Такого вот рода истории выдавались этими свидетелями. Однако когда об одном и том же инциденте сообщалось несколькими свидетелями, то противоречия часто только множились. Возьмем, к примеру, инцидент, когда группу польских военнопленных заперли на ночь в амбаре. Где-то среди ночи амбар внезапно охватил огонь, пленные бросились бежать, и некоторых из них немецкие охранники застрелили за попытку к бегству. Но в чем причина пожара? Один из находившихся тогда в амбаре поляков рассказал вполне вразумительную историю, что был сильный взрыв, вокруг свистели осколки, и в амбаре загорелось сено. Пожар мог вызвать артиллерийский снаряд или сброшенная с самолета бомба. Однако другой пленный изложил совершенно другую версию. Когда их загоняли в амбар, он заметил, как немцы тщательно поливали бензином периметр амбара. Затем, когда все поляки оказались внутри, немцы открыли огонь из автоматов и нарочно воспламенили бензин. Почему они не подожгли его просто спичкой, свидетель не удосужился объяснить.
Попытка обвинения представить фон Манштейна и его командующего, фон Рундштедта, замешанными в этих жестокостях выглядела еще более плачевно, поскольку документы, призванные доказать осведомленность обвиняемого в совершенных злодеяниях, состояли, за исключением одного-единственного, из точных приказов, касавшихся военно-полевого суда и наказания немецких солдат и эсэсовцев, совершивших противоправные действия в отношении мирных жителей или военнопленных.
Это единственное исключение относилось к так называемому «инциденту Лангхаузера». Обвинение предъявило письменный рапорт, подготовленный Лангхаузером, офицером разведки штаба фон Рундштедта в чине майора, адресованный командованию и выражавший обеспокоенность поведением войск, проявлявшемся в ограблении и избиении польских военнопленных. Внизу рапорта имелась собственноручная пометка Лангхаузера об отказе фон Манштейна передать документ фон Рундштедту на подпись. Мы попросили представить Лангхаузера перед судом, чтобы он сам мог рассказать, что именно означала его пометка. Обвинение категорически отказалось. В конечном счете мы сами представили Лангхаузера суду.
Объяснение оказалось более чем простым. Когда рапорт попал к Манштейну, он попросил Лангхаузера представить доказательства. Лангхаузер ответил, что до него дошли только слухи. Тогда фон Манштейн сказал, что такой, основанный на слухах рапорт он не может отправить командующему и что Лангхаузеру следует вернуться, когда он добудет доказательства. Тому не удалось найти каких-либо доказательств избиения польских пленных, как впоследствии и стороне обвинения, и польской комиссии по злодеяниям. Лангхаузер, однако, обнаружил несколько доказательств грабежей, и Манштейн представил на рассмотрение фон Рундштедта сформулированный в категорических выражениях приказ, в котором командующий возмущался бесчестным поведением немецких солдат, опустившихся до ограбления военнопленных, и требовал, чтобы виновные незамедлительно предстали перед военно-полевым судом и были строго наказаны. Этот приказ фон Рундштедта мы и представили суду.
Представленные документы давали ясно понять, что немецкая армия читала делом чести строгую дисциплину, которая обеспечит отсутствие поводов для жалоб на противоправное обращение немецких солдат с мирным населением или военнопленными. Даже фон Рейхенау, единственный из командующих армиями (во время вторжения в Польшу командовал 10-й армией. – Пер.), которого можно охарактеризовать как нациста, принимал строгие дисциплинарные меры против тех, кто совершал преступления против евреев, а в одном случае отказался утверждать приговор военно-полевого суда на основании того, что он оказался неудовлетворительным. Каждый из представленных документов показывал, что и фон Рундштедт, и фон Манштейн были крайне решительно настроены на поддержание строгой дисциплины.
Здесь было бы больше нечего добавить насчет обвинений польской стороны, если бы не тот факт, что сторона обвинения упорно настаивала на совершенно не относящемся к обвинениям предположении. Оно состояло в том, что высокопоставленные немецкие генералы вошли в своего рода сговор с Гитлером с целью истребления евреев.
С начала своей карьеры Гитлер выступал с речами, утверждавшими, что раз международному еврейству – или сионским мудрецам – удалось втянуть весь мир в войну с Германией, то такая война должна закончиться тотальным уничтожением международного еврейства. И обвинение доказывало, что, исходя из подобных речей, немецкий генералитет должен был понимать, что целью немецкой войны являлось тотальное истребление еврейства в буквальном смысле. Далее, оно представило приказ, адресованный СД Гиммлера, копию которого отправили в армию, о том, что в крупных городах евреев следовало содержать компактно, то есть создать систему гетто вплоть до «окончательного решения». Что это за «окончательное решение», ни один документ не указывал. Обвинение заявляло, что это истребление. И действительно, это обернулось истреблением, но только маловероятно, что намечалось оно на 1939 или 1940 гг.
Генерал Гальдер, начальник штаба немецких сухопутных войск, чей дневник обвинение использовало в качестве свидетельства, был явно убежден, что «окончательное решение» состояло в переселении евреев в другие части Европы. Манштейн лично поведал мне, что как-то присутствовал при разговоре, где Гитлер говорил о поселении евреев в автономии под немецким управлением поблизости от Люблина (на востоке Польши). Лично я склонен верить, что у Гитлера и в самом деле имелись подобные намерения и что к идее истребления он пришел значительно позже. Такое предположение отчасти подтверждается документами еврейского отдела СС, который позднее и проводил в жизнь политику истребления. Определенно обвинение заблуждалось насчет того, что политика истребления была не только широко известна, но и проводилась в 1939 г., поскольку из немецких документов за 1943 г. и даже 1944 г. следовало, что принимались величайшие предосторожности, чтобы скрывать эту политику даже от высших должностных лиц рейха. Такое вряд ли понадобилось бы, если бы о политике уничтожения евреев знал каждый читатель «Фёлькишер беобахтер» (немецкая газета; с 1920 г. печатный орган НСДАП).
Наконец, обвинение предъявило приказ, который предписывал интернировать в концентрационные лагеря всех мужчин-евреев призывного возраста из определенных районов Польши, и сделало предположение, будто армия оказывала подразделениям Гиммлера помощь в осуществлении политики истребления. Армия интернировала евреев. Эсэсовцы их уничтожали. Мы указали на то, что приказ относился как к полякам, так и к евреям и что обвинение не сильно далеко ушло со своей политикой польского истребления. Затем мы представили другой приказ, имеющий дату уже после окончания военных действий в Польше. Он отменял первый приказ и приказывал отпустить всех интернированных, вне зависимости от того, евреи они или нет!
Мы также указали, что утверждения обвинения, основанные на единственной другой жалобе на действия Манштейна в Польше, несколько несостоятельны. Это когда русские вышли к демаркационной линии между Россией и Германией по реке Сан (с сентября 1939 г. Сан являлась пограничной рекой на одном из участков границы между СССР и Германией. – Пер.). Множество еврейских беженцев хлынуло через реку, а другие бежали в обратную сторону от СС. Немецкое главнокомандование приказало не допускать пересечения границы без пропусков. Фон Манштейн, как начальник штаба, отдал приказ ни при каких обстоятельствах не позволять беженцам пересекать границу нигде, кроме как через пропускные пункты. Когда между русскими и нами (союзниками) в Германии существовала линия разграничения, мы отдавали точно такие же приказы, однако обвинение просило суд приобщить этот приказ к делу в качестве преступного. Никогда не смогу понять почему. Если бы, как они считали, Манштейн знал, что в оккупированной Германией Польше евреев обрекли на истребление, то тогда его жесткие пограничные меры держать их за пределами Польши следовало бы только приветствовать!
Обвинения польской стороны оказались столь откровенно фальшивыми, что оставалось только удивляться, зачем их вообще представили суду. Возможный ответ исходил от господина Ахта. Сей господин был аккредитован на процессе и, кажется, представлял какое-то агентство печати. Когда мы покончили – должен заметить, слишком учтиво, – с обвинениями польской стороны, он подошел и предъявил по очереди председателю суда, представителям зарубежной прессы и Би-би-си документ, согласно которому он значился официальным польским наблюдателем, и выразил протест по поводу постыдного ведения процесса. Нет слов, чтобы описать возмущение его правительства судебным разбирательством, на котором обвиняемому давалась возможность приводить контраргументы.
Обвинения польской стороны должны были быть включены по политическим мотивам. Поляки требовали экстрадиции фон Манштейна, и, по-видимому, было решено, что мы можем отказать им только в том случае, если будем сами судить его по польским обвинениям. Обвинение старалось восполнить слабость своих доказательств законностью польских претензий по поводу совершенных на их земле злодеяний.
В Гамбурге поговаривали, что, попади Манштейн к полякам, его бы повесили, а попади он в плен к русским, его поставили бы во главе группы армий, и будто англичане не могут решить, какая из перспектив им менее предпочтительна. Лично мне кажется, что этот анекдот более чем несправедлив к фон Манштейну, который скорее покончил бы с собой, чем последовал примеру фельдмаршала Паулюса.
Представляя свои обвинения, сторона обвинения детально рассматривала степень ответственности начальника штаба. Но им не стоило беспокоиться, поскольку фон Манштейн взял на себя всю ответственность за действия своего начальника штаба. Можно только добавить, что Манштейн никогда не пытался спрятаться за чужой спиной и беспокоился только о защите чести своей армии. Что касается Польской кампании, то свидетельства ясно показали, что немецкая армия вела себя достаточно корректно.