Я узнал выражение ее лица, отвисшую челюсть, невидящие черные глаза, распахнутые так, что не моргнуть. Я сотни раз видел такое выражение на лице матери в миг, когда она понимала, что ее сейчас ударят. Мне было наплевать. Представив, как тыльная сторона моей ладони крошит зубы Имельды, я чуть не задохнулся – так мне этого захотелось.
– Ты охотно разевала свое страхолюдное хайло для любого, кто попросит. А теперь, клянусь богом, ты разинешь его для меня. Кому ты рассказала про нас с Рози? Кому, Имельда? Кто это был? Твоя мать-подстилка? Кому ты, сука…
Я уже почитай что слышал, как она выплюнет мне, будто склизкие сгустки яда: “Твоему папаше-алкашу, твоему грязному блудливому кобелю-папаше”; я подобрался, чтобы принять удар, но тут она разинула свой красный рот и почти провыла мне в лицо:
– Я сказала твоему брату!
– Брешешь, лживая сука. Это дерьмо ты скормила Снайперу Кеннеди, и он проглотил. Неужели похоже, что я такой же кретин? А?
– Не Кевину, тупая ты мразь, на что мне сдался Кевин? Шаю. Я сказала Шаю.
В комнате настала тишина – полная, абсолютная тишина, как во время снегопада, как будто в мире никогда не существовало звуков. Через некоторое, возможно немалое, время я заметил, что снова сижу в кресле и окоченел с ног до головы, словно кровь застыла в жилах. Еще через какое-то время я заметил, что у кого-то наверху работает стиральная машина. Имельда вжалась в подушки дивана. Ужас на ее лице подсказал мне, на кого я, должно быть, похож.
– Что ты ему сказала?
– Фрэнсис… Прости. Я не думала…
– Что ты ему сказала, Имельда?
– Только… Про тебя и Рози. Что вы собрались уехать.
– Когда ты ему сказала?
– В субботу вечером, в пабе. Накануне вашего отъезда. Я подумала, что никакого вреда не будет, что никто не успеет вас остановить…
Три девчонки стоят, облокотившись на перила, и взмахивают волосами, ладные и нетерпеливые – дикие кобылки, нетерпеливо ждущие начала вечера, когда возможно все. И, как выясняется, возможно было действительно все.
– Еще одно долбаное оправдание – и я пробью ногой этот краденый телик.
Имельда заткнулась.
– Ты сказала ему, когда мы уезжаем?
Быстрый, короткий кивок.
– И где оставила чемодан?
– Да. Ну, не в какой комнате, а только… что в шестнадцатом доме.
Грязно-белый зимний свет сквозь тюлевые занавески не красил Имельду. Тяжело осевшая в углу дивана, в этой перетопленной комнате, воняющей жиром, сигаретами и помойкой, она походила на полупустой мешок из серой кожи, набитый костями. Я не мог представить, чего эта женщина может хотеть, но явно нечто более ценное, чем то, что она профукала в своей жизни.
– Почему, Имельда? Почему, мать твою?!
Она пожала плечами. До меня стало медленно доходить, только когда на ее щеках появились бледные пятна румянца.
– Да ты прикалываешься… Ты была влюблена в Шая?
Она снова пожала плечами, на этот раз резко и вызывающе.
Яркие девчонки визжат и в шутку переругиваются: “Мэнди говорит, чтоб я спросила, хочет ли твой брат сходить в кино…”
– Я думал, это Мэнди на него запала.
– И она тоже. Мы все – не Рози, но многие. Он мог выбирать.
– А ты, значит, сдала Рози, чтобы привлечь его внимание. Ты это имела в виду, когда говорила о своей любви к Рози?
– Так нечестно, черт подери. Я никогда бы…
Я швырнул пепельницу в телик. Тяжелая пепельница, пущенная с размаху, с эффектным грохотом пробила экран, по комнате разлетелись тучи пепла, окурки и осколки. Имельда отрывисто пискнула и отшатнулась от меня, одной рукой заслоняя лицо. Крупицы пепла взвились в воздух и, кружась, опустились на ковер, на кофейный столик, на штаны от ее спортивного костюма.
– О чем я тебя предупреждал?
Имельда затрясла головой, дико глядя на меня, и прижала ладонь ко рту: кто-то явно научил ее не кричать.
Я стряхнул блестящие осколки стекла и взял сигареты Имельды с кофейного столика, из-под клубка зеленой ленты.
– Расскажи мне все, что сказала ему, слово в слово, как можно точнее. Без недомолвок. Если что-то не помнишь точно, так и скажи. Ничего не выдумывай, ясно?
Имельда энергично кивнула, не убирая ладонь от лица. Я закурил и откинулся на спинку кресла.
– Хорошо. Приступай.
Эту историю я и сам мог бы рассказать не хуже.
Паб находился где-то неподалеку от Вексфорд-стрит, название Имельда не помнила.
– Мы собирались на танцы, я, Мэнди и Джули, а Рози надо было пораньше домой: папа ее вышел на тропу войны, к тому же она не хотела тратиться на дискотеку. Так что мы решили сначала пойти выпить по пинте…
Имельда стояла у барной стойки – была ее очередь заказывать на всех – и углядела моего брата. Они поболтали – я будто своими глазами видел, как она откидывает волосы, выставляет вперед бедро, игриво поддразнивая Шая. Он машинально ответил на флирт, но ему нравились девочки посимпатичнее, помягче, не такие языкастые. Когда появились кружки, он взял их в охапку и развернулся к своим приятелям за столиком в углу.
Она просто пыталась его удержать.
Что такое, Шай? Значит, Фрэнсис не врет и ты больше по мальчикам?
Кто бы говорил! Когда у этого мелкого засранца последний раз была подружка? – сказал он и двинулся прочь.
Много же ты знаешь! – крикнула ему в спину Имельда.
Это его остановило.
Ну?
Парни ждут пива. Ты иди, иди…
Я вернусь. Подождешь тут?
Может быть. А может, и нет…
Конечно, она его дождалась. Рози посмеялась, когда Имельда торопливо принесла девчонкам выпивку, Мэнди изобразила возмущенное сопение (Моего парня воруешь), но Имельда показала им средний палец, кинулась обратно к бару – и к возвращению Шая вальяжно сидела за стойкой, расстегнув верхнюю пуговку и потягивая лагер. Ее сердце бешено колотилось. Раньше он никогда на нее даже не глядел.
Шай наклонился к Имельде, одарил пронзительным взглядом голубых глаз, который никогда его не подводил, уселся на табурет, просунув колено между ее колен, купил ей еще пива и, передавая кружку, пробежал пальцем по костяшкам ее руки. Она растягивала историю как могла, чтобы Шай оставался рядом, но в конце концов весь план развернулся на стойке между ними: чемодан, место встречи, паром, комнатушка в Лондоне, работа в музыкальном бизнесе, скромная свадьба; все подробности тайны, которую мы с Рози выстраивали месяцами, по кусочкам, и бережно хранили под сердцем. Имельду тошнило от того, что она делала; она даже не могла посмотреть в сторону Рози, которая вместе с Мэнди и Джули хохотала над чем-то до упаду. Прошло двадцать два года – и, рассказывая об этом, она до сих пор заливалась краской. Однако стыд ее не остановил.
Простая чепуховая история, пустячок, девчонки-подростки ссорятся из-за таких каждый день и забывают. Нас простая история довела до этого дня – и до этой комнаты.
– Скажи мне, – спросил я, – он в итоге хоть отодрал тебя по-быстрому?
Имельда прятала глаза, но неровный румянец на щеках сгустился.
– Ну слава богу. Жаль было бы, если бы ты так старалась продать нас с Рози с потрохами – и все впустую. В результате, правда, двое погибли и многие жизни разбились вдребезги, но что с того – зато ты хоть поимела кого хотела.
– В смысле… – тонким напряженным голосом начала после паузы Имельда. – Я рассказала Шаю и это убило Рози?
– Да ты схватываешь на лету.
– Фрэнсис. Неужели… – Имельда содрогнулась всем телом, как испуганная лошадь. – Неужели Шай?..
– Разве я такое говорил?
Она покачала головой.
– Вот именно. Учти, Имельда, если ты разнесешь эту дрянь дальше, если скажешь хоть одному человеку, то будешь жалеть всю оставшуюся жизнь. Ты постаралась опорочить имя одного моего брата; я не дам тебе чернить имя другого.
– Я никому ничего не скажу. Клянусь, Фрэнсис.
– То же касается твоих дочерей. А то вдруг стукачество передается по наследству.
Имельду передернуло.
– Ты никогда не говорила с Шаем, и меня здесь не было, поняла?
– Да. Фрэнсис… Прости, прости меня ради бога! Я и подумать не могла…
– Что ты натворила… – только и смог сказать я. – Господи, Имельда, что же ты натворила!
И я ушел, оставив ее среди пепла, разбитого стекла и пустоты.
19
Та ночь тянулась долго. Я чуть не позвонил моей прекрасной леди из техотдела, но заключил, что для веселого перепихона нет ничего хуже, чем партнерша, которая слишком много знает о том, как умерла твоя бывшая. Подумывал пойти в паб, но это бессмысленно, если не планируешь нарезаться в хлам, что представлялось мне весьма хреновой идеей. Я даже всерьез подумывал позвонить Оливии и попросить разрешения приехать, но решил, что и без того слишком испытывал удачу на этой неделе. В итоге меня занесло в “Нед Келли” на О’Коннелл-стрит, где я напропалую резался в бильярд с тремя русскими парнями, которые были не сильны в английском, зато сумели распознать интернациональные приметы горя. Когда “Нед” закрылся, я двинул домой и сидел на балконе, куря одну за другой, пока не отморозил задницу; тогда я вернулся внутрь и стал смотреть, как малоадекватные белые пацаны обмениваются рэперскими распальцовками в каком-то реалити-шоу, – наконец рассвело и настало время завтрака. Каждые пять минут я изо всех сил жал на переключатель в мозгу, пытаясь прогнать из памяти лица Рози, Кевина и Шая.
Ко мне являлся не взрослый Кев; только чумазый ребенок, который спал со мной на одном матрасе так долго, что я все еще чувствовал, как он засовывает ступни под мои лодыжки, чтобы согреться зимой. Он был в сто раз симпатичнее всех нас – пухлый белокурый ангелочек из рекламы хлопьев; Кармела и ее подруги таскали его за собой, как тряпичную куклу, меняли ему наряды, пихали сласти в рот и практиковали навыки будущего материнства. Он послушно лежал в их кукольных колясках с широкой счастливой улыбкой на лице, купаясь во внимании. Уже в том возрасте наш Кев любил женщин. Оставалось лишь надеяться, что кто-нибудь сообщил его многочисленным подружкам – и поделикатней, – почему его больше не стоит ждать.