Международное право – это договор между странами; внутригосударственное право – это обязанности отдельной личности перед его государством.
Весь смысл Оранского инцидента состоит в том, что действия, предпринятые нашими людьми, и действия, предпринятые нашим премьер-министром, были правомочными по причинам того, что они совершенно не зависели от международного права. Имелось ли соответствие с международным правом или нет, не имело ни малейшего отношения к долгу адмирала подчиняться, точно так же, как не имело ни малейшего отношения к долгу премьер-министра предпринять необходимые действия для защиты нашей страны в момент наивысшей опасности. Эти действия государства являются действиями, на которые мы должны положиться в целях нашей защиты, и вопрос, соответствовали ли они международному праву, никак не уместен; законной или противозаконной была обязанность адмирала подчиняться премьер-министру, каким бы ни был закон. Вот в чем суть.
Однако, сэр, что касается сферы закона, то, если бы кого-нибудь из них обвинили в убийствах, произошедших в ходе инцидента, то их признали бы невиновными. Освобождающим от ответственности обстоятельством для них стал бы государственный акт. Суду предъявили бы свидетельство Короны о том, что бомбардировка была санкционирована правительством, и суд не стал бы углубляться в вопрос, а вынес бы вердикт о невиновности. Таков закон в отношении этого случая.
Сэр, этот принцип, насколько мне известно, признан всеми суверенными странами. Никакая отдельная личность не может нести ответственность за действия государства. Я не собираюсь нагружать вас перечнем авторитетов в этом вопросе. Просто процитирую один пример и приведу ссылку на книгу. Это Каталог Международного права Мура, том 2. Он прекрасно иллюстрирует смысл вышесказанного. Находится под заголовком «Каролина».
В 1837 г., во время восстания против британского правления в Канаде, мы обстреляли американский пароход «Каролина», считая, что на его борту находятся бунтовщики. Хотя оснований для этого не имелось. Корабль загорелся и рухнул в Ниагарский водопад. Погибли американцы. В 1840 г. в Нью-Йорке, за участие в инциденте, был арестован британский подданный, Маклеод. Наш посол потребовал его немедленного освобождения, мотивируя это тем, что уничтожение «Каролины» являлось государственным актом, совершенным людьми, состоявшими на службе ее величества королевы. Американский государственный секретарь, Вебстер, признал данный аргумент и отметил: «Принцип государственного права, который официально одобрен цивилизованными странами и который американское правительство не намерено оспаривать, состоит в том, что человек, являющийся членом признанной воюющей стороны, действующей на основании полномочий, данных ей правительством, не может быть признан ответственным за какие-либо нарушения закона».
Статуты Нюрнберга и Контрольной комиссии учредили особый закон, но этот суд – английский суд, действующий на основании английского права, а английское право, по моему твердому убеждению, не оставляет сомнений на этот счет.
«По причине географического положения нашего острова, при необходимости нам следует – как в случаях с Копенгагеном и Ораном – предпринимать решительные и незамедлительные действия, даже если они нарушают международное право и законы и обычаи ведения войны. И если мы признаем любой из принципов, способных ввергнуть наших генералов в сомнения, мы подвергнем нашу страну опасности. Если только мы желаем оставаться суверенным государством, мы должны сохранять за собой это право. Оно принадлежит нашей нации, и только вся нация может нести ответственность за его претворение в жизнь. Для нас и для безопасности страны это жизненно важные вопросы. Нам следует крайне внимательно относиться к ним.
Я уже рассматривал юридическую основу этого правила, но повторюсь, что правовая основа в данном случае неуместна, поскольку этот случай не для юристов, а для вас. Вопрос этот должен решаться скорей на основе солдатского инстинкта, а не юридической логики. Я взываю к тому простому факту, что вы, как старшие офицеры, прекрасно понимаете, что в военное время долг обязывает вас подчиняться полученным от своего правительства приказам, и, на основании этого, прошу вас признать справедливость того, что долг фон Манштейна состоял в подчинении приказам его правительства.
Я прошу вас отказаться, и отказаться решительно от осуждения его за любое деяние, которое, согласно свидетельствам, явилось результатом приказа его правительства, поскольку подобные деяния не могут вменяться в вину отдельной личности».
Затем, указав суду на проблемы, вставшие перед защитой из-за невозможности знать, какой именно закон применит трибунал, я перешел непосредственно к обвинениям:
«Итак, сэр, неопределенность закона влечет за собой и неопределенность обвинительного акта. Цель обвинительного заключения – обособление; оно вычленяет отдельное обвинение так, чтобы все концентрировалось на этом единичном событии. Наше право всегда считало неправильным и несправедливым, что человек вынужден отвечать одновременно за несколько инцидентов, каждый из которых должен затемнять и вызывать предубеждение по поводу другого. Например, если известно, что некто совершил несколько убийств, то судят его за одно, и только одно, убийство: никакое другое убийство не может упоминаться. Таков принцип, который лежит в основе правила, направленного против соединения разных правонарушений в одном пункте обвинения. А здесь, сэр, мы должны отвечать за целую серию различных, не связанных между собой деяний. Мало того что все семнадцать пунктов обвинения нагромождены друг на друга, но еще и по каждому отдельному пункту придется рассматривать целый ряд различных и не связанных между собой событий. Задача по вычленению каждого инцидента – при полном игнорировании всех остальных, – и сосредоточению на этом одном-единственном ставит перед трибуналом огромную, возможно даже, невыполнимую задачу, которую любой английский суд отказался бы принимать к рассмотрению.
Но, сэр, это еще не все; перед нами не только вопиющая путаница обвинений, но и каждое обвинение еще и само по себе запутано. Мы с друзьями пытались анализировать обвинительное заключение; практически ни по одному из обвинений мы не смогли разобраться, какой из наборов фактов мог повлечь за собой обвинительный акт и по какого рода фактам можно настаивать на оправдании. Следует сосредотачиваться не на специфической проблеме, а сначала выявить проблемы, которые могут возникнуть, и потом подготовить всевозможные ответы на разнообразные вопросы. В этом немалая сложность для стороны защиты. Такое обвинительное заключение не примет к рассмотрению ни один английский суд – за исключением учрежденного Королевским предписанием. По сути, это политический обвинительный акт. Когда обвинение касается министра, ему предъявляют все допущенные им промахи, и он обязан дать по каждому из них объяснение. Но здесь, в демократической стране, на кон поставлена политическая карьера министра, тогда как в случае фон Манштейна под угрозой находится его жизнь. Судить человека на основании подобного обвинительного заключения – это все равно что впасть в тоталитарное отрицание прав Манштейна как личности. По своей сути это обвинительный акт всей германской армии Гитлера, а не инкриминируемым фон Манштейну деяниям. Вот что сильно усложняет дело. Посмотрите сами, из 95 процентов выслушанных вами показаний и описаний событий по меньшей мере 95 процентов не указывают на то, что Манштейн когда-либо слышал о них».
Затем я перешел к правилам о доказательствах (правила о доказательствах занимают особое место в английском уголовно-процессуальном праве; эти правила не рассматриваются как часть уголовного процесса, а выделены в самостоятельную отрасль права – доказательственное право):
«Итак, сэр, мы не имеем настоящих правил о доказательствах и, следовательно, не можем знать, что действительно является доказательством. За время изложения версии обвинения вы не раз говорили, что выслушаете доказательства и дадите им оценку. По какому критерию вы оцениваете основанные на слухах доказательства, полученные из третьих или четвертых рук? По какому критерию вы оцениваете документы, которые фон Манштейн никогда не видел и которые связаны с инцидентами, о которых он никогда не слышал? Что за критерии вы используете? Единственные известные мне критерии – это критерии английского права, и для них подобные доказательства не имеют абсолютно никакой значимости.
Сэр, мой друг Артур Коминс Кэрр крайне лестно отзывался об этом суде; он говорил, что вы намного превосходите суд присяжных; что вы способны взвесить и рассудить такие случаи, которые нельзя доверить суду присяжных. Но если иметь в виду, как часто мой друг, сэр Артур, должно быть, говорил судам присяжных, что они самые замечательные трибуналы в мире, то становится понятным, в каком широком спектре распространяется его похвала. Боюсь, сэр, что я буду значительно менее льстив. Надеюсь, сэр, что вы не сочтете неуважением с моей стороны, если я предположу, что, возможно, вы не слишком глубоко разбираетесь в юриспруденции, как я в военном деле. Но это уже кое-что; это все же многим лучше, чем просто человек с улицы. Я служил; я изучал военную историю – даже писал кое-что на эту тему, – но все равно это не слишком меняет дело; могу сказать без тени уничижения, что у меня знания любителя. И вот, сэр, если бы вам пришлось доверить мне командование соединением, и такое вполне могло случиться в военное время – вам приходилось использовать тогда нас, гражданских, – то полагаю, что вы сказали бы мне следующее: «Вот Королевское предписание; вот правила. Изучите и не отклоняйтесь от них. Некоторые из них могут показаться вам не слишком резонными, но помните, что те, кто разбирается в этом побольше вашего, считают их крайне важными; вот почему их вам поручили. Именно потому, что не вам судить об их важности, вам следует особенно ревностно придерживаться правил, прописанных здесь на основании опыта других». И я не думаю, сэр, что вы сказали бы мне: «Не беспоко