. Вся родня, все чалы-драны в офицерах обретались, казну трясли. Зачем мне свои такие офицеры?
— Ну, де Круи тоже, наверно, котов в мешке понавез.
— Тебе, Борис Петрович, не бойся, ни одного не дам. Твои иррегулярные своими обойдутся. Можешь сына Михаила взять и дать полк ему.
— Спасибо, государь. Я уж сам думал, да ждал твоего указу.
— Автомон Михайлович, — обратился Петр к Головину, — ты закончил формирование полков? Сколько их у тебя?
— Семь пехотных и один драгунский. С рекрутами беда {126}, Петр Алексеевич.
— Что так?
— Учить надо, рук не хватает, да и ружей тоже.
— Адам Адамыч, изволь человек двадцать этих немецких офицеров передать Головину. Ежели языка не знают, так хоть строю и стрельбе рекрутов научат.
Петр подробно расспросил всех присутствующих о состоянии их полков. Записал, кому чего еще надо до полной готовности: обмундировки, пушек, ружей, пороху, лошадей. Указал каждому его место. Заканчивая совет, взглянул в сторону Корчмина.
— Ты задержись, Василий Дмитриевич, у меня к тебе особый разговор.
Когда генералы и полковники ушли и в горнице остался лишь Корчмин, Петр пригласил его сесть поближе и заговорил:
— Завтра же, Василий, снаряжай подвод двадцать — тридцать и не мешкая отправляйся в Нарву. Поедешь ты якобы для закупки корабельных пушек, уже договоренность со шведами есть. Получишь для того деньги у Федора Алексеевича. Но не это главное в твоей поездке, это прикрытие. Главное, постарайся как военный инженер, чай, не зря учился за границей, разведай все о Нарве. Каковы там стены, подступы, гарнизон, определи, что за пушки стоят на раскатах. Елико возможно, зарисуй. Пушки, которые купишь, отправляй якобы на Москву, а в действительности доставь и сдай Петру Матвеевичу Апраксину {127}, они скоро могут нам там понадобиться. Понял?
— Понял, ваше величество. Все исполню.
— И еще, Василий, сие не приказ, просьба. Попробуй добраться до Орешка, по-шведски Нотебурга, он как раз в истоке Невы на острову. Внутрь, пожалуй, в него не попадешь, заделья нет, так хоть снаружи осмотри и нарисуй.
— Хорошо, государь.
— Да смотри не попадись где на глаза Книпперкрону — шведскому резиденту, он наверняка знает, что ты инженер, и может догадаться, для чего ты у крепости обретаешься.
— Но он же в Москве?!
— В Москве-то в Москве, но он же как пес вынюхивает. Нет-нет да спрашивает, для чего мы рекрутов в полки сбиваем? Пока отбрехиваюсь: на турка, мол. Но он же не дурак, чует пес. Так что, если тебя у крепости встретит, мигом сообразит, по каким ты там делам. Тогда добра не жди. Так что оберегу блюди, Вася. Я, чай, инженерами не шибко богат.
— Слушаюсь, государь.
Восьмого августа 1700 года перед Петром предстали гонцы из Стамбула, он узнал в них родных преображенцев.
— Ну?.. — вскочил Петр.
— Мы привезли мир, государь.
Петр, опрокинув стул, подбежал к гонцам, расцеловал всех троих, грязных, пропыленных. Выхватив пакет с договором, разворачивал его дрожащими руками, сам над собой посмеиваясь:
— Во-о, трясучка прицепилась. — Крикнул: — Данилыч, угости ребят.
Меншиков притащил бутылки, наливал гостям чарки. Поил их щедро: заслужили. Петр читал договор {128}, шевеля губами, вскрикивал радостно:
— Так… так… Ого, на тридцать лет мир, Алексаха!.. Так… Азов наш! Виват Украинцеву… Ага, Крыму фиг с маслом, дани нет хану… Слышь, Данилыч? Все! Отошла коту масленица… Так… Казыкермен уступлен… Черт с ним, главное — мир. Завтра же объявляю войну шведам.
Петр распорядился отметить мир как положено — салютом. Сам носился по Москве, сам пускал ракеты, радовался как дитя. Угощая других, и сам пил «за мир с турками», но не пьянел. И уже ночью, когда все угомонились, сел за стол писать объявление войны Швеции, придумывая веские обоснования для нее: «за многие свейские направды». Ничтоже сумняшеся строчил» на бумаге: «…за обиду и оскорбление, нанесенное самой особе царского величества в Риге в 1697 году», совсем забыв, что был там не царем вовсе, а всего лишь урядником Петром Михайловым.
Писал и представлял себе, как вытянется завтра рожа у шведского резидента Томаса Книпперкрона при прочтении этих строк. Даже посмеивался. И уж совершенно не предполагал, что именно в это время, 8 августа, его надежный союзник и вдохновитель датский король Фридрих IV подписывал в Травендале позорную капитуляцию перед восемнадцатилетним Карлом XII, что Северный антишведский союз, едва родившись, трещит по всем швам.
Как хорошо, что почты тогда ходили неспешно, и Петр узнал об этом уже на полпути к Нарве, когда запустил свою военную машину на полный ход.
Но само совпадение таких разных и значительных событий в один день что-то же знаменовало. Но что?
Глава втораяПЕРВАЯ КОНФУЗИЯ
На десятки верст растянулась русская армия на узких лесных дорогах, двигаясь в сторону неблизкой Нарвы. Двигалась медленно, потому как везла с собой пушки, запасы пороха, ядер, продовольствия, фуража на тысячах телег, оглашавших окрестности скрипом колес и неисчерпаемым матом срамословов-возчиков.
Конные драгунские полки перемежались пехотными, за теми волочились пушки, далее следовали сотни донских казаков, отряды калмыков, башкир, за ними опять пехота, пушки, драгуны.
Первые полки выступили из Москвы 22 августа. А под Нарву последние отряды пришли лишь в начале октября, когда вовсю полоскали холодные дожди, а дороги стали непролазными из-за великих грязей.
Сам Петр с Преображенским полком прибыл под Нарву 23 сентября. Вместе с саксонским инженером Галлартом и герцогом де Круи царь объехал вокруг крепости, определяя, где лучше поставить пушки, которые пока еще были в пути.
Тридцатипятитысячная армия обложила с суши Нарву, растянувшись на семь верст гигантской дугой.
Дня через три Петр собрал в шатре военный совет, на котором Кормчин сообщил, что в крепости гарнизону всего тысяча двести солдат, примерно двести конников и четыреста жителей, могущих принять участие в сопротивлении.
— Как видите, господа, гарнизон невелик, — заговорил Петр. — И я надеюсь на успех предприятия. Прошу всех господ генералов и полковников неукоснительно исполнять приказы главнокомандующего герцога де Круи, которому я вручаю свою армию. Есть сведения, что шведский король собирается идти на помощь Нарве, поэтому желательно до его прихода овладеть крепостью.
— Мы ее расщелкаем как орех, — заявил на ломаном русском языке герцог.
— Ну дай Бог, дай Бог… — сказал Петр. — Борис Петрович, — обратился царь к Шереметеву, — тебе надлежит немедленно выступить навстречу шведскому сикурсу {129} и, встретя, чинить над ним промысел. Твой корволант [5] будет состоять из пяти тысяч сабель нерегулярной конницы. Изволь исполнять.
— Слушаюсь, государь.
— Яков Велимович, вы с генерал-фельдцейхмейстером Александром Аргиловичем отвечаете за артиллерию.
— Государь, но у нас мало запасу и пороху и ядер, — сказал Брюс. — Для хорошей стрельбы и на три дни не хватит.
— Я отправлюсь во Псков и потороплю с припасами. Это я обещаю.
Имеретинский царевич Александр Аргилович вздохнул:
— Да и пушки, государь, качеством неважны.
— С чего ты взял, Александр?
— Да недавно разорвало одну, прислугу почти всю побило и покалечило.
— Узнай, где была отлита. Найдем виновного, накажем. А ныне и новые пушки подвезем.
Первое огорчение под Нарвой ждало царя оттуда, откуда он и помыслить не мог. Когда были подвезены и установлены наличные пушки, однажды утром к нему в шатер влетел бомбардир-преображенец:
— Государь, капитан Гуммерт бежал в Нарву.
— Как?! — вскричал Петр. — Не может быть! Он же преображенец. Данилыч, ты слышал?
— Слышал, мин херц. Худая примета.
— С чего ты взял?
— С Азова, Петр Алексеевич. Помнишь, там в первый поход Яков Янсен бежал и выдал наши тайны, турки тогда, проникнув в лагерь в послеобеденный сон, побили много наших. Мы ж ушли несолоно хлебавши.
— Но Янсен был простым матросом. А Гуммерт — капитан бомбардирской роты, мой близкий товарищ. Преображенец! Понимаешь, преображенец!
— Это, значит, еще худшая примета, — вздохнул Меншиков.
— Не каркай, Алексаха. Кому ж тогда верить? А? Кому?
— У него ж жена и ребенок в Москве, — напомнил Меншиков. — Может, их… кхек? — провел фаворит ладонью по горлу.
— А при чем баба? Дите? Впрочем… — Петр задумался и вечером, присев к походному столику, написал письмо Ромодановскому:
«Федор Юрьевич, ради предательства капитана Гуммерта, перебежавшего к шведам, вели изготовить его куклу в натуральном образе и повесить ее перед домом супруги евоной. Самою с дитем не трогай, но с содержания уволь. Объяви ей все о муже-предателе. Петр».
Как ни странно, повешенная в Москве кукла Гуммерта напророчила ему именно такой конец. Только повесили его самого уже шведы, предупредив этим его второе предательство.
Конница Шереметева уходила от Нарвы на запад, и поскольку состояла в основном из донских казаков и башкир, то при захвате какой-нибудь мызы {130} или хутора казаки, не испрашивая позволения начальства, грабили жителей, забирая все до последних портков и даже куриц. Любое сопротивление или недовольство населения заканчивалось резней. Казаки обнажали сабли и тогда уж, разгорячась, не щадили ни старых, ни малых. Съестное, фураж выметали до былинки, хорошо если не поджигали строение. Оно и понятно: на чужой территории полагалось кормиться за счет местного населения, мало заботясь, а точнее, совсем не заботясь о нем.