Перед глазами у меня вставала не Рози, сияющая от первой любви и грандиозных планов; я видел Рози разъяренной, семнадцатилетней. Как-то осенним вечером Кармела, Шай и я курили на крыльце – Кармела тогда курила и угощала меня сигаретами во время учебного года, когда я сидел без работы и не мог купить свои. Воздух пах торфяным дымом, влагой и “Гиннессом”; Шай тихонько насвистывал сквозь зубы “Возьми меня в Монто”. И тут поднялся крик.
Бушевал мистер Дейли, злой как черт. Подробности не сохранились, но суть сводилась к тому, что он не потерпит обмана в собственном доме и что кое-кто получит по первое число, если не остережется. У меня внутри все заледенело.
– Ставлю фунт, что он застукал свою женушку в койке с молодым пареньком, – сказал Шай.
– Не пошличай! – цыкнула на него Кармела.
– По рукам, – с напускным спокойствием сказал я.
Мы с Рози встречались чуть больше года. Наши друзья знали, но мы делали вид, что у нас все понарошку, чтобы не расползались слухи: просто для смеха, просто валяем дурака, ничего серьезного. С каждой неделей мне это казалось все большей хренью, но Рози утверждала, что ее папа рассердится, – и говорила она убежденно. Весь год я безотчетно ждал, что однажды придет этот вечер и нам тогда не спастись.
– У тебя и фунта-то нет.
– А мне и не понадобится.
Кругом уже открывались окна: Дейли цапались реже всех на Фейтфул-Плейс, так что скандал был хоть куда.
Рози закричала:
– Да ты не понимаешь ни хрена!..
Я последний раз затянулся сигаретой до самого фильтра.
– Фунт, – сказал я Шаю.
– Отдам с получки.
Рози выскочила из дома три, шарахнула дверью с такой силой, что любопытные курицы забились по гнездам – пестовать свое возмущение в безопасности собственных квартир, – и направилась к нам. Серым осенним днем ее волосы пылали так, будто вот-вот воспламенят воздух и взорвут всю Фейтфул-Плейс.
– Привет, Рози, – сказал Шай. – Выглядишь, как всегда, потрясно.
– А ты, как всегда, похож на мешок гаечных ключей. Фрэнсис, можно тебя на пару слов?
Шай присвистнул, Кармела разинула рот.
– Да, конечно, – сказал я и поднялся. – Прогуляемся?
Последним, что я услышал, когда мы сворачивали за угол на Смитс-роуд, был похабный смех Шая.
Рози засунула руки глубоко в карманы джинсовой куртки и шла так быстро, что я за ней едва поспевал.
– Па узнал, – отрывисто сказала она.
Я ожидал это услышать, но желудок все равно ухнул вниз.
– Вот блин!.. Ну, я так и подумал. Каким образом?
– Помнишь, мы были в “Нири”? Надо было мне сообразить, что там небезопасно: там выпивает моя кузина Ширли с подругами, а у нее рот шире церковных врат. Эта малолетняя корова нас видела, сказала своей маме, ее мама сказала моей маме, а моя мама, ясен пень, сказала моему папе.
– И он озверел.
– Скотина, чертова скотина!.. – взорвалась Рози. – Увижу Ширли – мокрого места не оставлю! Он ни слова слушать не стал, как об стенку…
– Рози, полегче…
– Сказал, чтобы я не бежала к нему плакаться, когда забеременею и останусь брошенной и в синяках. Господи, Фрэнсис, я его убить готова, ей-богу…
– А здесь-то ты тогда что делаешь? Он знает?..
– Да, знает, – сказала Рози. – Он послал меня порвать с тобой.
Я даже не заметил, что застыл посреди тротуара, пока она не обернулась посмотреть, куда я пропал.
– Да не бросаю я тебя, балда! Ты правда думаешь, что я могу с тобой расстаться только потому, что папа велел? Ты сбрендил?
– Господи, – выдохнул я. Сердце медленно возвращалось на место. – Хочешь до удара меня довести? Я подумал… Господи!
– Фрэнсис… – Рози подошла ко мне и крепко, до боли, сплела свои пальцы с моими. – Не хочу. Ясно? Я просто не знаю, что делать.
Я бы продал почку за то, чтобы придумать чудодейственный ответ, и в лучших драконоубийственных традициях предложил:
– Давай я пойду и поговорю с твоим папой? По-мужски. Объясню ему, что никогда тебя не обижу.
– Это я ему сто раз уже говорила. Он уверен, что ты мне голову морочишь, хочешь залезть в трусы, а я и уши распустила. Думаешь, меня он не слушает, а тебя послушает?
– Я ему докажу. Когда он увидит, как я к тебе отношусь…
– У нас нет времени! Он велел порвать с тобой сегодня, иначе он выкинет меня из дому – а он за словом не постоит. Это разобьет маме сердце, но ему плевать. Он ей даже видеться со мной запретит, и она, спаси ее Господи, послушается.
Семнадцать лет в моей семье научили меня готовому решению на все случаи жизни: рот на замок.
– Так скажи ему, что послушалась и бросила меня. Людям необязательно знать, что мы еще вместе.
Рози замерла, ее мозг заработал на всех оборотах.
– И надолго? – спросила она чуть погодя.
– Пока не придумаем план получше, пока твой папа не остынет, да не знаю… Надо только потерпеть, что-нибудь обязательно изменится.
– Возможно. – Рози все еще напряженно размышляла, склонив голову над нашими сцепленными ладонями. – Думаешь, получится? Сам знаешь, как у нас языками чешут…
– Я не говорю, что будет легко. Придется всем сказать, что мы расстались, да поубедительнее. На выпускной вместе пойти не сможем. Ты будешь вечно беспокоиться, что твой папа узнает и выгонит тебя.
– Мне наплевать. А ты сам-то как? Тебе ведь скрываться ни к чему; твой па не пытается сделать из тебя монашку. Зачем тебе?
– Да ты о чем вообще? – ответил я. – Я тебя люблю.
Меня словно оглушило: я никогда не произносил этих слов раньше и знал, что больше никогда не скажу этого всерьез; такой шанс дается только раз в жизни. Мой выпал мне ни с того ни с сего сырым осенним вечером, под уличным фонарем, рассекшим мокрый тротуар желтыми полосами, когда Рози переплела свои сильные гибкие пальцы с моими.
Ее губы приоткрылись.
– Ох… – только и сказала она.
Это прозвучало как чудесный, беспомощный, чуть слышный смех.
– Вот так-то, – сказал я.
– Ладно тогда… – все с таким же смешливым выдохом сказала Рози. – Значит, все хорошо, да?
– Хорошо?
– Ага. Я тоже тебя люблю. Значит, мы что-нибудь придумаем. Правда?
Я не находил слов, не знал, что делать, – только крепко притянул Рози к себе. Старик, выгуливающий собаку, обошел нас и пробормотал что-то про возмутительное бесстыдство, но я не мог пошевелиться, даже если бы захотел. Рози плотно уткнулась лицом в мою шею; ее ресницы щекотали мне кожу, а потом шее стало мокро.
– Мы придумаем, – сказал я в теплые волосы Рози; я точно знал, что говорю правду, потому что на руках у нас был козырь – джокер, бьющий все остальные карты в колоде. – Мы что-нибудь придумаем.
Нагулявшись и наговорившись до изнеможения, мы отправились домой – начинать тщательный, жизненно необходимый процесс убеждения Фейтфул-Плейс в том, что между нами все кончено. Той же ночью, вопреки своему хитроумному плану выждать время, мы встретились в шестнадцатом доме. На опасность нам было наплевать. Мы лежали, обнявшись, на скрипучих половицах, и Рози завернула нас – грудь к груди – в мягкий синий плед, который всегда приносила с собой; и той ночью она не говорила мне “остановись”.
Память о том вечере была одной из причин, по которым мне никогда и в голову не приходило, что Рози могла умереть. От злости она так полыхала, что хоть спички зажигай, затмевала сиянием все рождественские елки и наверняка была видна из космоса. Чтобы такая девушка исчезла без следа, пропала насовсем, представлялось немыслимым.
Дэнни Спичка спалил бы велосипедный магазин и ловко подстроил так, чтобы все улики указывали прямиком на Шая, – стоило мне только вежливо попросить. С другой стороны, я знал несколько парней, рядом с которыми Дэнни – нежный профитроль; они бы прекрасно справились с задачей, обеспечив любой уровень боли, который я закажу, и позаботившись, чтобы ни кусочка Шая больше никто не увидел.
Проблема состояла в том, что я не хотел вызывать ни Дэнни Спичку, ни бригаду мясников, ни кого-либо еще. Снайпер тоже отпадал: хочет он выставить Кевина злодеем – пожалуйста. Оливия была права, никакие слова повредить Кевину уже не могли, а правосудие скатилось в самый конец моего списка рождественских пожеланий. Мне нужен был только Шай. Всякий раз, глядя через Лиффи, я видел Шая у его окна, где-то в путанице огней, – он курил, глядел на меня через реку и ждал, что я приду за ним. Никогда, ни одной девушки – даже Рози – я не желал так, как желал его.
В пятницу днем я отправил сообщение Стивену: “В то же время на том же месте”. Шел дождь – густой, слякотный, проникающий под кожу и леденящий до костей; в “Космо” было битком; усталые, промокшие посетители пересчитывали пакеты с покупками и надеялись, что, просидев подольше, смогут согреться. На этот раз я заказал только кофе. Я знал, что много времени не потребуется.
Стивен, судя по всему, слегка недоумевал, что мы тут делаем, но из вежливости ни о чем не спрашивал.
– Детализация разговоров Кевина еще не пришла, – сказал он.
– Да я и не ждал. Ты в курсе, когда завершается расследование?
– Нам сказали, что, скорее всего, во вторник. Детектив Кеннеди говорит… ну, он полагает, что у нас достаточно улик, чтобы закрыть дело. Теперь мы только приводим в порядок бумаги.
– Похоже, ты уже слышал о милой Имельде Тирни.
– Ну да… Слышал.
– Детектив Кеннеди считает, что ее рассказ – последний кусочек мозаики, встает как влитой, и теперь можно завернуть все в красивую упаковку, обвязать ленточками и преподнести прокурору. Я прав?
– В общем и целом да.
– А ты что думаешь?
Стивен почесал в затылке, взъерошив хохолки волос.
– Я думаю… – произнес он. – Исходя из того, что говорит детектив Кеннеди, – поправьте меня, если я ошибаюсь, – вы чем-то сильно насолили Имельде Тирни.
– Да уж, сейчас я не хожу у нее в любимчиках.
– Вы ее знаете, хоть и не общались давным-давно. Как по-вашему, может она выдумать подобное, если ее как следует разозлить?