Для казаков, давно привыкших к ночным набегам, дело было знакомым. Все совершалось в полной тишине. Лодки одна за одной растворялись в темноте, уходя к противоположному берегу. Ни всплеска, ни стука.
На той стороне сотник, приплывший одним из первых, дождался, когда причалили все, взял одного казака за плечо, кивнул на реку. Тот понял знак: «Оставайся здесь, стереги лодки».
Остальные отправились от реки вверх по едва заметной тропке. Впереди шел Иван — казачий надзиратель, уже наизусть знавший околозамковое пространство. Когда на темном небе обрисовался тяжелый силуэт замка, казаки остановились и пропустили вперед Якима с братом. Те, поправив папахи, скрылись в темноте.
Оставшиеся стояли, отсчитывая в уме томительное время ожидания и чутко прислушиваясь к ночной тишине. Возможно, донесется стон или вскрик умирающего шведского часового. Но никто так ничего и не услышал. Зато увидели бесшумно явившегося со стороны замка Якима, махнувшего рукой: «Путь свободен».
Все бросились вперед через распахнутые ворота, мимо убитого часового, каждый на свое предназначенное заранее место. Через какую-то минуту замок был окружен, и для находящихся внутри шведских солдат был уготован один исход — казачий кинжал.
Сотник, возглавивший группу захвата, махнул рукой и устремился к входу, где в глубине тихо помаргивал огонек свечи. Они уже всходили на крыльцо, когда услышали откуда-то из темноты двора короткий предсмертный вскрик: «А-а-а!»
«Черт патлатый, — с неудовольствием подумал сотник о казаке, давшем закричать неприятелю. — Аккурата не соблюл». В том, что закричал швед, он не сомневался.
Огонек свечи, как оказалось, горел в фонаре, стоявшем на столе караульного. Сам он безмятежно спал рядом на низкой лавке. Ему и проснуться не дали.
Сотник схватил фонарь, указал им на ближайшие двери. Казаки бросились туда, видимо, это были комнаты караула. Послышалась возня, крики, что-то разбилось со звоном.
Сотник бросился по лестнице наверх, понимая, что «важная птица» должна быть там. А по замку уже шел шум потасовки, звенели стекла, слышались вскрики, топот ног.
Когда они ворвались в спальню, где, по расчетам, должен был находиться важный швед, то свет фонаря упал на пустую кровать. Но по смятой подушке, по только что откинутому одеялу сотник понял — швед где-то рядом.
— Ищите! Живо! — скомандовал он казакам, освещая фонарем то один, то другой угол спальни, то огромный многодверный шкаф.
На стуле у кровати висел шитый золотой канителью кафтан с блестящими позументами.
«А ведь и впрямь, кажись, генерал, — подумал сотник. — Не ошибся Иван».
— Да живей, живей… — торопил он казаков, раскрывавших дверки шкафа.
И вдруг один казак, вскричав: «Вот он!» — наклонился к ложу и, ухватившись за голую ступню, потащил шведа из-под кровати.
Он был в длинной ночной рубахе, она завернулась на нем, пока его вытаскивали. Швед, слышавший предсмертные крики и стоны, несшиеся по замку, решил, что и его ждет смерть, и закричал вдруг на довольно сносном русском языке:
— Меня нельзя… меня нельзя убиваль… Я есть генераль.
И действительно, это был генерал-адъютант Канифер.
— Что ты, милай, — сказал сотник почти ласково. — Ты нам и нужен. Живой нужен, дядя, живой. — И приказал казакам: — Помогите его сиятельству одеться, не повезем же мы его к царю в исподнем.
Трясущимися руками Канифер натягивал штаны, не умея поймать застежки. Казаки, посмеиваясь, помогали ему, шутили:
— Ты уж не обмарайся, вашество, больно портки у тя добрые.
Помогли надеть кафтан, нахлобучили шляпу. Сотник забрал генеральские пистолеты и шпагу.
— Ну, ходу, хлопцы! — И генералу: — Не вздумай кричать, ваше превосходительство, а то придется глотку заткнуть.
— Ни-ни… Я все понималь, — отвечал Канифер поспешно. — Слово рыцарь, буду нем как рыбка.
Казаки помчались по лестнице вниз, с ними вместе мчался и генерал, бесцеремонно поощряемый сзади тычками:
— Живей, живей!
Пожалуй, с далеких лет юности не приходилось Каниферу бегать столь резво, да еще ночью, да еще в столь тесном окружении кровожадных азиатов. Ему это казалось все еще продолжающимся сном. Страшным, кошмарным сном.
Едва оказались во дворе, как чуть ли не над самым его ухом закричал филин, раз-другой: «У-ук-хх!»
«Господи, снится, — подумал Канифер. — Как бы скорей проснуться».
Но никак не просыпалось генералу. Во дворе он увидел, как бежали со всех сторон тени этих страшных азиатов, ему казалось, они являлись отовсюду. Затопали, зафыркали кони.
— Якимка, не жадничай! — крикнул сотник. — Брось. Нынче другая добыча.
— Ничого, сотник. Хоть писля коней продуваним.
Все бежали вниз к реке. Садились в лодки. Кони не хотели идти в холодную воду. Казаки быстро разобрали их, уговаривали и тихо пускались с ними вплавь. Какой же казак не сговорится с конем, хотя бы и шведским!
Еще в лодке Канифер надеялся проснуться. А когда в лесу сотник подсадил его в седло, генерал спросил жалобно:
— Неужто вы все — правда? Неужто я есть плен?
— Все въяви, генерал, — хлопнул его тяжелой ладонью сотник по колену, да так крепко, что Канифер, изморщившись от боли, наконец-то понял: это не сон.
«Господи, как глупо, как глупо, — терзался генерал, трясясь в седле в окружении казаков. — И зачем же меня понесло в этот замок, в сторону от Могилева? Господи, как глупо».
Генералу не хотелось перед своим Господом признаваться, зачем его «понесло в этот замок».
Накануне в штабе Карла XII начался дележ будущей добычи. Генерал Спарре, например, выпросил себе Москву, а когда король взглянул на Канифера, у того просьба оказалась скромнее: «Ваше величество, подарите мне замок, который мы недавно проезжали».
Канифер рассудил здраво: до Москвы еще далеко, шагать да шагать, а замок — вот он, под боком, и уже на нашей стороне.
И король оказался щедр. Эх, лучше б он пожадничал!
— Берите, Канифер.
— Когда?
— Хоть завтра. Берите со всеми прилегающими землями, со всеми крестьянами.
— И я могу поехать туда?
— Разумеется. Я дам вам охрану из двадцати драбантов {205}. Езжайте, вступайте в свои права.
Вступил, называется.
«О Господи, зачем я поехал в этот замок? — продолжал лукавить генерал перед Всевышним. — Почему я не остался при штабе в Могилеве? Почему?»
А казаки скакали все дальше и дальше от Днепра. Скакали до самого рассвета. Когда впереди показалось меж сосен солнце, когда близко уже было до дому, грянули дружно песню:
Ой, у городи у Львови зашумели верби,
Козак-бурлак вбитый лежить, Серпяго-то мертвый.
Ой, у городи у Львови задзвонили звоны,
Козак-бурлак вбитый лежить, правлять похорони-и…
Канифера ввели в просторную горницу, указали на стул, стоявший напротив стола: садись.
На столе, сдвинув бумаги в сторону, возился высокий столяр, ремонтируя деревянное, без обивки кресло. Он мельком взглянул на генерала и, как показалось Каниферу, заторопился. Быстро и ловко выстругал стамеской два клинышка и вбил их молотком в какие-то стыки.
— На клей бы посадить, — проворчал столяр офицеру, явившемуся с какими-то бумагами.
— Куда положить? — спросил офицер.
— Туда, — кивнул столяр на стопу бумаг и вздохнул: — На клею бы оно еще лет сто простояло.
Офицер, оставив бумаги, вышел. Столяр поставил кресло у стола, сел на него, попробовал покачать, проверяя, не скрипит ли. Затем, разложив бумаги по столу, взял тетрадь из только что принесенных бумаг и стал листать.
Присмотревшись, Канифер узнал свою тетрадь, свои документы.
«Какая бесцеремонность, — с неприязнью подумал он о долговязом столяре. — Каждый сует свой нос в мои бумаги. Однако где ж, наконец, сам царь? Ведь меня везли к нему. Пусть укажет хаму его место».
И тут в горницу, широко распахнув дверь, стремительно вошел высокий, стройный господин в белом завитом парике, в бархатном камзоле, с саблей с дорогим, украшенным бриллиантами эфесом.
«Слава Богу, наконец-то, — с облегчением подумал Канифер, решив, что явился царь. — Сейчас он укажет хаму».
Но, к удивлению Канифера, вошедший не стал выгонять «хама», а, опустившись в одно из кресел у стола, сказал столяру:
— Можем начинать, мин херц.
— Ну что ж, начнем, пожалуй, — отвечал тот, поднимая голову от бумаг и с любопытством взглядывая на генерала. — Так, выходит, генерал Канифер, вы даже не природный швед?
«Боже мой, — осенило вдруг генерала, — как же я забыл о причудах царя, умеющего делать все и любящего любую физическую работу». Но на всякий случай решил спросить:
— Я имею честь видеть царь?
— Да, да, генерал, — нетерпеливо кивнул Петр. — Отвечайте на вопрос.
— Да, я есть не швед, я есть уроженец Лифляндии, ваше величество.
— Где служили еще?
— В Бранденбурге, в Польше.
— Почему вдруг встали под штандарты короля?
— Ну, как вам сказать… — замялся Канифер. — Поймите меня правильно… Э-э…
— Мы поймем, говорите.
— Да чего там, — неожиданно вмешался Меншиков. — Говори, что решил поживиться в России, генерал. Пограбить. Да, да, по-гра-бить!
— Но, простите, не имею чести вас знать.
— Князь, — подсказал Меншиков.
— Светлейший князь, — уточнил Петр.
— Но, простите, светлейший князь, — продолжал Канифер, — разве все войны не есть средство грабить?
— Это смотря с чьей колокольни, генерал, — отвечал Меншиков. — С вашей — пограбить, с нашей — отчину боронить. Вот что, например, ты делал в замке?
— Я? В замке? — смутился Канифер, почувствовав, как кровь прилила к лицу. — Я осматривал его, я был послан смотреть просто.
— Просто смотрят лицедеев. А замок ты осматривал, дабы прикарманить, генерал.
«Он читает мысли, этот светлейший, — подумал Канифер. — От такого не утаишь». Но вслух сказал:
— Думать вы можете как угодно, князь. Это ваше право. Но я действительно был послан только посмотреть. Я являюсь генерал-адъютантом его величества короля Швеции Карла XII. И выполнял приказ своего повелителя.