шлифанул таблетки водкой из-под половицы и отрубился на ближайшее будущее.
– Мамуля будет дома весь день, пока Шай не вернется, на случай, если папе что-то понадобится. Ты загляни к ней, она будет рада тебя видеть.
– Так и сделаю. А ты скажи своему Гэвину, пусть хорошенько о тебе заботится, поняла?
– Он просто сокровище! Не знаю, что бы я без него делала… Слушай, а хочешь к нам сегодня вечером? Может, поужинаешь с нами?
Рыба с картошкой под соусом “жалость”. Пальчики оближешь.
– У меня планы, милая. Но все равно спасибо за приглашение. Может, как-нибудь в другой раз. Беги работай, пока у кого-нибудь мелирование не позеленело.
Джеки вежливо засмеялась. Вышло не слишком убедительно.
– Ага, пойду. Береги себя, Фрэнсис. Маме привет, – сказала она и вернулась в мир жужжащего фена, болтовни и сладкого чая.
Джеки оказалась права: когда я позвонил, парадную дверь открыла ма. Она тоже выглядела обессиленной, да и похудела – как минимум одной складки на животе не хватало. Несколько мгновений мать разглядывала меня, выбирая образ действий, потом бросила:
– Па спит. Иди на кухню и не шуми.
Она повернулась и с трудом заковыляла обратно по лестнице. Ей не мешало бы причесаться.
Квартира провоняла пролитым бухлом, освежителем воздуха и средством для чистки серебра. При свете дня алтарь Кевина выглядел еще более угнетающе: цветы почти завяли, открытки с соболезнованиями попадали, а электрические свечи светили блекло и мигали. Из-за двери спальни доносился негромкий довольный храп.
Ма разложила на кухонном столе все домашнее серебро: столовые приборы, брошки, рамки для фотографий, загадочное псевдодекоративное барахло, несомненно долго переходившее из рук в руки на подарочной карусели, прежде чем осесть в маминой кухне. Я вспомнил, как Холли, опухшая от слез, яростно натирала кукольную мебель.
– Давай помогу, – сказал я, взяв тряпку.
– Ты только все испортишь, руки-крюки.
– Дай попробовать. Скажешь, если буду делать неправильно.
Ма бросила на меня недоверчивый взгляд, но таким предложением было грех не воспользоваться.
– Может, и будет от тебя какой прок. Выпьешь чаю.
Это был не вопрос. Я придвинул стул и принялся за столовые приборы, пока ма копошилась в шкафчиках для посуды. Необходимый мне разговор проще всего было бы завязать в ходе доверительной беседы мамы с дочкой; поскольку я не был должным образом экипирован, на нужный лад нас могла настроить совместная работа по дому. Если бы ма не взялась за серебро, пришлось бы чистить что-нибудь еще.
Ма дала первый залп.
– Ты как-то поспешно ушел в понедельник вечером.
– Дела нарисовались. Ну как вы тут вообще?
– А сам как думаешь? Хотел бы знать, был бы здесь.
– Даже представить не могу, каково вам, – выразился я фигурально, однако не то чтобы неискренне. – Могу я чем-нибудь помочь?
Ма бросила чайные пакетики в чайник.
– У нас все хорошо, большое спасибо. Соседи подсобили: принесли обедов на две недели вперед, а Мэри Дуайер разрешила держать все у нее в морозилке. До сих пор как-то жили без твоей помощи, проживем и дальше.
– Знаю, мам. Но если вспомнишь что, только скажи. Ладно? Что угодно.
Ма развернулась и ткнула в меня чайником:
– Ты вот что, поди к своему приятелю, как его там, с челюстью, и скажи, чтоб вернул твоего брата домой. Нельзя ни насчет панихиды договориться, ни к отцу Винсенту насчет службы пойти, ни людям сообщить, когда родного сына хороню, – а все потому, что какой-то сопляк с физиономией моряка Попая не говорит мне, когда соизволит “выдать тело”. Слов-то каких набрался, бесстыжая морда! Будто наш Кевин – его собственность.
– Да, знаю, – сказал я. – Обещаю сделать, что смогу. Понимаешь, он ведь не специально тебе жизнь усложняет, он просто выполняет свою работу, такие дела быстро не делаются…
– Его работа – это его проблема, не моя. Еще немного, и придется в закрытом гробу хоронить. Об этом ты подумал?
Я мог бы ответить, что без закрытого гроба, скорее всего, и так будет не обойтись, но развивать эту тему мне не улыбалось.
– Слышал, ты встречалась с Холли, – сказал я.
Женщина послабее хоть на миг да приняла бы виноватый вид, но только не моя мама.
– Давно пора! – Ма выставила все свои подбородки. – Девочка бы замуж вышла и правнуков мне подарила, а ты бы все равно не озаботился ее к нам привезти. Надеялся дождаться, пока я умру, лишь бы нас не знакомить, да?
Такая мысль меня посещала.
– Ты ей очень понравилась, – сказал я. – А она тебе как?
– Вылитая мамочка. Милые девчушки обе, ты таких не заслуживаешь.
– Ты встречалась с Оливией? – Я мысленно снял шляпу перед Лив. Этот нюанс она обошла весьма изящно.
– Два раза всего. Она привозила к нам Холли и Джеки. Девушки из Либертис для тебя были недостаточно хороши?
– Мам, ты же знаешь, я всегда был выскочкой.
– И гляди, куда тебя это привело. Вы двое в разводе или просто разъехались?
– Развелись пару лет назад.
– Хм… – Ма плотно поджала губы. – Я вот с твоим отцом не развелась.
Ответить на это было нечего – по многим причинам.
– Да уж… – только и сказал я.
– Теперь тебе причащаться нельзя.
Я понимал, что ввязываться себе дороже, но кто еще доконает человека так, как его семья?
– Ма, даже если бы я хотел причащаться – а я не хочу, – развод бы мне не помешал. Я могу хоть до потери пульса разводиться, церкви наплевать – лишь бы не засадил никому, кроме Оливии. Проблемой стали бы милые дамы, с которыми я трахался после развода.
– Давай без пошлостей, – отрезала ма. – Я не такая всезнайка, как ты, и в тонкостях не разбираюсь, но одно я тебе точно скажу: отец Винсент тебя к причастию не пустит. В той церкви, где тебя крестили. – Ма наставила на меня торжествующий палец. Должно быть, это считалось победой.
Я напомнил себе, что беседа мне нужнее последнего слова.
– Наверное, ты права, – кротко согласился я.
– Конечно, права.
– По крайней мере, Холли я язычницей не воспитываю. Она ходит к мессе.
Я думал, что упоминание о Холли снова угомонит маму, но на сей раз она только распалилась; с ней никогда не угадаешь.
– А хоть бы и язычницей, мне все едино. Я пропустила ее первое причастие! Первое причастие моей первой внучки!
– Мам, она твоя третья внучка. У Кармелы две девочки старше нее.
– Первая с нашей фамилией. И последняя, судя по всему. Не знаю, что себе думает Шай, – у него, может, десяток девиц сразу, а мы и не узнаем, он в жизни ни одну не привел познакомиться, ей-богу, я уж на него рукой махнуть готова. Мы с твоим отцом только и надеялись, что Кевин… – Она закусила губу и принялась с повышенной громкостью готовиться к чаепитию, грохая чашки на блюдца и швыряя печенье на тарелку.
– А теперь мы небось и Холли больше не увидим, – произнесла она чуть погодя.
– Вот, – сказал я, подняв вилку. – Так нормально?
Ма едва взглянула.
– Нет. Между зубцами три.
Она накрыла на стол к чаю, налила мне чашку, придвинула молоко и сахар.
– Я Холли подарки рождественские прикупила. Миленькое бархатное платьице взяла.
– До Рождества еще две недели, – сказал я. – Там видно будет.
Ма покосилась на меня каким-то непонятным взглядом, но промолчала. Она взяла другую тряпку, села напротив меня и подобрала что-то серебряное – возможно, затычку для бутылок.
– Пей свой чай.
Чай оказался таким крепким, что если б выплеснулся из чайника, мог дать по зубам. Все ушли на работу, и на улице стояла тишина, только мерно, слабо постукивал дождь и издалека доносился приглушенный шум дороги. Ма ожесточенно надраивала не поддающиеся опознанию серебряные безделушки; я расправился со столовыми приборами и взял рамку для фотографий – украшавшие ее вычурные цветочки я никогда бы не отчистил до маминых стандартов, но хотя бы знал, что это такое. Почувствовав, что атмосфера в комнате достаточно разрядилась, я спросил:
– Скажи мне, папа правда с Терезой Дейли шашни крутил до того, как с тобой сошелся?
Ма вскинула голову и уставилась на меня, не меняя выражения лица, однако в ее глазах чего только не пронеслось.
– Это где ж ты такое услышал? – строго спросила она.
– Значит, он с ней гулял.
– Твой па – чертов идиот. Это ты и без меня знал, или ты сам такой же тупица.
– Знал, да. Не знал только, что он и в этом был чертов идиот.
– От нее всегда были одни неприятности, от этой. Вечно выкаблучивалась, вертела хвостом по улице, выделывалась со своими подружками.
– И па клюнул.
– Все клевали! Парни – дурачье; они от таких выкрутасов с ума сходят. И твой па, и Мэтт Дейли, и половина парней из Либертис – все вились вокруг задницы Тэсси О’Бирн. Девка развлекалась от души: крутила с тремя-четырьмя одновременно, бросала их каждые две недели, если ей не хватало внимания. А они за добавкой приползали.
– Мы сами не понимаем своего счастья, – сказал я. – Особенно в молодости. Па ведь тогда совсем мальчишкой был?
Ма хмыкнула.
– Пора было соображение иметь. Я, хоть на три года моложе, и то могла сказать, что он наплачется.
– Ты тогда уже на него глаз положила?
– Господи, да еще как. Ты не представляешь… – Ее пальцы на очередной безделушке задвигались медленнее. – Сейчас и представить трудно, какой твой папа был красавец. Кудри копной, глаза голубые-голубые, а смех… смех такой, что не хочешь – улыбнешься.
Мы оба непроизвольно взглянули в дверной проем, в сторону спальни. Ма сказала, и по голосу было слышно, что когда-то имя отца было для нее слаще самого вкусного мороженого:
– Джимми Мэкки мог выбрать любую девушку в округе.