– Скорее, переоценил. – Шай скривил рот. – Я думал, ты перебесишься и смекнешь, что нужен семье. – Он подался вперед через стол, выпятил подбородок, голос зазвенел от напряжения. – Ты был перед нами в долгу – передо мной, перед мамой, перед Кармелой. Мы всю твою жизнь кормили тебя, одевали, защищали, стояли между тобой и папашей. Мы с Кармелой пожертвовали своим образованием, чтобы выучить тебя. У нас были на тебя все права. А Рози Дейли не имела никакого права вмешиваться.
– И это дало тебе право убить ее, – сказал я.
Шай закусил губу и снова потянулся за сигаретами.
– Называй как хочешь, – сухо сказал он. – Я знаю, что произошло.
– Прекрасно. А с Кевином что произошло? Как ты это назовешь? Это тоже не было убийством?
Лицо Шая резко замкнулось – будто захлопнулись железные ворота.
– Я ничего не делал Кевину, – сказал он. – Никогда. Я не причинил бы вреда родному брату.
– Конечно, – расхохотался я. – Как же тогда он выпал из окна?
– Упал. Было темно, он был пьян, место небезопасное.
– Вот именно, небезопасное. И Кевин это знал. Так что он там забыл?
Шай пожал плечами, вперив в меня пустой взгляд голубых глаз, щелкнул зажигалкой.
– Откуда мне знать? Говорят, у него совесть была нечиста. Многие считают, что он с тобой встречался. А по-моему, он узнал что-то, забеспокоился и попытался разобраться.
Шай был слишком умен, чтобы упомянуть, что злополучную записку обнаружили у Кевина в кармане, и в то же время ловко подводил меня к мысли, что записку нашел и положил туда сам Кев. Желание двинуть братцу по зубам нарастало.
– Это твоя версия, и ты от нее не откажешься, – утвердительно сказал я.
– Он упал, – сказал Шай непреклонно, будто дверью хлопнул. – Вот что произошло.
– Позволь рассказать тебе мою версию. – Я вытащил сигарету из его пачки, плеснул себе еще его виски и откинулся в тень. – Давным-давно жили-были три брата, прямо как в сказке. И вот как-то ночью младший проснулся и обнаружил, что остался в спальне один. Оба его брата ушли. Казалось бы, ничего особенного, но наутро младший вспомнил это, когда домой вернулся только один брат. Другой пропал навсегда – ну, по крайней мере, на двадцать два года.
Выражение лица Шая не изменилось; не дрогнул ни один мускул.
– Когда пропавший брат наконец вернулся, то он стал искать погибшую девушку – и нашел, – продолжал я. – Тогда младший задумался и понял, что помнит ночь, когда она погибла. Той ночью обоих его братьев не было дома: один ушел из любви к девушке, другой – чтобы ее убить.
– Говорю же тебе, я ее вообще трогать не собирался. И, по-твоему, Кевину хватило ума все это связать? Ты, наверное, шутишь, – резко, с горечью выпалил Шай.
Приятно было осознавать, что не я один сдерживался из последних сил.
– Для этого необязательно быть гением. И бедняга чуть не рехнулся с горя, когда сообразил, что к чему. Он не хотел, не мог поверить, что его родной брат убил девушку. Вероятно, весь последний день своей земной жизни он сходил с ума, пытаясь найти другое объяснение. Он раз десять мне звонил, надеясь, что я что-то придумаю или хотя бы сниму с его плеч тяжкий груз.
– Так вот в чем дело? Ты винишь себя, что не ответил на звонки младшего брата, и пытаешься свалить все на меня?
– Я выслушал твою версию, так что дай мне закончить мою. К вечеру воскресенья у Кева совсем расплавились мозги, а он, как ты верно отметил, никогда звезд с неба не хватал. Так что он, спаси его Господи, ничего лучше не придумал, кроме как честно и откровенно, по-мужски поговорить с тобой, послушать, что ты скажешь. Ты велел ему ждать тебя в доме шестнадцать, и бедный дурачок поплелся, куда велено. Вот объясни мне, как по-твоему, он приемный? Или просто какая-то мутация?
– Его всю жизнь оберегали, вот в чем дело.
– Только не в прошлое воскресенье. В прошлое воскресенье он был беззащитен как младенец, но воображал себя в полной безопасности. Ты выдал ему тот же лицемерный бред, что и мне: об ответственности за семью, о собственном жилье… Но для Кевина все это было пустым звуком. Он уяснил себе простой и ясный факт: ты убил Рози Дейли. Этого он вынести не мог. Чем он тебя настолько разозлил? Тем, что собирался при первой возможности все рассказать мне? Или ты даже не почесался выяснить, а просто убил и его?
Шай заерзал на стуле, будто загнанный зверь, но тут же усилием воли заставил себя сесть ровно.
– Да ты понятия не имеешь! Никто из вас никогда не имел.
– Так просвети меня, разъясни. Для начала, как ты заставил его высунуть голову из окна? Классный трюк; с удовольствием послушаю, как ты его провернул.
– А кто сказал, что это я?
– Расскажи, Шай. Я просто сгораю от любопытства. Когда ты услышал, как раскололся его череп, ты еще поторчал наверху или сразу спустился во двор, чтобы сунуть записку ему в карман? Он еще шевелился, когда ты пришел? Стонал? Узнал тебя? Умолял о помощи? Ты стоял во дворе и смотрел, как он умирает?
Шай сгорбился над столом, подняв плечи и опустив голову, словно противостоял сильному ветру.
– После того как ты свалил, я двадцать два года ждал своего шанса… – тихо сказал он. – Двадцать два проклятых года. Ты хоть представляешь, каково это? Вы четверо жили своей жизнью, женились, заводили детей, как нормальные люди, довольные, как свиньи в навозе. А я – здесь, в этой поганой психушке… – Шай, стиснув зубы, тыкал пальцем в стол. – У меня тоже все это могло быть. Я мог бы… – Он овладел собой, шумно перевел дыхание и глубоко затянулся. Его руки дрожали. – Теперь у меня снова появился шанс. Еще не поздно. Я еще молод, раскручу магазин великов, куплю квартиру, заведу семью – женщины меня еще любят. На сей раз никто не отнимет у меня этот шанс. Никто.
– А Кевин мог отнять, – сказал я.
Снова вздох, будто звериное шипение.
– Каждый раз, черт возьми, как я оказываюсь в шаге от свободы, один из моих родных братьев меня тормозит. Я пытался объяснить ему – он не понял. Ебаный тупица, избалованный ребенок, привыкший, что все само падает ему в руки, он понятия не имел… – Шай оборвал фразу, покачал головой и яростно раздавил сигарету.
– Значит, все случайно вышло. Опять. Сплошная непруха, да?
– Бывает.
– Наверное. Может, я бы даже на это купился, если бы не записка. Хочешь, чтобы я поверил, будто Кевин выпал из окна, а тебя вдруг осенило: “Бог ты мой, вот сейчас-то мне и пригодится тот клочок бумаги, который я хранил двадцать два года!”? Ты не потащился домой за запиской, рискуя, что кто-то заметит, как ты выходишь или входишь. Ты заранее прихватил ее с собой. Ты все спланировал.
Шай поднял взгляд на меня, и его голубые глаза полыхнули такой жгучей ненавистью, что меня чуть не опрокинуло вместе со стулом.
– А ты, мелкий говнюк, совсем охамел! Да как у тебя наглости хватает передо мной святошу корчить?
Тени в углах постепенно сгущались в плотные темные глыбы.
– Думаешь, я запросто обо всем забуду, раз тебе так удобно?
– Не понимаю, о чем ты, – сказал я.
– Все ты понимаешь. Не смей называть меня убийцей…
– Вот тебе маленький совет: не нравится, чтобы тебя называли убийцей, не убивай.
– …когда мы оба знаем: ты ничем не лучше. Большой человек, вернулся со своим жетоном, с полицейской болтовней, с полицейскими приятелями… Можешь голову дурить кому угодно, хоть себе, но меня не одурачишь. Ты такой же, как я. Точно такой же.
– Нет, не такой. Разница в том, что я никого не убивал. Это для тебя слишком сложно?
– Потому что ты такой хороший, такой святой, да? Что за херня, блевать тянет… Дело не в морали, дело не в святости. Ты никогда не убивал только потому, что тебе хрен мозги перевесил. Если бы ты не был подкаблучником, то стал бы убийцей.
В повисшей тишине тени дрожали и вздымались по углам; внизу бессмысленно тараторил телевизор. Ужасная полуулыбка судорогой прорезала лицо Шая. Впервые в жизни мне нечего было возразить.
Мне было восемнадцать, ему – девятнадцать. Стоял вечер пятницы, и я спускал свое пособие в “Черной птахе”. Чего мне хотелось, так это скакать на дискотеке с Рози, но к тому времени Мэтт Дейли уже запретил своей дочери приближаться к сыну Джимми Мэкки. Я любил Рози тайно, чувствуя, что с каждой неделей все сложнее держать это в секрете, и бился головой о стену, как загнанный зверь, пытаясь найти способ хоть что-то изменить. По вечерам, когда терпеть становилось невмоготу, я надирался до бровей и нарывался на драки с парнями крупнее меня.
Все шло по плану, я как раз подобрался к барной стойке за шестой или седьмой кружкой и подтягивал к себе табурет, чтоб посидеть, пока бармен на другом конце не закончит серьезный спор о гонках, когда чья-то рука отодвинула табуретку от меня.
– Ступай отсюда, – сказал Шай, закинув на нее ногу. – Иди домой.
– Отвали. Я вчера там был.
– И что? Иди снова. Я два раза ходил в прошлые выходные.
– Твоя очередь.
– Он будет дома с минуты на минуту. Иди.
– А ты меня заставь.
Драка кончилась бы тем, что выкинули бы нас обоих. Шай еще с минуту мерил меня взглядом, прикидывая, насколько я серьезен, потом глянул на меня с отвращением, соскользнул с табурета и залпом отпил из своей кружки.
– Если бы у нас двоих хватило духу, мы не стали бы мириться с этим дерьмом, – зло пробормотал он себе под нос, ни к кому не обращаясь.
– Надо от него избавиться, – сказал я.
Шай замер, поднимая воротник, и уставился на меня.
– Типа, выгнать?
– Нет. Ма примет его обратно. Святость брака и все такое.
– А как тогда?
– Говорю же – избавиться.
– Ты шутишь… – не сразу произнес Шай.
Я и сам этого еще не сознавал, пока не увидел выражение его лица.
– Нет. Не шучу.
Вокруг нас гудел паб, доверху полный звуками, теплыми запахами и мужским смехом. Тесное пространство между нами двоими словно заледенело. Я был трезв как стекло.
– Ты об этом уже думал?
– А ты как будто нет.