— Для пущей важности, Борис Петрович.
— Для какой важности? А если узнают, что я не граф? А?
— Откуда? Я же как лучше хотел.
Шереметев отпустил дворецкого. Тот, потирая ухо, продолжал оправдываться:
— Я подумал: ну посол, ну воевода. Экие чины? Вот граф — это звучит, а вы, Борис Петрович, давно заслужили, ей-ей, говорю по совести.
— Но ведь не было еще такого указу, дурак.
— Так будет, Борис Петрович. Вот помяните мое слово, будет. Через год-два обязательно. Как станете полным генералом {67}, ждите и графа.
«Вот, пожалуйста, из подлых, а оценил же мои заслуги, — думал Борис Петрович с удовлетворением. — А государь нет. Впрочем, у него забот своих выше головы. Сам-от в бомбардирах и десятниках обретается. Куда ему о наших титулах думать? Служить надо. Охо-хо-хо, служить и заслужить. Выйдет бомбардир в генералы, небось и нас не забудет. Не таков».
На следующий день два кавалера-рыцаря в красных плащах, присланных к высокому гостю, повели его знакомиться с крепостью и городом. Один из них сносно говорил по-русски.
— Город наш, ваше превосходительство, носит имя одного из великих магистров ордена Ла-Валлетты, при котором Мальтийский орден достиг наивысшего расцвета и славы, — рассказывал рыцарь, ведя гостя на стены крепости. — Именно при нем в средине прошлого века османы привели к крепости сорокатысячную армию. В крепости было всего семьсот рыцарей и около семи тысяч солдат. Ла-Валлетта слал императору гонцов с мольбой о помощи, но так ее и не получили. Рыцари сами отбивались от турок вот из этих самых пушек.
Кавалер похлопал по корпусу длинной пушки, ствол которой выглядывал в бойницу.
— Да, — сказал Шереметев, опытным глазом оценив орудие, — пушка, что и говорить, мощная, крепостная. Такую, пожалуй, на колеса не поставишь. И раскаты у вас великолепные.
Они прошли по всему периметру крепостной стены, и Шереметев под конец сказал:
— Такую крепость, думаю я, взять не просто. А уж пробить брешь в стене, наверно, и невозможно. Какое время рыцари противостояли туркам?
— Четыре месяца, ваше превосходительство. Османы потеряли под этими стенами половину армии.
— А рыцари?
— Погибло двести сорок рыцарей.
— Ну что ж, неплохой размен. За двадцать тысяч турок двести сорок ваших. Неплохой.
— Но мы потеряли еще и около пяти тысяч солдат.
— И все равно ваши потери несравнимы с турецкими. Видно, ваш великий магистр Ла-Валлетта был действительно великим воином.
— Да, да. Это признано и нашими врагами.
Спустились они и в нижние помещения крепости, и даже посетили пороховые погреба и родник, питавший осажденных чистой водой.
А в костеле увидел Борис Петрович в алтаре руку Иоанна Предтечи и части тела других святых, кресты, золотые дароносицы и сосуды «предивной работы».
После обеда великий магистр устроил официальный прием посольству, на котором Шереметев и вручил ему письмо царя. И на вопрос магистра о впечатлениях о крепости отозвался в самых лестных выражениях:
— Сколь живу, воюю, и еще не видел такой чудесно обустроенной крепости. Сразу видно, строили ее добрые, искусные инженеры.
— Силами и заботами нашего рыцарства возведена она, ваше превосходительство.
Вечером Курбатов сказал Шереметеву:
— Борис Петрович, рыцари хотят вас произвести в кавалеры и наградить Мальтийским крестом.
— Ты откуда знаешь?
— Да уж знаю.
Новость для боярина, конечно, была неожиданной и приятной. Но перед дворецким он не выказал своих чувств, сказал равнодушно:
— Ну что ж, пусть награждают.
— Но за это надо платить, Борис Петрович.
— Как «платить»? — не скрыл удивления Шереметев.
— Деньгами, как еще. У них такой порядок, крест-то помимо эмали состоит из золота. Вещь дорогая.
— Вот новое дело. И сколько же?
— Они говорят, сколько, мол, возможно. Но я думаю, сотни две ефимков отвалить придется. Иначе честь уроним.
— Ого! Мы за столько в Неаполе фелюгу с шебекой нанимали.
— Так что? Может, откажемся?
— Нет, нет! Ты что? Кто ж от награды отказывается. Плати. А кому платить-то? Магистру?
— В финансовую камеру. А магистр награждать будет.
— Ну что ж, плати… — вздохнул Шереметев. — Достанет ли нам на обратную дорогу потом?
— Должно хватить. На материк-то они нас бесплатно доставят. Ну а если не хватит, — усмехнулся Курбатов, — ваш крест продадим.
— Дурак ты, Алешка, — сказал Шереметев, но шутку оценил, улыбнулся добродушно.
Сам великий магистр Раймунде, возложив на плечо Шереметева шпагу, посвятил его в рыцари Мальтийского ордена за его «славные победы над врагами Креста — османами» и попросил повторить за ним слова клятвы посвящаемого:
— Я, Борис Шереметев, вступая в орден иоаннитов, клянусь посвятить жизнь свою священной борьбе с врагами Креста нашего, не щадя ни состояния, ни живота своего.
Магистр лично прикрепил на лацкан кафтана посвященного восьмиконечный Мальтийский крест и трижды облобызал нового рыцаря.
На крепостной стене грохнула пушка в честь такого события.
На следующий день после награждения Бориса Петровича пригласили к магистру и тот вручил ему ответное письмо царю, сказав при этом:
— Нам искренне жаль расставаться с братом нашим Борисом, но мы желаем тебе счастливого пути, ибо ты исполняешь волю великого государя России и должен донести до него наше послание.
«Эк они хитро выдворяют-то «брата» своего, канальи!» — подумал новоиспеченный кавалер, но вслух молвил:
— Великий государь ласкал себя мыслью быть гостем у вас, магистр.
— О-о, это было бы высокой честью для нас! — воскликнул Раймунде. — Наша семья пополнится тогда еще одним кавалером. И каким!
В тот же вечер кавалер Мальтийского креста Борис Шереметев со всей своей свитой отплывал на материк. И провожавшие его братья-рыцари были опечалены расставанием. Однако боярин уже знал истинную цену этим чувствам, но не унывал, поскольку его вновь ждала Италия.
Глава восьмаяВЕНСКИЕ ВЫКРУТАСЫ
Более года пробыл царь с Великим посольством за границей. И хотя результаты переговоров, которые вели Великие послы, были ничтожными (им так и не удалось сколотить союз против султана), самому Петру этот год дал очень много. Он в совершенстве освоил судостроение и проектирование судов, артиллерийское дело, судовождение, проработав много месяцев на судоверфях Голландии и Англии. Меж делом изучил хирургию, анатомию человека, стоматологию и даже гравировку по металлу. Вообще не пропускал ничего, что попадало в поле его пытливого зрения. Для него было интересно всякое дело: будь то сборка часов, шитье парусов, кручение канатов, литье пушек. Учился не только сам, но и заставлял всех окружающих осваивать самые различные профессии, чаще своим примером, иногда силой, принуждением, повторяя: «Бог дурака поваля кормит».
И теперь он торопился. Впереди ждала Венеция, где он должен научиться строить галеры.
Одиннадцатого июня 1698 года Великое посольство прибыло в Штоккерау — городок в предместье Вены. Начались утомительные переговоры о порядке и протоколе официального въезда и приеме посольства при дворе императора Леопольда. Поскольку при этом полагалось по старой традиции дарить собольи «сорочки» (связки по сорок шкурок), а их у Великих послов уже не осталось, то был срочно отослан в Москву дворянин Борзов за «сорочками».
— Гони, братец, как можно скорей, — наказал ему Головин {68}. — От этого зависит наш въезд в Вену.
И Борзов погнал, не жалея ни себя, ни лошадей, ни кучера.
Теперь можно было и не спешить с обсуждением протокола, и даже затягивать переговоры. Но чтобы австрийцы не заметили заминки, Великие послы — Франц Лефорт {69}, Федор Головин и Прокофий Возницын {70} — стали домогаться лично встречи Петра с императором Леопольдом. После долгих препирательств канцлер граф Кинский согласился, но на условиях, что Петр при встрече не будет вести деловых разговоров. Это каково! Петру, не терпевшему безделья и пустословия, предлагалось говорить о чем угодно, только не о деле.
— Так о чем я стану с ним говорить? — недоумевал Петр.
— Ну, во-первых, поблагодари его за счастье лицезреть его, справься о здоровье его самого, жены, детей, — наставлял Петра Лефорт как мастер светской болтовни. — Похвали, наконец, Вену, герр Питер. Выскажи желание осмотреть ее достопримечательности. Напросись в оперу. Смотри по обстоятельствам, мне ль тебя учить.
— Главное, Петр Алексеевич, — подсказывал Головин, — не раздражи старого пердуна, не дай ему повода рассердиться, будь этаким паинькой, чтоб канцлер потом не колол нам глаза: вы, мол, грубы, невоспитанны.
— Но какой же прок от такой аудиенции?
— Проку, может, и никакого, поскольку ты, Петр Алексеевич, лицо неофициальное ныне. Да, да. Но какая-то зацепка уже будет, какая-то подвижка в переговорах начнется.
— А если он сам заговорит о деле?
— Не заговорит, Петр Алексеевич, за это можно головой ручаться.
— И все-таки?.. А вдруг…
— Если «вдруг», то ты сам знаешь, чего спросить надо. По договору он должен вести наступательную войну с султаном до тысяча семьсот первого года. Намерен ли он исполнять свои обязательства? Интересно, как он вывернется? Впрочем, я твердо убежден, о деле он не заикнется. Думаешь, канцлер зря настаивал на этом?
Петр и на этот раз превзошел самого себя, что далось ему, как увидим далее, нелегко.
Аудиенция была дана в присутствии канцлера и других приближенных в огромном зале дворца.
Единственное нарушение протокола, сделанное неумышленно Петром, состояло в том, что он проскочил середину зала, где должен был встретиться с императором. Уж слишком медленно плелся старый Леопольд к месту встречи, обозначенному в протоколе.