дливость — птица редкая, и поймать ее сквозь зарешеченное окно удается нечасто.
Хуже всего же было то, что полковник, прежде всегда горой стоявший за своих парней, на сей раз будто не собирался ничего предпринимать. Клименте и Морит по очереди попытались спросить, в чем обвиняется Мак-Рорк. Но Орсо лишь холодно посоветовал обоим не лезть в чужую помойную яму. С Годелота велено было не спускать глаз, всякие разговоры с ним запрещались, а в карцер не допускался даже врач, что привело гарнизон в окончательное ошеломление, и лучезарный ореол полковника в глазах подчиненных порядком потускнел. Над особняком герцогини все заметнее сгущались грозовые облака…
…Морит вздохнул и потер глаза. Через час его сменят. Но какого же черта Орсо ничего не делает? Тосканец хорошо знал своего командира и был в курсе, что полковник подчас не гнушался идти довольно извилистыми тропами, чтоб вызволить оплошавшего подчиненного из передряги. А это молчаливое бездействие всерьез пугало: было похоже на то, что кондотьер не сомневался в вине Годелота и считал его недостойным помощи.
От этих невеселых размышлений часового отвлек звук приближавшихся торопливых шагов и тускло-желтый отблеск света. Морит поднялся со скамьи, а в конце коридора показалась фигура со свечой в одной руке и корзиной в другой: к карцеру спешил доктор Бениньо…
— Господин доктор, — хмуро поклонился солдат, недоумевая, что эскулап делает здесь в поздний час. А Бениньо приблизился к фонарю и затушил свечу.
— Морит… Здравствуйте, — проговорил он, слегка задыхаясь. Похоже, по лестнице врач спускался едва ли не бегом. — Несколько секунд он молчал, прерывисто дыша, а потом проговорил горячо и торопливо: — Послушайте… Полковника в особняке сейчас нет, капитан Ромоло занят какими-то бумагами. Никто сюда не явится. Морит, прошу вас, дайте мне войти в карцер.
Тосканец мрачно покачал головой:
— Простите, господин доктор. Но у меня строгий запрет допускать кого-либо к арестанту.
— Я знаю, знаю! — нетерпеливо перебил Бениньо. — Но, Теодоро… Я специально ждал, когда на часах будете вы. Вы же с Мак-Рорком друзья. Мне нужна всего четверть часа. Поймите, Морит, я уже несколько дней препираюсь с капитаном. Арестованный вернулся в особняк со множеством мелких ссадин. А вчера я видел у прачки его камзол. Он был покрыт следами ила. Морит, вы не представляете, какой дрянью полны каналы нашего города. Пока полковник занимается бюрократическими закавыками, Мак-Рорка может попросту сгубить тиф, а в особняке начнется повальная эпидемия. Прошу вас. Клянусь, об этом не узнает ни одна живая душа.
Врач перехватил корзину, и в ладони его блеснула монета. Но солдат еще сильнее нахмурился и огляделся.
— Доктор. Пятнадцать минут. Только потому, что мне не наплевать на Годелота. И уберите деньги. — С этими словами он закусил губу, вынул ключ и осторожно провернул его в замке, пытаясь не скрежетать. Приоткрыв дверь, Морит шепнул: — Четверть часа.
Врач кивнул и проскользнул в дверь, а солдат, заперев засов, опустился обратно на скамью.
Бениньо вошел в каземат, скупо освещенный масляным фонарем. В полутьме он даже не сразу разглядел белую камизу арестанта, неподвижно сидящего на койке.
— Годелот… — окликнул он, подходя ближе.
— Доктор Бениньо? — с легким удивлением донеслось в ответ, и узник поднялся на ноги. — Мне грозили полным отчуждением. Как же вы здесь оказались?
— Мне повезло. На часах сейчас Морит, с ним удалось договориться. Я так опасался, что у него нет ключа от карцера…
— Ему и не положено. Но это предосторожность полковника на случай, если я замыслю повеситься и все ему испортить.
Бениньо помолчал, глядя в осунувшееся лицо юного солдата. Тот был бледен и спокоен. В слипшихся волосах все еще виднелись следы высохшего ила. Несколько царапин перечеркивали щеку.
— Как вы, друг мой? — тихо спросил посетитель. Годелот усмехнулся:
— Превосходно. Не качайте головой так скептично, доктор. Я сижу здесь в тишине и безделье. Сечь меня не стали, кормят вовремя и даже позволили сменить рубашку и умыться. Разве что скучновато, но это пустяки.
Бениньо подошел вплотную и сел на койку:
— Годелот. Во имя всего святого, что происходит? Вас держат под замком, как кровавого душегуба, и никто не знает, в чем вас пытаются обвинить. Особняк полнится слухами, ваши соратники в совершенном ошеломлении, а некоторые и в ярости, полковник же ходит мрачный, как германская сказка, и молчит. Он даже больше не пьет, и это отчего-то еще сильнее меня тревожит.
Шотландец неторопливо шагнул назад и опустился рядом с врачом:
— Чем же вам не нравится вариант кровавого душегуба, доктор? Это все объясняет, не так ли?
Бениньо вдруг схватил юношу за плечо и резко встряхнул:
— Бросьте эту иронию, Годелот! Уж не считаете ли вы меня простаком, вроде истопника, которому подойдет любая басня, лишь бы пострашнее? Бравируйте своим спокойствием перед кем-то другим! Я же вижу, что вы просто пусты, выжжены изнутри, как полый ствол дерева! Черт бы вас подрал… Я надеялся, что хоть немного стал вам другом.
Шотландец вздохнул, медленно и глубоко. Неспешно отер лицо ладонями.
— Доктор, — сказал он все тем же спокойным тоном, — чего вы ожидаете от меня? Гнева? Слез? Просьб о помощи? Или просто откровенности? Что ж, здесь нет никаких особых тайн. Я вдруг узнал, что мир устроен проще, чем я думал. Можно в один миг потерять все что угодно, и неважно, как дорого тебе это было или сколько усилий ты в это вложил. Дети так много плачут только потому, что не знают этого. Но я, к счастью, перерос это заблуждение.
Экскулап крепче сжал плечо Годелота:
— Когда я сгоряча называл вас мальчишкой, я не имел в виду, что вы должны стать закоренелым циником, еще не начав бриться. Что случилось? Что так подкосило вас?
Юноша мягко высвободился.
— Доктор, вы, похоже, тоже опасаетесь, что я полезу в петлю. Не нужно. Просто все изменилось. Мой друг мертв. Вся эта идиотская головоломка потеряла смысл. А мне, вероятно, грозит казнь, поэтому я не знаю, нужно ли придумывать, как ко всему этому относиться.
Бениньо нахмурился:
— Какая, к черту, казнь?!
— О, так вы не знаете? Я убил отца Руджеро, — пояснил Годелот. — Одним выстрелом, наповал. Я и не знал, что так здорово стреляю. Даже лестно, ей-богу.
Врач медленно поднялся с койки:
— Что вы несете, Мак-Рорк? — спросил он, будто говоря с умалишенным. — Я сам, старый дурак, погнал вас в ту ночь к бесам в пасть, не подумав о последствиях, но у вас при себе был только клинок. Или в Венеции оружие уже валяется прямо на мостовых?
Солдат расхохотался.
— Какая разница? — проговорил он так же, словно с глупцом или малым ребенком. — Кого это интересует? Я сам проболтался, что видел тело еще теплым. Причин у меня было сколько угодно. Каких еще доказательств потребуют судьи?
Бениньо несколько секунд молчал, о чем-то раздумывая.
— С чего вы взяли, что Джузеппе мертв? Его тело вы тоже видели?
— Нет, но нужно быть реалистом. Его ранили, кровь хлестала — любо-дорого. Потом он упал в канал. Я сам излазил все дно этого канала, всего лишь ободрал руки, а половина царапин уже назавтра загноилась. Что говорить о пулевой ране? Сколько можно верить в чудеса, доктор… Пора хоть немного стать на твердую землю.
Врач стиснул зубы и поставил на койку уже забытую корзинку.
— Ваши царапины я сейчас обработаю. А вы бы лучше катились к дьяволу с вашим реализмом. Если я во что-то верю, Годелот, так это в то, что, пока вы сами не бросите горсть земли на мертвое тело, — все еще может измениться. А иногда и эта горсть… не окончательный факт.
Шотландец закусил губу почти до крови. А потом поднял на Бениньо глаза, полные тусклого отчаяния.
— Доктор, — пробормотал он, — я ничего не сделал, чтобы ему помочь. Понимаете? Я всегда опаздывал. Всегда был на шаг позади. И всегда был почему-то глупо убежден, что он справится. Он всегда справлялся, и я привык к этому. А у меня всегда было сто причин оставаться в стороне. Я ведь совершенно не знал, где его найти. Господи, доктор. Той ночью я нашел эту чертову тратторию за несколько часов. Разве в этом городе спрячешься? Но я ни разу не попытался сделать это прежде. Все время упорно цеплялся за мысль, что поиски опасны. Я обещал тому малышу, Алонсо, что смогу помочь Пеппо. Хорошо же я выполнил свое обещание.
Врач откупорил какой-то пузырек и вынул полотняный лоскут:
— Вытяните руки… Годелот, вы пали духом, и это неудивительно. В этой могиле кто угодно растеряет задор. Сейчас вы изнемогаете от бессилия, потому и валите на себя все грехи этого мира. Но вы увидите, когда вы коснетесь самого дна вашего отчаяния — вы подниметесь наверх. Так случается всегда, уж мне вы можете поверить. Только брать на себя не вами пролитую кровь и спешить на плаху — вот это по меньшей мере неразумно. Не хотите оправдываться, так молчите, но не оговаривайте себя. Сейчас вам кажется, что вам все равно. Но это не так. Даже в мои годы отчаянно хочется жить, что говорить о ваших.
Да, Годелоту было все равно. Но реплика о пролитой крови вдруг что-то пошевелила в памяти. Липкие пятна на пальцах.
— Погодите, доктор… Когда я поднялся туда, на мост, я кое-что нашел. Капитан обыскивал меня, но забрал только деньги и оружие, а на эту вещицу не обратил внимания. Вот, посмотрите… — Юноша порылся в кармане штанов и вынул кожаный сверток, на котором уже неразличимы были пятна высохшей крови доминиканца.
Бениньо замер.
— Господи, — прошептал он, протягивая руку, — это она… Руджеро, сумасшедший…
— Что это за вещь, доктор? — в голосе солдата послышалась тревога.
— Это то, ради чего ее сиятельство идет по трупам, — жестко произнес врач. — Из-за этой вещички ваш друг сначала стал сиротой, а потом… — Он осекся, сжимая зубы, и добавил тише: — Вам невероятно повезло, Годелот, что Орсо лично не обыскал вас. Капитан не знает, что это. Найди же Орсо у вас эту вещь — и вы могли быть уже мертвы.