– Тебе-то что?
– Люблю везде совать нос. Это секрет?
Изабель закатила глаза.
– Я хожу на курсы юридических секретарей. Достаточно?
– Здорово! Молодец.
– Спасибо. С какой стати ты решил, что меня колышет твое мнение?
– Как я говорил, когда-то мне очень нравилась твоя мама. Приятно узнать, что у нее есть заботливая дочь, которой можно гордиться. А теперь будь умницей и отнеси ей этот чертов телик.
Я распахнул багажник. Изабель шагнула поближе, держась на расстоянии – вдруг я затолкаю ее внутрь и продам в рабство? – и взглянула.
– Нехило, – сказала она.
– Последнее слово современных технологий. Хочешь, я донесу, или позовешь приятеля, чтобы помог?
– Не нужен нам твой телик. Что тебе тут непонятно?
– Послушай, этот ящик стоил мне больших денег. Он не ворованный, не посыпан сибирской язвой, и правительство не сможет следить за тобой через экран. В чем проблема? Неужели так боишься копов?
Изабель взглянула так, словно сомневалась, что я в состоянии собственные трусы надеть не задом наперед.
– Ты родного брата сдал, – сказала она.
Приехали. Только такой безнадежный болван, как я, мог воображать, будто никто ничего не узнает. Если Шай держал рот на замке, обитатели Фейтфул-Плейс всегда могли положиться на собственную непостижимую шпионскую сеть; а если все не вскрылось само собой, ничто не мешало Снайперу бросить маленький намек при повторном опросе населения. Тирни не погнушались бы краденым теликом; вероятно, даже приняли бы такой подарок от дружелюбного соседа-барыги Деко, если бы тот решил, что чем-то им обязан. Однако они не испытывали никакого желания иметь дело с таким, как я. Даже если бы я посчитал нужным оправдываться, ни для Изабель Тирни, ни для завороженных зрителей и ни для кого в Либертис это ничего бы не изменило. Отправь я Шая в реанимацию – да хоть на Гласневинское кладбище, – все потом целый месяц одобрительно кивали бы мне и хлопали по плечу; но, что бы он ни натворил, это не оправдывало доноса на родного брата.
Изабель глянула по сторонам и, убедившись, что рядом есть кому прийти на подмогу, сказала – да погромче, чтобы прохожие услышали:
– Возьми свой телик и засунь себе в жопу.
Она отпрыгнула, быстро и проворно, как кошка, на случай, если я на нее брошусь, и показала мне средний палец, чтобы все уж точно уразумели, что к чему. Потом круто развернулась на шпильках, гордо процокала по Хэллоус-лейн, достала ключи, скрылась в улье старого кирпича, тюлевых занавесок и жадных глаз – и захлопнула дверь.
Вечером пошел снег. Оставив телик в начале Хэллоус-лейн – пусть сопрет очередной клиент Деко, – я отогнал машину домой и отправился бродить. Возле Килменхэмской тюрьмы на меня, кружась, бесшумно посыпались первые громадные снежинки. Начавшись, снег уже не переставал, хотя таял, едва коснувшись земли. Впрочем, в Дублине и такого годами не увидишь. Перед больницей Святого Иакова резвилась толпа студентов: красноносые и хохочущие, они устроили битву снежками, горстями соскребая снег с остановившихся на светофоре машин и прячась за случайными прохожими, и не обращали ни малейшего внимания на возмущенное сопение возвращающихся с работы офисных служащих. Романтичные парочки грели ладони друг у дружки в карманах и, откинув головы, смотрели на падающие снежинки. Пьяницы тащились домой из пабов с утроенной сверхосторожностью.
Глубокой ночью я очутился на Фейтфул-Плейс. Огни не горели, только Вифлеемская звезда поблескивала в окне Салли Хирн. Я стоял в тени – там, где когда-то дожидался Рози, – спрятав руки в карманы и глядя, как ветер волнами гонит снежинки через желтый круг фонаря. Улица казалась уютной и мирной, как на рождественской открытке, укутанной на зиму, видящей сны о бубенцах и горячем какао. Не слышалось ни звука, кроме шуршащих порывов снега о стены и далеких церковных колоколов, отбивающих четверть часа.
В гостиной дома три забрезжил свет, отодвинулась занавеска, возник темный силуэт, подсвеченный тусклой настольной лампой: Мэтт Дейли в пижаме. Он уперся ладонями в подоконник и долго смотрел, как снежинки падают на булыжную мостовую. Потом его плечи поднялись и опустились от глубокого вздоха, и он задернул занавески. Через мгновение свет погас.
Даже не боясь попасться на глаза мистеру Дейли, я не мог заставить себя пройти по улице. Я перелез через стену во двор шестнадцатого дома.
Под ногами хрустел гравий и замерзшие сорняки, цепко укоренившиеся в земле в том месте, где умер Кевин. В доме восемь окна Шая были темны и пусты. Никто не потрудился закрыть занавески.
Распахнутая в черноту задняя дверь дома шестнадцать болталась и беспокойно скрипела под ветром. Я стоял на пороге и глядел на залитую слабым снежно-голубым светом лестницу и на пар своего дыхания в морозном воздухе. Если бы я верил в привидения, этот дом разочаровал бы меня раз и навсегда: призракам полагалось кишеть здесь сонмищами, просачиваться сквозь стены, порхать в воздухе и со стенаниями тесниться в углах под потолком, однако я нигде еще не видел подобной пустоты – пустоты, которая душила желание жить. Чего бы я ни искал – Снайпер со своей неизменной предсказуемостью наверняка предположил бы, что примирения с утратой или еще какого дерьма в том же роде, – здесь этого не было. Несколько снежинок влетели в дом через мое плечо, полежали секунду на половицах и растаяли.
Я подумывал унести что-нибудь с собой или, наоборот, оставить что-то от себя – просто так, но оставлять было нечего, а брать ничего не хотелось. Я нашел в сорняках пустую пачку из-под чипсов, сложил ее и подсунул в дверь, чтобы не открывалась. Затем снова перелез через ограду и пошел дальше.
В той комнате наверху я, шестнадцатилетний, впервые прикоснулся к Рози Дейли. Наша компания собралась там летним пятничным вечером, захватив пару больших бутылок дешевого сидра, полную пачку сигарет “Супер Кинг Лайт” и пакетик клубничных леденцов, – мы еще не распрощались с детством. В каникулы мы подрабатывали на стройках – я, Живчик Хирн, Дес Нолан и Джер Брофи, – так что были как на подбор загорелые, мускулистые и при деньгах. Мы смеялись громко и раскатисто и, распираемые новообретенной мужественностью, травили байки с работы, безбожно привирая, чтобы поразить девчонок. Девчонки – это Мэнди Каллен, Имельда Тирни, сестра Деса Джули и Рози.
Месяц за месяцем Рози постепенно превращалась в мой тайный магнитный полюс. Ночами я лежал в постели и чувствовал, как она, за кирпичными стенами и булыжной мостовой, влечет меня к себе сквозь пучину своих снов. Ее близость волновала так, что я едва дышал, – мы все сидели, прислонившись к стенам, и мои ноги лежали совсем рядом с ногами Рози; стоило мне шевельнуться, моя голень прижалась бы к ее голени. Даже не глядя на Рози, я кожей чувствовал каждое ее движение, знал, когда она заправляла прядь волос за ухо или чуть сдвигалась вдоль стены, подставляя лицо солнцу. Когда я все-таки решался на нее взглянуть, у меня начисто отшибало мозги.
Джер растянулся на полу и развлекал девчонок основанной на подлинных событиях историей о том, как самолично поймал стальную балку, которая грозила рухнуть с третьего этажа кому-то на голову. Нас всех слегка вело – от сидра, никотина и компании. Мы знали друг друга с пеленок, но тем летом все менялось с ошеломительной быстротой. На пухлых щеках Джули розовели пятна румян, на шее Рози поблескивал под солнцем новый серебряный кулон, у Живчика наконец перестал ломаться голос; и все мы пользовались дезодорантом.
– …И этот мужик говорит мне: “Сынок, если бы не ты, я бы не ушел сегодня домой на своих двоих…”
– Знаете, чем пахнет? – спросила Имельда, ни к кому в особенности не обращаясь. – Хреном. Первосортная свеженькая хрень.
– Ну, хрен ты всегда узнаешь, – заметил Живчик, ухмыляясь.
– Размечтался. Если твой узнаю, покончу с собой.
– Это не хрень, – возразил я. – Я рядом стоял, все видел. Точно говорю, девчонки, этот парень – настоящий герой.
– Герой, как же! – Джули подтолкнула Мэнди локтем. – Да вы гляньте на него. Он и мячик-то не поймает, какая там балка.
Джер напряг бицепс.
– На, пощупай – и повтори.
– Неплохо… – Имельда вскинула бровь и стряхнула пепел в пустую банку. – А теперь пекторальные покажи.
Мэнди взвизгнула.
– Пошлячка!..
– Сама ты пошлячка, – сказала Рози. – Пекторальные – это грудные мышцы. А ты что подумала?
– Где вы таких слов набрались? – спросил Дес. – Я сроду ни про какие пекторальные не слышал.
– У монашек, – ответила Рози. – Они даже картинки нам показывали. На биологии, сечешь?
Несколько мгновений Дес только и мог, что шлепать губами; потом до него дошло, и он запустил в Рози леденцом. Она ловко поймала конфету, бросила ее в рот и рассмеялась. Мне страшно захотелось врезать Десу, но достойного предлога не нашлось.
Имельда по-кошачьи улыбнулась Джеру:
– Так мы их увидим или нет?
– Это вызов?
– Ага. Давай.
Джер подмигнул нам. Потом встал, поиграл бровями, глядя на девчонок, и начал с зазывной неспешностью поднимать футболку на животе. Мы все восторженно завопили; девчонки начали прихлопывать. Джер стянул футболку, крутанул ее над головой, бросил в девчонок и изобразил культуриста.
Девчонки хохотали так, что уже не могли хлопать. Они повалились в угол, положив головы друг другу на плечо, и держались за животы.
– Ну ты зверь… – Имельда утерла слезы.
– Господи, у меня пупок развяжется… – выдавила Рози.
– Это не пекторальные! – задыхалась Мэнди. – Это сиськи!
– Врешь ты все, – обиделся Джер, выйдя из образа и разглядывая грудь. – Никакие не сиськи. Парни, это разве сиськи?
– Шикардос, – ответил я. – Иди, я померяю, купим отпадный лифчик.
– Иди в жопу!
– Будь у меня такие, я бы из дома не выходил.
– Отвали и сдохни. Что тебе не нравится?
– А они должны быть такими мягкими? – поинтересовалась Джули.
– Давай сюда. – Джер махнул рукой Мэнди, чтоб вернула футболку. – Раз не цените, убираю.