Деревянные перила затрещали и прогнулись под моей рукой. По категоричности в голосе Шая я понял, что этой версии он будет придерживаться остаток дней. Возможно, он даже в нее верил, хотя я в этом сомневался. Возможно, оставь я его в покое, ему однажды удалось бы себя в ней убедить.
– А почему дом забросили?
– Он весь разваливается, там опасно.
Холли задумалась.
– Все равно он не должен был умирать, – сказала она.
– Ты права, – сказал Шай, но всей его горячности как не бывало; теперь его голос вдруг зазвучал устало. – Не должен был. Никто этого не хотел.
– Но кто-то хотел, чтобы умерла Рози, так?
– Нет, этого тоже никто не хотел. Просто так вышло.
– Если бы папа на ней женился, он бы не женился на моей маме и я бы никогда не родилась, – с вызовом сказала Холли. – Я рада, что она умерла.
Со звуком выстрела сработал таймер выключения лампы на лестнице – я даже не помнил, как включал свет, поднимаясь, – и я остался в пустой черноте. Сердце бешено колотилось. В этот самый момент я осознал, что никогда не говорил Холли, кому была адресована записка Рози.
Холли видела записку своими глазами.
Еще через секунду я сообразил, зачем, после всего умилительного лепета о том, как она мечтает общаться с кузенами, Холли взяла с собой домашнюю работу по математике: ей нужен был повод остаться с Шаем наедине.
Холли спланировала каждый шаг. Она вошла в этот дом, прямиком устремилась к полагающимся ей по праву рождения губительным тайнам и хитроумным смертельным замыслам, возложила на них руку и прововозгласила своей собственностью.
Кровь говорит… – равнодушно прохрипел мне на ухо папашин голос; и тотчас следом, с колкой насмешкой: – По-твоему, из тебя отец лучше?
А я-то в самодовольном исступлении попрекал за ошибки Оливию и Джеки; но что бы они ни делали, ничто на свете не спасло бы нас от этого момента. Виноват был я один. Я готов был завыть на луну, как оборотень, и перегрызть себе запястья, чтобы выпустить дурную кровь.
– Не говори так, – сказал Шай. – Ее больше нет, забудь о ней. Пусть покоится с миром, а ты занимайся математикой.
Тихое шуршание карандаша по бумаге.
– Сорок два?
– Нет. Давай сначала; ты не сосредоточилась.
– Дядя Шай!
– М-м?
– Как-то раз я была тут, и у тебя телефон зазвонил, и ты ушел в спальню…
Я понял, что Холли подбирается к чему-то важному. Понял это и Шай: в его голос прокрались нотки настороженности.
– Ну?
– Я сломала карандаш, а точилки у меня не было, потому что у меня ее Хлоя взяла на рисовании. Я ждала-ждала, а ты все говорил по телефону.
– И что ты сделала? – очень мягко спросил Шай.
– Я решила поискать другой карандаш. В том комоде.
Долгая тишина – только истерично тараторила женщина в телевизоре внизу; ее приглушенный бубнеж пробивался через толстые стены, через тяжелые ковры, через высокие потолки.
– И ты что-то нашла, – сказал Шай.
– Извини, – чуть слышно пискнула Холли.
Я чуть не влетел в квартиру прямо сквозь дверь, не задерживаясь, чтобы ее открыть. Меня остановили два обстоятельства. Во-первых, Холли было девять лет. Она верила в фей и лишь чуть сомневалась насчет Санты; несколькими месяцами ранее она рассказала мне, что, когда была маленькой, летающая лошадка уносила ее из окна спальни кататься. Чтобы показания Холли однажды стали полновесным оружием – чтобы однажды моей девочке поверил кто-то, кроме меня, – я должен был подкрепить их своими. Я должен был услышать признание из уст самого Шая.
Во-вторых, не было никакого смысла вламываться в квартиру и палить из всех стволов, чтобы спасти мою малышку от кровожадного злодея. Уставившись на щель яркого света вокруг двери, я слушал – как будто находился за миллион миль от дочери или опоздал на миллион лет. Я прекрасно знал, что подумала бы по этому поводу Оливия, что подумал бы любой разумный человек; и все-таки я стоял как истукан, предоставив Холли делать грязную работу за меня. Я совершил много неблаговидных поступков в своей жизни, и совесть не тревожит мой сон, но этот случай – особый. Если ад существует, то попаду я туда именно за эти минуты на темной лестничной площадке.
– Ты кому-нибудь говорила? – сдавленно спросил Шай.
– Нет. Я даже не знала, что это такое, только пару дней назад поняла.
– Холли, милая, послушай… Ты умеешь хранить секреты?
– Я это сто лет назад видела, – с чувством, до ужаса похожим на гордость, сказала Холли. – И много-много месяцев никому ничего не говорила.
– Верно, не говорила. Молодец.
– Вот так-то!
– А ты можешь и дальше держать это в секрете?
Молчание.
– Холли… – сказал Шай. – Что, по-твоему, случится, если ты кому-нибудь расскажешь?
– У тебя будут неприятности.
– Возможно. Я ничего плохого не делал, но мне не поверят. Меня могут посадить в тюрьму. Ты хочешь этого?
– Нет… – упавшим голосом прошептала Холли.
– Я так и думал. Даже если меня не посадят, что будет? Что, по-твоему, скажет твой папа?
Дочка неуверенно вздохнула:
– Он разозлится?
– Разозлится не то слово! И на тебя, и на меня – за то, что не сказали ему раньше. Он больше никогда тебя сюда не пустит, запретит тебе видеться с нами: и с бабушкой, и со мной, и с Донной. И будет следить, чтобы твоя мама и тетя Джеки больше его не провели. – Шай помолчал, давая Холли хорошенько обдумать услышанное. – Что еще, по-твоему, случится?
– Бабушка расстроится.
– Бабушка, и тети, и все твои кузены и кузины – все огорчатся и не будут знать, что думать. Некоторые тебе даже не поверят, и разразится священная война. – Еще одна эффектная пауза. – Холли, лапуля, ты ведь этого не хочешь?
– Нет…
– Конечно, нет. Ты хочешь возвращаться сюда каждое воскресенье и весело проводить вечера с нами, правда? Ты хочешь, чтобы бабушка испекла биквитный торт на твой день рождения, такой же, как делала для Луизы, и чтобы Даррен учил тебя играть на гитаре, когда у тебя руки подрастут… – Слова змеились вокруг Холли, мягкие и соблазнительные, обволакивали ее и манили. – Ты хочешь, чтобы мы все вместе гуляли, готовили ужин, смеялись. Правда же?
– Да. Как настоящая семья.
– Правильно. А в настоящих семьях заботятся друг о друге. Семья для того и нужна.
Холли поступила, как настоящая маленькая Мэкки, и еле слышно, но с какой-то новой уверенностью, пришедшей изнутри, сказала:
– Я никому не скажу.
– Даже папе?
– Да. Даже ему.
– Умничка, – сказал Шай так мягко и успокаивающе, что темнота у меня перед глазами налилась красным. – Молодец, ты моя самая лучшая племянница!
– Ага.
– Это будет наш особый секрет. Обещаешь?
Я подумал о разнообразных способах убить человека, не оставляя следов, и, прежде чем Холли успела дать обещание, перевел дух и толкнул дверь.
Взгляду предстала картина маслом. Квартира у Шая была чистая, скудно обставленная, вылизанная, как казарма: потертые половицы, выцветшие зеленые занавески, разрозненные, безликие предметы мебели, на белых стенах – ничего. От Джеки я знал, что он живет здесь уже шестнадцать лет, с тех пор как старая безумная миссис Филд умерла и квартира освободилась, но жилище по-прежнему выглядело временным. Шай мог собраться и уехать за пару часов, мог исчезнуть совершенно бесследно.
Шай и Холли сидели за деревянным столиком, заваленным дочкиными учебниками: старинный портрет какого угодно столетия – отец и дочь в мансарде, поглощенные загадочной историей. В унылой комнате, в кругу света от торшера они сияли, как самоцветы: золотая макушка и рубиново-красная кофта Холли, темно-зеленый свитер Шая и иссиня-черный блеск его волос. Он поставил под стол скамеечку, чтобы у Холли не болтались ноги. Похоже, эта скамеечка была самым новым предметом в комнате.
Прелестная картинка исчезла в одно мгновение: оба виновато подскочили, как подростки, застуканные за раскуриванием косяка; они походили друг на друга как две капли воды. Две одинаковые пары голубых глаз вспыхнули тревогой.
– Мы математику делаем! Дядя Шай мне помогает, – выпалила Холли, густо покраснев и выдав себя с головой.
Это меня малость успокоило: я уже начал подозревать, что она превращается в хладнокровную супершпионку.
– Ага, ты говорила, – сказал я. – Ну и как дела?
– Нормально. – Холли мельком глянула на Шая, но тот неотрывно смотрел на меня безо всякого выражения.
– Вот и славно. – Я обошел стол и рассеянно взглянул через их плечи. – Да, похоже, все правильно. Ты сказала дяде спасибо?
– Ага. Много раз.
Я посмотрел на Шая, вопросительно подняв бровь.
– Сказала-сказала, – подтвердил он.
– Приятно слышать. Хорошие манеры – это все.
От смятения Холли чуть не подпрыгивала на стуле.
– Папа…
– Холли, милая, ступай вниз. Доделаешь математику у бабушки. Если она спросит, где дядя Шай и я, передай, что мы немножко поболтаем и спустимся. Хорошо?
– Хорошо. – Холли начала медленно убирать вещи в рюкзак. – И больше ничего не говорить? – обращаясь то ли ко мне, то ли к Шаю, спросила она.
– Больше ничего, милая, – ответил я. – Мы с тобой потом поговорим. А теперь беги.
Дособирав учебники, Холли в последний раз взглянула на нас обоих, пытаясь понять больше, чем под силу любому взрослому. На ее лице читалась такая путаница растрепанных чувств, что за одно это мне захотелось прострелить Шаю колени. А потом дочка ушла. Проходя мимо меня, она на секунду прижалась ко мне плечом; мне хотелось обнять ее так, чтобы кости затрещали, но вместо этого я провел ладонью по ее мягким волосам и слегка ущипнул за загривок. Легко, словно фея по толстому ковру, она сбежала вниз по лестнице, и из родительской квартиры послышался гул приветственных голосов.
Я захлопнул за ней дверь и сказал:
– А я-то удивлялся, с чего это она так наловчилась делить в столбик. Забавно, правда?
– Она не дура, – сказал Шай. – Ей только нужно было помочь.
– Да, я в курсе. Но помог именно ты, и я хочу, чтобы ты знал, насколько я тебе благодарен. – Я уселся на стул, отодвинув его подальше от яркого круга света и от Шая. – Симпатичная квартирка.