{148} в 25 верстах и до самой польской границы, и только осталось целого места Пернов и Колывань. Пошлю в разные стороны калмыков и казаков для конфузии неприятеля. Прибыло мне печали: где мне деть взятый полон? Тюрьмы полны, пленные сердятся, чтобы какие хитрости не учинили: пороху в погребах бы не зажгли? Так же от тесноты не почали бы мереть? И денег на корм много исходит, а провожатых до Москвы одного полку мало. Вели мне об них указ учинить… Августа 31 числа пойду к Пскову, быть тут стало невозможно, вконец изнужились крайне, обесхлебели, обезлошадели и отяготились полоном и скотом, и пушки везти стало не на чем: новых подвод взять стало неоткуда, а в Пскове нет».
А семнадцатилетняя прачка Марта, целыми днями трудясь неустанно то у корыта, то у огня, то с иглой и починкой, ночью плакала тихонько и, если это замечал пастор, жалилась ему:
— Где же он? Где мой суженый?
— Успокойся, милая. Вишь, что творится. Найдется твой капрал, куда ему деться?
— Не, мог майор кого другого послать. Почему именно Вольфганга, и прямо от венца?
— Ну, для такого дела нужен был самый надежный, самый смелый. Даст Бог, найдется твой супруг. Не плачь, дитя… — утешал пастор.
Сам Глюк мало верил в чудо, но искренне жалел Марту и переживал за нее. Надо ж было такому случиться, только обвенчались молодые, только вышли из костела. И тут же, прямо от крыльца вызвали капрала к коменданту, и тот, вручив ему пакет, отправил к генералу Шлиппенбаху, прося помощи.
— От вас, капрал, зависит спасение города.
Кто мог знать, что сам Шлиппенбах нуждался в спасении? Зализывал собственные раны в Пярну. До Мариенбурга ли ему было! И капрал Вольфганг — муж Марты — исчез в этом водовороте, словно камень, упавший в морскую пучину.
Только в Пскове были посчитаны мариенбургские трофеи: более тысячи пленных, в том числе 68 офицеров, 51 пушка, 26 знамен.
Прачка Марта в счет не вошла. А зря. Через год с небольшим станет ясно, что это был главный трофей фельдмаршала Бориса Шереметева.
Глава шестаяНА ОЧЕРЕДИ НОТЕБУРГ
Меншиков появился в Пскове неожиданно. Оставив во дворе свою многочисленную свиту, гремя крепкими каблуками на лестнице и досках соснового пола, ворвался в кабинет фельдмаршала.
— Борис Петрович, дорогой, поздравляю тебя с очередной викторией. Петр Алексеевич в восторге от твоих побед.
— Спасибо, Александр Данилович, — поднялся Шереметев навстречу нежданному гостю. — Каким ветром?
Они обнялись.
— Попутным, Борис Петрович, попутным, — молвил Меншиков, опустился на лавку, отталкивая саблю, словно мешавшую удобно сидеть. Выразительно мотнул головой фельдмаршалу, и тот понял: надо выпроводить из кабинета лишних.
— Князь, — обратился Шереметев к Мещерскому, — договорим опосля.
— Хорошо, — пожал тот плечами, поднимаясь с лавки. И, щелкнув каблуками, вышел.
— Петро, не вели никому быть ко мне.
— Слушаюсь! — отвечал адъютант и тоже свел каблуки, повернулся и вышел.
Когда они остались одни, Меншиков заговорил:
— Раньше времени государь не велел об этом говорить. — И, вынув из-за обшлага бумагу, бросил на стол фельдмаршалу. — Это от него.
— Догадываюсь, — усмехнулся Шереметев.
— О чем?
— О том, что грядет. Нотебург. Верно?
— Верно, — засмеялся Меншиков. — Как догадался?
— Да государь еще в январе писал мне об этом. Сейчас Лифляндия повержена. Отсюда вывод: на очереди Ингрия.
— Ох, хитер ты, Борис Петрович, — улыбаясь, погрозил Меншиков пальцем. — Хитер.
— Ничего хитрого, Александр Данилович, я, чай, главнокомандующий, фельдмаршал все ж.
— Ладно. Читай.
Борис Петрович развернул записку царя, в которой была короткая просьба прибыть на совет в Старую Ладогу.
— Торопится государь, — полувопросительно сказал Шереметев, откладывая на стол записку.
— Еще как. До Архангельска от Москвы месяц добирались. А оттуда до Повенца шли без дороги, прорубаясь через чащу две недели, еще и две яхты на себе волокли. А это сто двадцать верст, у самого Петра Алексеевича мозоли от топора во какие.
— Да уж труженик он не чета нам, — вздохнул Шереметев. — И откель силы берутся. Так когда выезжать?
— Да хоть сейчас. Армии вели следовать к Старой Ладоге. Зачем — не говори, пусть исполняют. А мы с тобой вперед побежим, государь ждет.
— Надо полон на Москву к Стрешневу отправить, перемрут ведь тут.
— Отправляй.
— Придется полк Рожнова отрядить.
— Отряжай, Борис Петрович. Да вели обед приготовить, я голоден. Всю дорогу всухомятку, горяченького хочется.
Обедали вдвоем же, дабы в подпитии не проболтаться при посторонних. Подавала на стол румяная, черноволосая девушка с ямочками на щеках. Поставила чашки с пахучим жарким, сковороду с жареной рыбой. Молвила ласково:
— Кушать хорошо, здоровия быть надо.
— Откуда у тебя сия жемчужина, Борис Петрович? — спросил, прищурясь озорно, Меншиков.
— Из пленных, Александр Данилович.
— Ах ты, старый охальник! Окочуриться хошь в постели?
— Брось ты, Данилыч, — смутился Шереметев. — Она дите еще.
— Дите в самом соку, все кругом как орех, так и просится на грех. Ха-ха-ха!
Выпили чарку под жаркое за здоровье государя. Вторую — под рыбу — за грядущие успехи на ратном поле. Потом принялись за пироги с капустой.
— Послушай, Борис Петрович… — заговорил Меншиков после третьей чарки, но уже серьезно. — Только это между нами. Ладно? Ни-ни.
— О чем говоришь, Данилыч? Ясно.
— Я, понимаешь, недавно поцапался с Монсихой {149}, ну, с которой государь. Знаешь?
— Знаю.
— Она, сучка, теперь злая, наверно, ему в уши дует черт знает что про меня. Надо бы отворотить его от нее. А?
— Так ты хочешь Марту? — догадался Шереметев, с чем подъезжает фаворит.
— Какую Марту?
— Ну вот эту «жемчужину», как ты сказал.
— Ах, ее Мартой зовут? Да, да, ее. Отдай ее мне, Борис Петрович, а уж я улучу момент, когда государю показать. Что ж ягодке-то зазря пропадать.
— Ну что ж, если для государя, не смею спорить, Александр Данилович. Бери.
— Вот и отлично, — обрадовался Меншиков и стал наполнять чарки. — Вот и обмоем наш сговор. Только, пожалуйста, Петрович, держи пока все при себе это.
— Ну, сказано же, Данилыч.
Утром Меншиков призвал к себе адъютанта Крюкова.
— Послушай, братец, ты завтра вместе с полком Рожнова отправишься в Москву. Повезешь девицу. Чтоб ни един волос с ее головы не пал. Слышишь?
— Все ясно, Александр Данилович. Сполню, как велишь.
— Отвезешь ее к Анисьи Толстой. Скажешь, я послал. Пусть они вместе с Дарьей Михайловной {150} учат нашему языку и политесу всякому.
— А как везть? Верхи?
— Дурак. Выбери там из трофеев добрую коляску крытую да дорогой присматривай. Что случится, головой ответишь. Сам можешь и вершним ехать.
Военный совет в Старой Ладоге царь предварил такими словами:
— Господа генералы и полковники, ныне время приспело ворочать наши земли Ижорские, принадлежавшие еще нашим славным предкам, тому же святому князю Александру Невскому {151}, прозвище которого говорит об этом. Ворочать как можно быстрее, часу не откладывая, пока Карл XII завяз в Польше. Ныне в Варшаве прилагает все усилия к задержанию его князь Григорий Долгорукий, именно он сообщает, что союзник наш, король Август, вельми ненадежен стал, особливо после конфузии под Калишем {152}.
— Да, по конфузиям он в Европе ныне всех обскакал, — заметил с места Меншиков.
— Бог с ним, пусть обскакивает, лишь бы короля возле себя держал. А то вон из-за того же бежал от Августа дипломат Паткуль, он боялся, что как только Август замирится с Карлом ХИ, так тут же выдаст его головой, а это для Паткуля смерть. Я принял его к нам на службу ума его ради и опыта, так что отныне он будет нам служить. Но все это худой знак, поэтому с Ингрией спешить надо. Наперво будем брать Нотебург, то бишь нашенский Орешек. Поскольку он на острове, думал по льду на него идти. Ан нет. Спешить надо. Еще неведомо, где Карл зимой окажется. Скорей, скорей надо в Ингрии твердой ногой встать. Вот худо, что ты, Петр Матвеевич, здесь повоевал много сел. — Царь укоризненно покосился на Апраксина.
— Я хотел как лучше, государь, чтоб у неприятеля пристанища не было.
— Сие велено было фельдмаршалу в Лифляндии творить, он славно и погостил там. А здесь наши земли, здесь завтра нам же пристанища понадобятся, а ты деревни жег. Нехорошо, Петр Матвеевич, не по-хозяйски.
— Надо было предупредить, государь.
— А своя голова для чего? В общем так, господа генералы, тут мы на своей земле, потому прошу помнить об этом. Без нужды ничего не рушить, не жечь. Тем более не обижать население. И никаких грабежей. Борис Петрович, предупреди своих казаков.
— Я их отпустил, государь. Свой полон на Дон погнали, ясырь {153} повезли по домам, хотели и пушки с собой везти, кое-как отговорил. Наша добыча, говорят, и все тут.
— Может, и верно, что отпустил эту вольницу. Значит, к Нотебургу придут регулярные.
— Да, государь, почти одни регулярные.
— Инженер Корчмин был в Нотебурге не так давно, осмотрел крепость, видел, что надо было. Василий Дмитриевич, посвяти совет в то, что узнать изволил.
— Крепость сия невелика, — встав с лавки, заговорил Корчмин. — На первый взгляд кажется неприступной. Стены каменные, высотой в четыре сажени, толщиной в две. Потому, кажется мне, чтоб как-то пробить их, желательно бить в одно какое-то место, лучше всего с юго-запада. Гарнизон невелик, четыреста пятьдесят человек, сто сорок две пушки. Чтобы пресечь возможность сикурса крепости, в первую очередь надо взять укрепление на той стороне.