Должно быть, он все-таки слышал, как я на цыпочках крадусь через гостиную, воображая себя неуязвимым. Я сотни раз видел, как па притворяется спящим. Может, он всего лишь хотел сказать Рози, чтобы не совалась к его семье; а может, хотел и чего-то большего. Но вот они встретились, и он с яростью осознал, как мало значат его желания: перед ним стояла дочь Тэсси О’Бирн, неотразимая и недоступная, дочь Мэтта Дейли, из каприза отнимающая все, что было у Джимми. Возможно, он был пьян – по крайней мере, пока не сообразил, что произошло. Сил у него в те времена хватало.
Той ночью не спали не только мы: в какой-то момент Кевин проснулся – может, хотел в сортир сходить – и увидел, что нас обоих нет. Тогда он и внимания не обратил: па регулярно пропадал где-то сутками напролет, у нас с Шаем тоже, бывало, находились дела по ночам. Но на этих выходных Кевин понял, что в ту ночь убили Рози, – и вспомнил.
Мне показалось, словно я знал эту историю в мельчайших подробностях, держал ее в какой-то глубокой расщелине мозга с той самой секунды, как услышал голос Джеки на автоответчике. Казалось, что ледяная черная вода заполняет мои легкие.
– Ему бы подождать, пока я вырасту… – сказала ма. – Тэсси, конечно, довольно смазливая была, но когда мне исполнилось шестнадцать, многие и меня считали симпатичной. Да, я совсем девчонкой была, но ведь росла и хорошела. Отведи он, дурак, от нее глаза, заметь меня хоть на минуту – и ничего бы этого не произошло.
Горечи в ее голосе было столько, что впору корабли топить. Тут я и понял: ма считает, будто Кевин напился до беспамятства, научившись у папаши, потому и выбросился из окна.
Не успел я собраться с духом и вывести ее из заблуждения, как ма провела пальцами по губам, взглянула на часы на подоконнике и завопила:
– Боже святый, только посмотри, уже час! Мне надо поесть, а то как бы не занемочь. – Она отшвырнула игрушку и отодвинулась от стола. – Съешь сэндвич.
– Может, папе отнести?
Ма на секунду оглянулась на дверь спальни, потом продолжила рыться в холодильнике.
– Не буди.
Треугольные сэндвичи из белого хлеба с маслом и консервированной ветчиной вернули меня в далекие времена, когда я, сидя за тем же столом, не доставал ногами до пола. Ма заварила еще чайник забористого чаю и принялась методично жевать свои треугольники. Судя по тому, как энергично двигались ее челюсти, она обзавелась новым зубным протезом. Когда мы были маленькими, ма говорила, что зубов у нее не хватает из-за нас – мол, каждые роды стоили ей зуба. Мамины глаза увлажнились. Она отставила кружку и вытащила из кармана вязаной кофты застиранный синий платок; подождав, пока слезы отступят, она высморкалась и снова взялась за свой сэндвич.
18
Отчасти мне хотелось сидеть с мамой до бесконечности, подогревать чайник каждый час и время от времени готовить новые порции сэндвичей. Ма – не такая уж плохая компания, когда держит рот на замке. Впервые ее кухня показалась мне убежищем – по крайней мере, в сравнении с тем, что ждало меня за дверью. Как только я выйду за порог, мне не останется ничего, кроме как искать веские доказательства. Само по себе это несложно – я прикинул, что на все про все уйдет около суток, не больше. Настоящий кошмар начнется после. Раздобыв доказательства, придется решать, что с ними делать.
Примерно в два часа из спальни послышалася шум: скрип пружин, бессловесный отхаркивающийся рык, бесконечный, сотрясающий все тело кашель с рвотными позывами. Я счел эти звуки сигналом к отступлению, чем тут же навлек на себя залп сложных маминых вопросов по поводу рождественского ужина:
– Если вы с Холли оба придете – я просто сказала “если”, – то она будет белое мясо или темное? Или вообще не будет, а то она говорит, что мама ей дает только индейку свободного выгула…
Я, опустив голову, прорывался к выходу. Вынырнув за дверь, я услышал:
– Рада была тебя видеть, возвращайся скорее!
В глубине квартиры мокротно захрипел па:
– Джози!
Я знал даже, как он выведал, где будет той ночью Рози. Эту информацию он мог получить только через Имельду, и я видел единственное объяснение тому, что мой па вообще оказался рядом с ней. Я всегда считал само собой разумеющимся, что если папаша исчез на денек-другой, то исключительно в связи с выпивкой. Даже после всех его фортелей мне ни разу и в голову не пришло, что он изменяет маме, – задумайся я над этим, решил бы, что па от алкоголя на такое элементарно не способен. Моя семья – просто кладезь сюрпризов.
Имельда могла тут же передать своей матери все, что ей рассказала Рози, – то ли для укрепления семейных связей, то ли чтобы привлечь мамино внимание, кто знает, – или могла бросить в присутствии моего папаши намек – малюсенький, только чтобы почувствовать себя умнее мужчины, который трахает ее мать. Как я говорил, мой па не идиот и легко сложил бы два и два.
На сей раз, когда я позвонил в дверь Имельды, мне не открыли. Я отступил назад и посмотрел в окно: за тюлевой занавеской что-то шевелилось. Я давил на звонок добрые три минуты, пока Имельда не схватила трубку домофона:
– Что?
– Привет, Имельда. Это Фрэнсис. Сюрприз!
– Отъебись.
– Да ладно, Мельда, не дури. Надо поговорить.
– Мне с тобой разговаривать не о чем.
– Ошибаешься. Других дел у меня нет, так что подожду через дорогу, в машине, столько, сколько понадобится. Серебристый “мерс” девяносто девятого года. Когда надоест в прятки играть, спустись ко мне, поболтаем по-быстрому, и я оставлю тебя в покое навсегда. Если мне надоест первому, начну расспрашивать о тебе соседей. Поняла?
– Отъебись!
Она отключилась. Имельда отличалась немалым запасом упрямства; я прикинул, что пройдет не меньше двух часов, а то и все три, прежде чем она сломается и спустится ко мне. Я вернулся в машину, включил Отиса Реддинга и открыл окно, чтобы поделиться с соседями. Шут его знает, за кого они меня примут – за копа, дилера или отморозка-коллектора, – но Имельде это еще припомнят.
В этот час на Хэллоус-лейн было тихо. Старикан на ходунках и старушка, полировавшая медяшки на двери, долго и с неодобрением обсуждали меня, две аппетитные мамочки искоса поглядывали в мою сторону, возвращаясь из магазина. Какой-то парень в засаленном спортивном костюме – и, похоже, с большими проблемами – не меньше сорока минут торчал под домом Имельды, качался из стороны в сторону и из последних мозговых клеток каждые десять секунд орал: “Деко!” – обращаясь к окну верхнего этажа. Однако у Деко были занятия получше, и в конце концов парень на неверных ногах поплелся прочь. Примерно в три часа девочка – несомненно, Шанья – вползла вверх по ступенькам дома десять и вошла в дверь, открыв своим ключом. Немногим позже пришла домой Изабель. Она оказалась точной копией Имельды из восьмидесятых, вплоть до своенравно вскинутого подбородка и дерзкой длинноногой походки; я никак не мог понять, расстроила она меня или обнадежила. Каждый раз, как подергивались грязные тюлевые занавески, я махал рукой.
Вскоре после четырех, когда уже стало смеркаться, Женевьева вернулась из школы, а я поставил диск Джеймса Брауна, в окно у пассажирского сиденья постучали.
Снайпер.
“Я не расследую это дело; мне вообще нельзя в него соваться, – сказал я Имельде. – Я рискую вылететь с работы уже из-за того, что сюда приехал”. Я не мог определиться, то ли презирать ее за стукачество, то ли восхищаться ее находчивостью. Я выключил музыку и опустил окно.
– Детектив Кеннеди. Чем могу помочь?
– Открой дверь, Фрэнк.
Я поднял брови, изображая удивление суровым тоном, но потянулся и разблокировал дверцу. Снайпер сел и с чувством ею хлопнул.
– Поехали, – сказал он.
– Ты в бегах? Можешь спрятаться в багажнике, если хочешь.
– Я не в настроении шутить. Я забираю тебя отсюда, пока ты вконец не запугал бедных девушек.
– Я просто человек в машине, Снайпер. Сижу и предаюсь ностальгии, глядя на родные места. Что тут пугающего?
– Поехали.
– Я поеду, только сделай одолжение – продышись. Если по моей вине у тебя случится удар, моя страховка этого не покроет. Ладно?
– Не нарывайся на арест.
Я расхохотался.
– Снайпер, ты просто сокровище! Вечно забываю, с чего я так тебя люблю. Почему бы нам не арестовать друг друга? – Я выехал на дорогу и влился в поток. – А теперь говори, кого это я запугиваю?
– Имельду Тирни и ее дочерей. Тебе это прекрасно известно. Миз Тирни сообщила, что вчера ты пытался вломиться к ней в квартиру и не уходил, пока она тебе ножом не пригрозила.
– Имельда? Это ее ты называешь девочкой? Ей за сорок, Снайпер. Прояви уважение. В наше время принято говорить “женщина”.
– А ее дочери – девочки. Младшей всего одиннадцать. Они говорят, ты сидел там весь день и показывал им непристойные жесты.
– Не имею удовольствия быть с ними знакомым. Они милые девочки? Или в мамочку пошли?
– Когда мы виделись последний раз, что я говорил? Что от тебя требовалось?
– Не путаться под ногами. Это я понял, четко и ясно. Не понял только, с каких пор ты стал моим начальником. Последний раз, когда я видел босса, он был куда габаритнее тебя и далеко не такой симпатичный.
– Мне не нужно быть твоим чертовым боссом, чтобы запретить тебе соваться в мое дело. Я веду расследование, Фрэнк; я отдаю приказы. А ты их проигнорировал.
– Так напиши на меня рапорт. Назвать номер моего удостоверения?
– Очень смешно, Фрэнк. Я знаю, что правила для тебя пустой звук, а сам ты считаешь себя неприкосновенным. Черт, может, ты и прав; не знаю, что там за порядки у вас в Спецоперациях… – Снайперу гнев не к лицу; челюсть раздулась вдвое против обычного, на лбу выступила опасная вена. – Но все-таки имей в виду, я прилагаю все усилия, чтобы сделать одолжение тебе. Я ради тебя расшибаюсь в лепешку. А сейчас вообще не припоминаю, чего я так стараюсь. Если ты не прекратишь вставлять мне палки в колеса на каждом шагу, я могу и передумать.