Монахиня вдруг улыбнулась по-девчоночьи светло и открыто:
— Спасибо! — чуть смущенно проговорила она и добавила: — Меня зовут Паолина.
— Росанна… — пробурчала лавочница, вдруг тоже сконфузившись. — И вот что… В траттории Пеппо называют Фабрицио. Не забудьте. Это важно.
— Я не забуду. И еще раз — благодарю вас. Вы чудесная… — тепло и скомканно пробормотала Паолина и сбежала по ступенькам крыльца.
Росанна еще некоторое время следила, как растворяется в предвечерней толчее черный хабит, потом вернулась в лавку, обеими ладонями смяла только что увязанный сельдерей и наконец разрыдалась.
Вывеска над цирюльней, изображавшая петуха в шляпе ландскнехта, бреющегося широким палашом, и впрямь оказалась приметной и забавной. Кривой переулок змеился меж обшарпанных домов, как трещина в дне миски, и вскоре Паолина уже стояла перед тремя неуклюжими ступенями разной высоты. Над массивной дверью со скрипом покачивалась потемневшая от времени доска с вычурной надписью «Шлем и гарда». Найти тратторию оказалось совсем просто. Куда сложнее было решиться войти внутрь.
В Гуэрче отец строго-настрого запрещал Паолине приближаться к трактиру, хотя заправлял там его собственный двоюродный брат. Здесь же, где даже уличные торговки были грубы и насмешливы, Паолина боялась и представить, что творится за дверьми питейных заведений… Но отступать было уже совершенно неуместно. Она старательно отбросила мысли о пьяных солдатах, девицах легкого поведения, а также о том, что Пеппо может просто не оказаться в траттории. Глубоко вздохнув, Паолина потянула на себя тяжелую створку двери и вошла.
Она сразу же поняла, что женщины в монашеском сане тут редкие гостьи. Гвалт в траттории разом опал, словно пена на снятом с огня бульоне, и обратился приглушенным гулом. Кто-то уронил кружку с игральными костями. Кто-то громко и витиевато выбранился.
Паолина, подавив первое побуждение съежиться, будто под прицелами орудий, подняла глаза и обвела взглядом питейный зал.
Полурасстегнутые дублеты, грязные рубашки, камзолы, снова дублеты. Десятки мужчин, вооруженных и подвыпивших. Десятки глаз, удивленных, усмешливых, бессмысленно-осоловелых. Тусклое подрагивающее сияние свечей, облепивших висящее под потолком колесо от телеги. Густой запах опилок, пережаренного мяса, вина, разлитого на дощатый пол, и чего-то еще, чем пахнет только толпа мужчин. На миг ей показалось, что она — бестолковый заблудившийся кролик, забредший в псарню.
Но стоять на месте у всех на виду было глупо, и Паолина медленно двинулась вперед. По грязному полу, меж заставленных кружками столов, провожаемая все теми же десятками глаз и тем же рокотом голосов, словно к эшафоту. Ровнее спину, выше голову. Ей нечего стыдиться.
Она приблизилась к исцарапанной стойке и подняла глаза на тучного субъекта в не слишком чистом переднике, взирающего на нее с настороженно-подозрительным видом.
— Мессер, вы хозяин? — негромко спросила она, стараясь, чтобы голос звучал твердо.
— Я, сестра, — проворчал тот. — Чегозволите?
Паолина перевела дыхание.
— Я ищу оружейника Фабрицио! — независимо отрезала она.
Гул за спиной забурлил, набирая силу, а косматые брови хозяина поползли вверх. Он открыл было рот, но тут справа на стойку грузно осели широкие мужские ладони, и перед Паолиной появился огромного роста военный с плохо выбритым загорелым лицом.
— Риччо ищешь, сестричка?.. — протянул он, расплываясь в ухмылке и ощупывая ее взглядом. — И-и-ишь ты. А парень не промах, даром что слепой. Монашку — и то раззадорил, а, господа?! — почти выкрикнул он в зал, и в ответ раздался взрыв хохота. — Ты погодь, красотуля. Риччо, конечно, парень-хват. Но все одно мальчишка. Покумекай не спеша, может, тебе мужчина посноровистей приглянется? Ручаюсь, рясу-то зрячему ловчей стягивать.
Снова раздались отдельные смешки и свист, на сей раз, однако, порядком разбавленные недовольным ропотом.
Паолина побагровела. Она вскинула голову и пристально посмотрела в наглые серые глаза похабника, чувствуя, как страх и стыд стекают с нее, будто выплеснутая из ушата вода.
— Как вас зовут? — спросила она негромко, но отчетливо, и в зале повисла тишина: служивые замерли, предвкушая продолжение неожиданного спектакля.
Высокий военный поднял брови:
— Ого! А девочка-то не так и стыдлива! Ух, озорница! А настоятельница знает, что ты за штучка? — осклабился он, делая шаг к Паолине. — Капралом Бьянко меня кличут, персик.
Трактирщик набычился, громко засопев, но не проронил ни слова. Однако Паолине уже не нужна была защита. Она тоже сделала шаг вперед, еще выше поднимая голову, и заговорила:
— Я служу в госпитале Святого Франциска. И ухаживала за старым аркебузиром, ветераном битвы при Гарильяно. Этот человек был совершенно одинок и страшно изувечен. А Фабрицио благодетельствовал ему из своих не слишком изобильных средств, даже не называя своего имени. Сегодня этот ветеран скончался, и я принимала его последнюю исповедь. Он взял с меня клятву, что я разыщу того, кто пекся о нем в его худшие дни, и передам ему последние слова усопшего и его благословение.
Паолина умолкла. В зале стояла гробовая тишина, слышно было лишь потрескивание свечей. Капрал смотрел на девушку, хмурясь и кривя уголки рта в фальшиво-досадливой ухмылке. А девушка сделала еще шаг.
— Я буду молиться о вас, капрал Бьянко. Молиться, чтобы вам никогда не довелось заживо гнить на койке в богадельне, всеми покинутым и никому не нужным. А если такова будет ваша судьба — чтобы и для вас нашелся такой же Фабрицио, который бескорыстно принесет вам кусок хлеба.
Голос Паолины растворился в тишине зала. Все так же потрескивали свечи, где-то скреблась мышь. В этом гулком безмолвии почти никто не расслышал скрипа ступеней под легкими прихрамывающими шагами, когда вдруг раздался одинокий голос:
— Что интересного я пропустил?
Девушка обернулась. На нижней ступени лестницы стоял Пеппо. Правая бровь была рассечена, на скуле виднелся свежий кровоподтек, щеку полосовали полузажившие царапины. В тишине он повернул голову в сторону стойки, будто потянувшись на взгляд девушки, и она заметила, как смуглое лицо заливается медно-желтоватой бледностью.
— Сестра Паолина? — медленно и отрывисто окликнул он.
Глава 13. Хлеб по цене совести
В питейной зале снова вспорхнул ропот, но Паолине уже не было дела до любопытных глаз. Она бестрепетно подошла к лестнице и проговорила:
— Фабрицио, вы узнали меня… Мне тягостны эти слова, однако я принесла горькие вести. Аркебузир Таддео скончался сегодня. Но вы были добры к несчастному, и перед самым уходом он говорил о вас. Увы, он не смог проститься с вами, но строго велел мне передать вам его последние напутствия.
Проговаривая эти гладкие фразы, в основном надерганные из плавной речи более опытных монахинь, она опасалась, что Пеппо чем-то выдаст удивление, но он лишь склонил голову, хмурясь:
— Благослови вас Господь, сестра, за вашу самоотверженность. — Он сбился, будто тоже повторял за кем-то эти подчеркнуто любезные слова и вдруг забыл следующий оборот. Облизнул губы и неуверенно добавил: — Простите, для разговора я могу лишь пригласить вас в свое жилище. Это, вероятно, неловко…
— Я Христова невеста, Фабрицио, — независимо отрезала Паолина, слыша за спиной усиливающийся шум. — К монашескому платью грязь не пристает.
Она не раз слышала этот постулат от сестры Инес и находила его напыщенным и смешным. Но сейчас он сам сорвался с языка. Паолина выпрямила спину и последовала за оружейником вверх по скрипящей дощатой лестнице, стараясь не думать, в какие лохмотья через пять минут превратится ее доброе имя.
Лестница вела на третий этаж, на обшарпанную галерею, куда выходило множество неказистых дверей. Оттуда расстилался не лишенный живописности вид на предзакатный муравейник Каннареджо. Вниз колодцем уходил провал захламленного заднего двора. Пеппо подвел Паолину к одной из комнатушек и отпер, пропуская девушку внутрь.
Она несмело вошла в почти темную каморку, скупо освещенную тугими солнечными нитями, бьющими сквозь щели закрытых ставен. А оружейник снова запер дверь и прислонился к ней спиной, словно опасаясь, что нежданная гостья попытается сбежать. Паолина обернулась, и повисла тишина.
Только сейчас, когда ее мытарства закончились, когда никуда уже не нужно было идти и никого искать, когда ничьи глаза не смотрели в спину, а шепотки не вились слепнями вокруг, она вдруг осознала: ее безумная авантюра удалась. Она нашла его в этом человеческом котле, своего неуловимого Лукавого, которого ищет столько людей. А он стоял, молча глядя незрячими глазами куда-то поверх ее головы, и на лице его замерло незнакомое ей растерянное выражение.
— Это ты… — невпопад пробормотал он и сжал дрогнувшие губы.
Вероятно, Паолине стоило сейчас в полной мере понять свое безрассудство и чудовищную нелепость момента. Она сбежала из госпиталя. Проблуждала невесть где почти весь день. И сейчас, когда время уже шло к вечерней молитве, находилась в траттории, полной военных. Наедине с человеком, ставшим причиной всех ее бед. И никто не знал, где она. Но Паолина лишь невольно потянулась рукой к ранам на лице Пеппо и только в последнюю секунду отдернула пальцы.
— А я ведь все-таки отыскала тебя… — прошептала она, тут же вспыхнув жгучим румянцем. Не нашла фразы поумнее. Но Лукавый молчал, и Паолина беспомощно добавила: — Ты не рад мне?
Пеппо вздохнул, прижимаясь затылком к двери, будто под прицелом.
— Не рад? — отрывисто переспросил он. — Не рад…
Он произнес эти слова медленно и почти удивленно, словно не уверенный, что правильно помнит их смысл. А потом вдруг шагнул вперед и стиснул Паолину в объятиях. Она вздрогнула всем телом, будто задремавший на окне и случайно пойманный голубь. Всполошенно что-то зашептала, пытаясь высвободиться, но Пеппо только крепче прижимал ее к себе и бормотал: