— Спасибо, ваше величество, — отвечал за всех Реншильд.
Генералы, откланиваясь, стали расходиться, остался Гилленкрок.
— Ну что, Аксель? Опять о порохе?
— Увы, ваше величество. Где прикажете поставить эти четыре пушки?
— Отдайте их на правый фланг Реншильду. Шлиппенбаху они не понадобятся, он пойдет на цыпочках. А в редутах ему хватит русских пушек и пороху.
План короля был блестящ, если б ему не помешал сущий пустяк, а именно гул многих тысяч солдатских ног и конских копыт, двинувшихся в два часа ночи от Полтавы на редуты.
Светлейшему первому доложили об этом, и он, поняв, что шведы нарушили договоренность, отправил посыльного к царю, а свои полки привел в боевую готовность и передал в редуты команду готовиться к бою.
Как это ни странно, приближения шведов не почуяли самые дальние, а точнее, самые передовые редуты, где еще не закончены были строительные работы. Видимо, за стуком топоров, кирок и визгом пил солдаты не услышали подкрадывающегося врага.
Работа шла при свете нескольких костров, солдаты были безоружны, и многие из-за тяжелой и жаркой работы раздеты до исподнего. И когда шведы ворвались в редут, застигнутым врасплох русским солдатам пришлось отбиваться топорами, лопатами, кирками. Хотя силы были и неравные, два редута дрались более двух часов.
— Начало положено, — послал к королю посыльного Шлиппенбах. — Два редута наши.
В Полтавском сражении это был единственный победоносный доклад королю. Да и то «побеждены» были два строящихся редута, не имевших еще даже артиллерии.
Зато следующие редуты (два продольных к полю и шесть поперечных) встретили врага таким артиллерийским огнем, что шведы попятились.
Как только пушки умолкли, из-за редутов вынеслась конница светлейшего под его личной командой. Шведы пустили свою кавалерию. В ход пошли палаши, их звон и скрежет сопровождался топотом копыт, ржанием и храпом коней, вскриками раненых.
Почувствовав, что шведы вот-вот побегут, Меншиков послал к Петру посыльного:
— Проси у государя пехоту, мы их погоним.
В это время царь и фельдмаршал были заняты выводом из лагеря полков и расстановкой их в ретраншементе {234} согласно выработанной диспозиции.
— Пехота? Для чего она ему? — спросил Петр посыльного.
— Светлейший князь считает, что с помощью пехоты сможет погнать шведов.
— Эк его взгорячило! — крикнул царь и приказал: — Передай светлейшему приказ немедленно отходить и не тратить попусту людей.
Посыльный нашел светлейшего на поле боя возле только что убитого коня. Один из адъютантов уступил ему своего. Меншиков, потирая ушибленную при падении коленку, спросил:
— Ну, что государь?
— Государь приказал отходить вашей светлости за редуты.
— А-а… — поморщился Меншиков и, вскочив на коня, крикнул посыльному: — Скачи назад и скажи, что я с ними столь близок, что не могу загривка показывать, понеже побит буду.
Выслушав доклад посыльного об отказе светлейшего исполнить приказ, Петр выругался по-немецки:
— Доннер веттер! Думкопф! — И вызвал к себе генерал-адъютанта: — Скачи к светлейшему со строжайшим моим предписанием отходить немедленно за редуты. Мы не можем открыть огня по шведам, пока он не оставит поле. Слышь, не-мед-лен-но. Не отойдет, отдам под суд.
Генерал-адъютант прискакал на поле боя, которое уже осветили косые лучи восходящего за лесом солнца. Он попал в короткую передышку, когда противники откатились друг от друга и лишь перестреливались, накапливая силы к очередной сшибке.
Ярко-белый кафтан светлейшего был далеко виден не только для своих, но и для шведских стрелков. Когда генерал-адъютант, подскакав к Меншикову, стал передавать ему приказ царя, пуля ударила в голову коня светлейшего. Тот в предсмертном порыве встал на дыбки и рухнул на землю.
Меншиков привычным движением сбросил стремена, и, когда конь упал, седок тут же встал на ноги.
— Не везет нынче. Уж второго мне порешили шведы.
— Это по вас целят, ваше сиятельство.
— Знаю. Целят по мне, а бьют коней.
Адъютанты подали светлейшему другого коня, он не мешкая взлетел в седло. И в это время с царского генерал-адъютанта сшибло пулей шляпу.
— О-о… — улыбнулся светлейший, — и ты им по вкусу пришелся, братец. Скачи-ка скорее к государю и скажи: приказ-де будет исполнен с таким поспешанием, дабы шведу сие конфузией померещилось. Скачи.
Генерал-адъютанту подали его пробитую пулей шляпу, и он ускакал.
Меншиков велел передать по своей кавалерии, что сразу по его сигналу — выхваченной и взнятой над головой шпаге — всем вместе повернуть назад и скакать во весь опор за редуты, дабы как можно скорей дать простор своей артиллерии.
Как и рассчитывал Меншиков, внезапный и быстрый уход русской кавалерии с поля боя Шлиппенбах и Розен восприняли как отступление и бросились вдогонку.
Но едва кавалерия Меншикова покинула поле, как грянули пушки и ружья изо всех восьми редутов. Первые ряды конников рухнули на землю, но ржание и крики их перекрывал непрекращающийся рев артиллерийской канонады. Картечь и ружейная пальба буквально выкашивали шведские построения.
Шлиппенбах был ранен картечью в голову. Кавалерия его, остановленная смертоносным огнем русских, смешалась, рассеялась по полю, ища спасения от визжащей в воздухе картечи. Этим спасением показался шведам лес, остатки конницы Шлиппенбаха и пехоты Розена кинулись туда.
Фельдмаршал, наблюдая за полем боя в подзорную трубу, уследил этот момент и приказал адъютанту:
— Скачи к светлейшему! Пусть немедля преследует шведов, отошедших в Яковецкий лес. И ищет над оными викторию. Боур пусть уходит на правый фланг ретраншемента.
Лучшего поручения светлейший и сам себе не мог пожелать. Он тут же, привстав в стременах, вскричал, не скрывая радости:
— За мной, орлы-ы!
И поскакал к лесу, алый плащ развевался сзади, словно зовя кавалеристов к солдатскому счастью.
Светлейший князь Римской империи Александр Данилович Меншиков был искренне счастлив именно в такие минуты, когда он скакал впереди своих конников, беззаветно ему преданных и любивших его. Состояние его души всегда передавалось его кавалеристам, и они обычно дрались с веселой бесшабашностью, словно не со смертью играли.
И теперь, ворвавшись в утренний лес, они с веселыми криками носились по нему и рубили разбегавшихся шведов. Но в отличие от врага своего русские кавалеристы никогда не убивали человека, бросившего оружие и поднявшего вверх руки. Более того, великим грехом считали срубить безоружного.
Поднял руки — пленный. Живи.
— Ваша светлость, ихний генерал.
К Меншикову подвели седого, довольно грузного офицера в генеральском мундире, с перевязанной головой.
— Вольмар Шлиппенбах, — представился он и, вынув шпагу, протянул ее эфесом вперед светлейшему. — Примите шпагу.
— О-о, — заулыбался Меншиков, — вы не представляете, генерал, как я льстил себя надеждой когда-нибудь увидеть вас. Из уважения к вашему имени я оставляю шпагу вам. Вы отдадите ее самому государю. Поверьте, он будет рад встрече не менее моего.
Шлиппенбах в недоумении вложил шпагу в ножны, не зная, к добру ли это, но на всякий случай сказал Меншикову:
— Благодарю вас, князь, я не забуду вашего великодушия.
Меншиков распорядился собрать шведские штандарты, а всех пленных увести в Семеновский лагерь под караулом.
Через полчаса после Шлиппенбаха сдался Розен вместе со своими пехотными батальонами.
Боур же, исполняя приказ фельдмаршала, направился со своей кавалерией на правый фланг ретраншемента и проехал перед укреплениями. Левенгаупт, приняв этот маневр за отступление, пустил за Боуром кавалерию, которая тут же попала под губительный огонь пушек из ретраншемента. И отступила, понеся тяжелые потери.
Король, узнав о пленении Шлиппенбаха, рассвирепел и так ударил рукой о свои носилки, что расшиб ладонь до крови.
— Старый трухлявый дурак! — кричал Карл. — Ему не кавалерией командовать, а пасти свиней. Он испортил нам все начало, а теперь решил отсидеться в плену. Как только кончится сражение, я велю его повесить. Дурак… дурак… дурак…
Не мог знать король, что «трухлявый дурак» переживет его — молодого монарха — более чем на двадцать лет, через шесть лет после Полтавы станет русским генералом, а к концу жизни дослужится до члена Верховного суда Российской империи.
К половине шестого первая фаза баталии закончилась. Стрельба прекратилась. В шведском лагере играла труба, сзывая уцелевших после атаки на редуты.
Теперь шведы готовили к удару основные силы, выстраивали полки в линию, имея за спиной Сенжары, а в лицо — солнце. Редуты, так и не взятые, были обойдены и оставлены о правую руку от линии.
Эта передышка нужна была и русским. Начало баталии застало их основные силы в лагере у села Семенова. Их требовалось срочно вывести и выстроить в боевую линию для встречи шведов.
Во время смотра полков и артиллерии царь Петр сказал Шереметеву:
— Борис Петрович, у шведов, сказывают, тридцать четыре полка, у нас — сорок семь. И ежели все мы их выведем, то неприятель, увидя наш перевес, не пойдет ли на убег?
— Бог его ведает, ваше величество.
— Вели, пожалуйста, в ордер баталии {235} не выводить и оставить в ретраншементе полки Лефортовский, Гренадерский, Ренцелев, Троицкий, Ростовский и Апраксина. Окромя этого, вели сделать убавку в полках, выходящих в ордер. В первую линию становятся первые батальоны, во вторую — вторые. И довольно. Иначе как бы Карлус не задал стрекача.
Едва приказ этот объявили в полках, как к царю явились делегаты от обиженных частей.
— Ваше величество, за что наказали нас, к баталии не пускают?
— Мы столько ждали, штыки наточили, а нас в ретраншемент. За что?
Царь был тронут этим порывом и счел нужным объяснить всем обиженным: