– Значит, она держит все в себе… – чуть ядовито сказал я. – Интересно, где она этого набралась?
Оливия чуть заметно поджала губы.
– Я совершила ошибку. Серьезную. Я признала это, попросила прощения и как могу стараюсь все исправить. Поверь, мне и без твоих слов очень плохо от того, что я причинила Холли боль.
Я выдвинул барный табурет и тяжело осел на него – на сей раз не для того, чтобы побесить Оливию, просто был так разбит, что хоть две минуты посидеть в комнате, где пахнет тостами и клубничным джемом, казалось настоящей наградой.
– Люди причиняют друг другу боль, такова жизнь. Ты, по крайней мере, пыталась сделать что-то хорошее, а это не каждый может о себе сказать.
Плечи Лив напряженно застыли.
– Людям необязательно причинять друг другу боль, – сказала она.
– Обязательно, Лив. Родителям, возлюбленным, братьям, сестрам, можешь сама продолжить. Чем ближе человек, тем глубже он ранит.
– Нет, иногда, конечно, такое бывает. Но ты представляешь все так, будто это непреложный закон природы… Это отговорка, Фрэнк, и ты сам это прекрасно знаешь.
– Позволь предложить тебе щедрую порцию освежающей реальности. Большинство людей с огромной радостью покалечат друг другу душу. А тех немногих, кто изо всех силенок старается этого избежать, мир прижмет – и все равно заставит.
– Иногда мне очень жаль, – холодно сказала Оливия, – что ты не слышишь себя со стороны. Ты хоть понимаешь, что рассуждаешь как подросток? Обыкновенный подросток, который наслушался Моррисси и упивается жалостью к себе.
С этой финальной репликой Лив взялась за ручку двери, а я вовсе не хотел, чтобы она ушла. Я хотел, чтобы она осталась в теплой кухне и продолжила препираться со мной.
– Я лишь говорю по собственному опыту, – сказал я. – Может быть, где-то есть люди, которые никогда не делали друг другу ничего вреднее чашки какао с маршмеллоу, но лично я таких не встречал. Если ты встречала, непременно меня просвети. Я открыт к твоим доводам. Приведи хоть один пример отношений, которые никому не причинили боли.
Может, я и не могу заставить Оливию хотя бы иногда поступать по-моему, но я всегда отлично умел втянуть ее в спор. Лив отпустила ручку двери, прислонилась к стене и скрестила руки на груди.
– Ладно, – сказала она. – Хорошо. Эта девушка, Роуз, когда-нибудь причиняла тебе боль? Не ее убийца, а она сама?
Другая сторона наших с Лив отношений – то, что я вечно откусываю больше, чем могу прожевать.
– Пожалуй, мне на этой неделе уже хватит разговоров о Роуз Дейли, если ты не против.
– Она не бросала тебя, Фрэнк. Не бросала. Рано или поздно тебе придется с этим смириться.
– Дай угадаю, Джеки растрепала? Вот уж язык без костей!
– Я и без Джеки понимаю, что какая-то женщина обидела тебя или, по крайней мере, что ты так считаешь. Я знала это чуть ли не с первой нашей встречи.
– Лив, как ни жаль тебя расстраивать, но твои навыки телепатии сегодня не на высоте. Удачи в следующий раз.
– И телепатия мне тоже ни к чему. Спроси любую, с кем у тебя были отношения, – гарантирую, она знала, что она на втором месте, на замену, пока не вернется та, кого ты на самом деле хочешь.
Оливия хотела было добавить что-то еще, но сдержалась. Ее глаза смотрели испуганно, почти ошеломленно, как будто она только что поняла, на какую скользкую почву ступила.
– Ну давай, облегчи душу, – сказал я. – Договаривай, раз начала.
Через мгновение Лив едва заметно пожала плечами:
– Ладно. В том числе по этой причине я и попросила тебя съехать.
Я громко рассмеялся.
– Ах вот оно что. Ну тогда ясно. Значит, все эти бесконечные ссоры насчет моей работы и отлучек – это что, отвлекающий маневр? Просто чтобы я мучился догадками?
– Не нужно извращать мои слова. Тебе прекрасно известно, что у меня хватало причин дойти до точки – я никогда не знала, означает ли твое “увидимся в восемь” сегодня или следующий вторник, я спрашивала, чем ты сегодня занимался, – и слышала в ответ “работал”, и…
– Я знаю одно: при разводе надо было вписать в мировое соглашение, что этот разговор больше не повторится. И при чем тут Роуз Дейли…
Оливия старалась не повышать голос, но говорила с таким жаром, что меня чуть не смело с табурета.
– Еще как при чем. Я всегда знала: у нас все связано с тем, что я – не та самая женщина. Позвони она в три часа ночи узнать, почему ты не дома, ты бы взял чертову трубку. Или, скорее, ты уже был бы дома без всяких звонков.
– Если бы Рози позвонила мне в три часа ночи, я бы срубил миллионы на горячей линии с загробным миром и свалил на Барбадос.
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Ты никогда и ни за что не обращался бы с ней так, как обращался со мной. Фрэнк, иногда мне казалось, что ты специально отгораживаешься от меня в наказание за то, что она сделала, или просто за то, что я – не она. Ты нарочно вынуждал меня с тобой расстаться, чтобы она, вернувшись, не застала другую на своем месте. Вот что я чувствовала.
– Еще раз повторяю: ты бросила меня, потому что сама так захотела. Не скажу, что это стало оглушительным сюрпризом или даже что я этого не заслужил. Скажу одно: Роуз Дейли, особенно учитывая то, что ты понятия не имела о ее существовании, не имела к этому ни малейшего отношения.
– Имела, Фрэнк. Имела. Ты женился на мне, нимало не сомневаясь, что наш брак долго не продлится. Я поняла это гораздо позже. Но когда я разобралась, в браке больше не осталось смысла.
Она выглядела такой красивой – и такой усталой. Ее кожа уже начинала тускнеть и увядать, и блеклый свет на кухне подчеркивал гусиные лапки в уголках глаз. Я подумал о Рози, круглой и налитой, сочной, как спелый персик, – она уже никого не заворожит красотой несовершенства. Я от души понадеялся, что Дермот понимает, как прекрасны морщинки Оливии.
Мне только и нужна была от нее уютная маленькая перебранка. Где-то на горизонте собиралась гроза, способная испепелить все наши прежние взаимные обиды в легкий прах. Весь, до последней крупинки, гнев, на который я был способен, всасывала в себя эта огромная воронка; я и помыслить не мог о полномасштабной и значительной разборке с Лив.
– Слушай, давай я схожу наверх за Холли, – предложил я. – Если мы оба останемся тут, я только продолжу быть злобным уродом, пока не дойдет до грандиозного скандала и я не испорчу тебе настроение и свидание. Я уже сделал это на прошлой неделе; не хочу становиться предсказуемым.
Оливия коротко, удивленно рассмеялась.
– Сюрприз! Я все-таки не конченый ублюдок.
– Знаю. Я никогда тебя таким и не считала.
Я скептически поднял бровь и начал сползать с табурета, но Оливия меня остановила.
– Я сама схожу. Холли не понравится, если ты к ней постучишь, пока она в ванной.
– Что? С каких это пор?
Губы Оливии тронула легкая, чуть печальная улыбка.
– Она растет, Фрэнк. Она даже меня в ванную не пускает, пока не оденется; пару недель назад я хотела что-то оттуда взять, открыла дверь – а Холли заверещала, как банши, а потом прочитала мне гневную лекцию о соблюдении личных границ. Если сунешься к ней, она тебе точно выговор объявит.
– Господи, – пробормотал я. Я помнил, как двухлетняя Холли в чем мать родила прыгала на меня прямиком из ванны, разбрызгивала кругом воду и хихикала как сумасшедшая, когда я щекотал ее нежные ребра. – Тогда беги наверх и веди ее скорее, пока она не отрастила волосы под мышками или еще что.
Лив снова чуть не рассмеялась. Раньше я смешил ее постоянно; по нынешним временам два смешка за вечер были своего рода рекордом.
– Я мигом.
– Не торопись. Мне все равно больше нечем заняться.
– Кофеварка включена, если хочешь, – почти неохотно предложила она, уходя. – У тебя усталый вид.
Оливия закрыла за собой дверь с негромким решительным щелчком, предписывающим мне не сходить с места – а то вдруг приедет Дерьми, а я вздумаю встретить его у парадной двери в одних трусах. Я отлепился от табурета и приготовил себе двойной эспрессо. Нельзя было не признать, что доводы Лив представляют интерес; над некоторыми из них стоило поразмыслить, а парочка таила в себе глубокую иронию. Как бы там ни было, все они могли подождать, пока я не решу, что, черт возьми, делать с Шаем, – и сделаю.
Сверху, из ванной, доносился шум сливаемой воды и щебет Холли, изредка прерываемый комментариями Оливии. Мне вдруг до умопомрачения захотелось взбежать наверх и обнять их обеих, повалиться всем втроем на нашу с Лив двуспальную кровать, как когда-то по воскресным вечерам, и валяться, тиская друг друга и хохоча, пока Дерьми не дотрезвонится у двери до припадка и “ауди” не укатит в закат; а потом заказать на дом горы еды и не вставать с постели все выходные – и половину следующей недели. На секунду я словно рехнулся и чуть не бросился выполнять желание.
Холли не сразу завела разговор о последних событиях. За ужином она рассказывала про занятие в студии хип-хопа, демонстрируя все движения и сопровождая их одышливыми пояснениями; потом взялась за домашнюю работу – и жаловалась гораздо меньше обычного; а потом свернулась на диване, крепко прижавшись ко мне, и мы стали смотреть “Ханну Монтану”. Холли посасывала прядь волос, чего уже давно не делала, и я чувствовал, что она размышляет.
Я не торопил.
Только когда я уложил дочку в кровать, подоткнул одеяло, обнял ее – горячее молоко допито, сказка на ночь прочитана, – она наконец сказала:
– Папа…
– Что, милая?
– Ты собираешься жениться?
Что за черт?
– Нет, лапонька. Ни за что. Я был женат на твоей маме – и мне этого больше чем достаточно. С чего ты взяла?
– А у тебя есть девушка?
Наверняка это ма постаралась – что-нибудь насчет развода и запрета на повторное венчание.
– Не. Я же говорил тебе на прошлой неделе, помнишь?
Холли задумалась.
– А та девушка, Рози… Ну, которая умерла? Которую ты знал до того, как я родилась?
– А что с ней?