Губы шотландца передернулись, и он потянулся рукой к груди, словно стремясь отереть ладонь после пиявки или жабы.
— Что мне с этим делать? — спросил он чуть тише.
Бениньо помолчал. А потом сухо сказал:
— По мне, так сжечь ко всем бесам. Но если герцогиня узнает о ней… Ладно. Это безумие, но… я заберу ее. Меня, по крайней мере, не станут обыскивать. Я подумаю, как вернуть ее на место. Никто, кроме Руджеро, не имел доступа к тайнику.
Он хотел еще что-то добавить, но тут же раздался стук в дверь.
— Э… доктор… — послышался голос Морита. — Скоро караул сменят. Я уж и так как на иглах сижу.
— Я иду, Теодоро, — обернулся врач. Сунул сверток поглубже в карман джуббоне и торопливо подал юноше пузатый флакон: — Пейте по глотку трижды в день. Лихорадка порой запаздывает и приходит, когда ее уже и ждать забыли. — Снова повесив на руку корзину, он двинулся к двери, но приостановился у порога. — Годелот, держитесь. Не вздумайте просто сгнить тут от тоски. Я подумаю, чем мог бы помочь вам. И молчите. Ради бога, молчите.
В замке лязгнул ключ, и арестант снова оказался в одиночестве.
— Дядюшка! Дядюшка, не надо!.. Я и в мыслях не имел!.. Дядюшка!
Хлесткий удар оборвал эти причитания.
— Не имел… Я тебе растолкую, неслуху, как у постояльцев пожитки таскать!
— Дядюшка! Я не крал!
Алонсо сжался в углу у очага, прикрывая руками голову. На щеке наливался синевой вспухший след удара. А над мальчиком грозным утесом нависал мессер Ренато. У его ног лежали седельная сума и деревянный ящик.
— Не крал, ты ж погляди! — рявкнул кабатчик. — Тогда завещание покажи, поганец!
Он снова занес над ребенком широкую ладонь, когда запястье охватили чьи-то крепкие пальцы. Ренато обернулся, уже готовый обрушить на неведомого наглеца шквал брани, но осекся: позади него стоял высокий офицер средних лет.
— Неравных же противников вы себе выбираете, любезный, — усмехнулся он, — хоть кочергу бы малышу дали для очистки совести.
— А вы, сударь, что на моей кухне позабыли?! — вызверился кабатчик, все еще пылавший раздражением.
— Я позабыл этого мальчугана, — холодно отрезал военный.
Хозяин отер лысину и фыркнул:
— А вы кто такой, черт бы вас подрал?
— Полковник Орсо, кондотьер и глава личной охраны ее сиятельства герцогини Фонци, — прозвучало в ответ, и мессер Ренато ощутил, как сердце проваливается в живот, запутываясь во внутренностях.
— О… ваше превосходительство… виноват… — забормотал он, кланяясь. — Чему обязан такой честью?
Офицер кивнул на Алонсо, который все так же сидел в углу, словно притаившаяся мышь, и явно уповал, что о нем не вспомнят.
— Мне надобно поговорить с вашим слугой. Но, лишь войдя в питейную, я услышал из кухни такой гвалт, что всерьез забеспокоился, будто не застану мальчика в живых.
Ренато нахмурился:
— Это, сударь, дело вынужденное. Я не зверь, а мальчонка мне и вовсе родня, хоть и дальняя. Но что ж из него, неслуха, вырастет, раз с малых лет на руку нечист, коли сейчас его на ум не наставить? Я ему заместо отца, господин полковник. И мне ответ держать, кем пострел станет: добрым христианином или прощелыгой уличным.
— Я не прощелыга, — гнусаво и обиженно донеслось из угла. — Мне велено… я все сделал, как просили.
Ренато уже снова набрал полную грудь воздуха, когда Орсо повел ладонью, и кабатчик умолк, словно захлопнувшаяся шкатулка.
— Погодите, любезный. Друг мой, — обратился он к Алонсо, — это, если я не ошибаюсь, ящик с инструментами?
— Да! — всхлипнул мальчик. — Риччо… Ну, один из дядиных постояльцев… Он велел мне его вещи сохранить, коли сам уйдет без предупреждения.
— Да куда твой Риччо, чертяка слепой, денется?! — загремел Ренато. — У него еще за неделю постоя плачено!
— Прекратите базарный визг, — вдруг, не повышая голоса, приказал кондотьер. — Вас заждались в питейной, извольте вернуться туда. А я со слугой потолкую.
Кабатчик не терпел подобного обращения, но был достаточно опытен, чтобы не пререкаться с военными в больших чинах. Он что-то невнятно пробормотал и вышел из кухни.
Алонсо сидел, устремив глаза на грязный каменный пол и ожидая неизвестных и оттого еще больше пугающих невзгод. Но, совсем деморализованный тишиной, медленно приподнял голову — возвышавшийся перед ним офицер молча протягивал ему белоснежный платок.
— Я… Сударь, я его испачкаю… — пробормотал слуга. Военный положил платок ребенку на колено:
— Он для этого и придуман, — серьезно и спокойно ответил Орсо. — Вытри слезы и скажи мне, чьи это вещи.
— Это… так, одного постояльца… — Алонсо сжал зубы и отвел глаза, машинально сжимая платок.
— «Слепого чертяки», — усмехнулся полковник. — Не оружейника ли Пеппо?
А маленький слуга вдруг несмело поднял взгляд:
— Так он все же Пеппо? А я-то думал… — Он запнулся, вытер лицо платком и сконфуженно сложил его, чтоб спрятать оставшиеся на ткани следы золы.
— Понятно… — протянул кондотьер и вдруг запросто уселся на перевернутое ведро рядом с Алонсо:
— Годелот Мак-Рорк, — ровно проговорил он. Секунду помолчал и добавил: — Вижу, ты знаешь, о ком речь. Так вот, друг мой. Хозяин этих вещей попал в беду, и Годелот пришел ему на выручку.
Алонсо шмыгнул носом:
— Да, он так и обещал. А Ри… Пеппо удалось спастись от того мона… ну, того человека?
Орсо неожиданно мягко взял ребенка за плечо:
— Да, но Пеппо все равно пришлось уехать из Венеции. Для него здесь опасно. А Годелот был вынужден действовать очень решительно, поэтому теперь в беде он сам. Кроме меня, помочь ему некому. Но мне нужны кое-какие вещи Пеппо, если ты позволишь, конечно.
Алонсо застыл, настороженно сопя.
— А вдруг вы врете? — пробубнил он, исподлобья глядя на полковника. Губы Орсо едва заметно передернулись, но тон его остался серьезным:
— Доказательств у меня нет, друг мой. Но и у Пеппо едва ли были какие-то доказательства, что тебе можно доверять. И все же он тебе доверился.
Мальчик долго смотрел в пол, а потом снова поднял на военного еще не просохшие глаза:
— А вы честно всамделишный полковник?
Губы кондотьера снова дрогнули.
— Честное слово! — без улыбки в голосе ответил он.
Алонсо прерывисто вздохнул.
— Ну, тогда берите, что нужно, — строго сказал он. — Мой папа говорил, что у них полковник — самый уважаемый человек, каждому солдату навроде крестного отца. Вот.
Орсо несколько секунд молчал, глядя на ребенка. А потом неторопливо открыл суму. Около четверти часа он задумчиво перебирал нехитрое имущество Пеппо, затем сообщил:
— Я возьму только это. — И он показал потрепанную Библию, топорщащуюся множеством выпавших страниц, вложенных в переплет. — Все прочее оставь себе. И одежду, и инструменты можно продать, владельцу они больше не… Словом, тебе деньги больше пригодятся.
Алонсо отозвался не сразу.
— Ваше перво… прево… господин… а с Пеппо точно все хорошо? — сумрачно спросил он.
Полковник скованно усмехнулся и потрепал мальчика по волосам:
— Положись на судьбу, друг мой.
Он поднялся с ведра, протянул ребенку монету, одернул плащ и вышел из кухни. Мимо кабатчика он прошел с видом полного равнодушия. Лишь сам Ренато слышал, как военный вскользь бросил в его сторону:
— У вас в зале сидят несколько моих добрых приятелей. Они охотно будут секундантами на следующей вашей дуэли с малолетним слугой.
Улицы наливались сумерками. Полковник Орсо шагал по кривому переулку, держа под мышкой свой трофей. Библия… Он сам не знал, зачем взял эту книгу, к которой никогда не питал доверия. Но этот странный предмет в пожитках слепого мальчика отчего-то привлек его.
Господи, как же он устал… Он почти не спал двое суток, он сам себе казался досуха выжатым, загнанным и злым на весь белый свет. Отчаянно хотелось выпить, но Орсо знал: станет только хуже. Зачем вообще он потащился в эту задрипанную тратторию? Что рассчитывал найти? Черт…
Гибель инквизитора учинила в Каннареджо немало шуму. Завсегдатаи «Шлема и гарды», похоже, последними видевшие монаха живым, успели распустить рой сплетен, в которых все глубже тонули крупицы истины. Мессер Ренато переживал всплеск небывалой популярности.
Орсо резко остановился и оперся руками о перила канала. Глубоко вдохнул, до боли вдавил пальцы в ноющий болью лоб. Нужно несколько часов поспать, и в голове все встанет на места. Чертовски многое покатилось к бесам за эти безумные последние дни. Господи, Руджеро, что же вы натворили, святой сукин сын…
Полковник многое пережил, многое испытал и многое видел, оттого давно был равнодушен к большинству прозаических пугал, вроде войн, эпидемий и голода. Все они предсказуемо заканчивались смертью, а потому не стоили лишних драм. Лишь одного Орсо не терпел: собственного бессилия. Слишком много раз его жизнь зависела от ничтожеств, слишком много унижений он испытал, не будучи в силах защищаться. И теперь чувство, что вожжи ускользают из рук, приводило его в неистовство.
Кондотьер оттолкнулся от перил, словно те пытались его удержать, и прибавил шагу.
…Он даже не стал проверять караулы, положившись на Ромоло. Оставшись в своей спальне, Орсо, не зажигая огня, стянул опостылевшие дублет и сапоги, тяжело рухнул на кровать и раздраженно уставился в потолок.
Черта с два он заснет… Опустил руку и пошарил по полу, путаясь пальцами в косматых кистях по краю одеяла. Мягко звякнула, стукнувшись о пол, пустая бутылка.
Поморщившись, Орсо сел и взял принесенную Библию. Все же странная вещь для слепого. Полковник задумался, машинально расстегивая обложку и нащупывая на столе кресало.
На форзаце рыжело выцветшее чернильное пятно, ниже витиеватым почерком и тоже уже плохо различимыми в полутьме чернилами было написано имя прежнего владельца:«Эрнесто С. Г. Альбинони». Ниже виднелась свежая четкая надпись:«Годелот Хьюго Мак-Рорк». Вот оно что. Подарок покойного пастора, позже зачем-то передаренный другу.