Но, черт бы его подрал, зачем эта изощренная жестокость? Зачем с такой циничной издевкой присылать ему последний привет погибшего друга, будто горсть земли с могилы? А если подумать… не сам ли Орсо нажал той ночью на спусковой крючок?
«Ведь это все объясняет, Мак-Рорк…» Да, да, поганая тварь, это все объясняет! И это дурацкое заключение, и не слишком изящный намек, когда арестанту присылают Библию.
Шотландец ударил в стену обоими кулаками, хрипло рыча, и смахнул книгу со стола. Она с глухим звуком упала на пол, беззащитно разметав страницы, словно раскинутые руки. Отчего-то это зрелище разом остудило в Годелоте ярость. Он рванулся к Библии, как к упавшему человеку, бережно поднял ее с пола и тут же увидел, что на месте разворота не хватает листа, только неровная кромка топорщится у переплета. Шотландец тихо провел пальцем по оборванному краю. Он знал, какого листа не хватает.
Усевшись на койку, Годелот порылся в кармане дублета. Этот же дублет был на нем в день нападения отвратительного уличного забулдыги. Его принес слуга, когда капитан позволил арестанту сменить изгвазданный илом камзол. Деревянная ладанка все так же лежала в правом кармане. Письмо Пеппо Годелот сжег в тот же день, но бережно свернутый библейский лист остался в неказистом тайнике.
Шотландец осторожно вынул его из ладанки, разглаживая на обложке книги. «Блаженны плачущие, ибо они утешатся… Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие правды, ибо они насытятся». Евангелие от Матфея… Пастор Альбинони всегда странно отзывался об этой главе. Говорил, что эти догмы созданы для иного, лучшего общества. В несовершенном же нашем мире они суть руководство, как стать мучеником, если тебе повезет. Если же не повезет — как просто прожить тяжкую и полную унижений жизнь.
Годелот поневоле углубился в текст. Он давно не читал Библию, но сейчас изголодавшийся ум жадно впитывал слова Христа. Спаситель говорил так просто. Совсем не так, как читал свои витиеватые проповеди полковой капеллан. Только следовать его наставлениям было куда сложнее.
Вдруг снова лязгнул дверной засов, и шотландец вскинул голову, ощетиниваясь. А дверь приоткрылась, и в проеме двери показалась голова Морита.
— Здорово, дружище, — прошептал он, — ты как тут?
Годелот криво улыбнулся: он не ожидал, что будет так рад видеть приятеля.
— Да уж тебе под дверью, небось, немногим веселее, — отозвался он, слыша, что голос его все равно звучит угрюмо. А Морит огляделся и осторожно вошел в каземат.
— Мне показалось, ты вскрикнул, — пояснил он. — Орсо, глаз вороний, тайны развел, черт бы его подрал. Я доселе побаивался, но, гляжу, не спешит он каждую минуту сюда с проверками бегать. — Тосканец сел рядом с приятелем на койку, хмуро глядя ему в лицо. — Ты паршиво выглядишь… Бледный — хоть ночами тебя в саване бродить посылай.
— Я черт-те сколько неба не видел, — отмахнулся шотландец. — Ты, брат, лучше расскажи, что снаружи творится. Мне уже начинает казаться, что в мире и люди-то перевелись.
— Все по-прежнему. Тишь да гладь. Фарро бранится, караулы по расписанию, жалованье в срок. Только Орсо чудной ходит. Последнее время за ворот закладывал, а тут — как отрезало. Холоден, любезен, ни крика, ни тычка. Но только он как курок взведенный. Глазища мрачные, все хмурится, по сторонам зыркает. Мне иногда кажется, что он будто каждую минуту выстрела в спину ждет.
Тосканец разворошил волосы и задумчиво посмотрел на Годелота:
— Я ничего не понимаю, дружище. Промеж нас нет святых. Всякое бывало — и драки, и еще чего похуже. Только кто б чего ни отчебучил, Орсо никогда на заду не рассиживал. Сам тебе скулу своротит, все тебе о родне твоей до седьмого колена выложит, шляпу поправит — да пойдет за тебя по своим тропкам шустрить. Ни разу не было, чтоб он своего выручить не сумел. Так что же он, гад, сейчас…
— Не лезь в это, Тео! — оборвал приятеля Годелот. — Ничего мне от Орсо не нужно, лучше здесь сдохну.
Он осекся, тут же пожалев о своей запальчивости, но Морит не стал расспрашивать, верно истолковав эту вспышку. Помолчав, он мягко добавил:
— Да я и не лезу. Только ты послушай. Пусть от Орсо тебе ничего и не нужно, но нельзя же сидеть и в потолок плевать. Самому из карцера ловить нечего, но мы-то с парнями здесь, под боком. Ты не молчи, если чего надо, слышишь? За других ручаться не стану, но хоть я, хоть Карл — мы всегда, чем сможем, подсобим.
Годелот медленно вздохнул. Обернулся к Мориту, снова неловко и кривовато улыбаясь:
— Спасибо, Тео! Правда, спасибо. Надо же. Уж кто б подумал, когда мы с тобой друг друга вином поливали?!
Морит фыркнул, а шотландец вдруг встрепенулся:
— А знаешь, сделай для меня одну безделицу. — Он потянулся за Библией. — В Каннареджо есть лавочник Фарино, книготорговец. Отнеси ему эту Библию. Видишь, тут страница выдрана. Негоже это для святой книги. Пусть починит, он старикан мастеровитый, а едва концы с концами сводит. Деньги я тебе верну, на уплату долгов часть жалованья даже арестантам полагается.
Морит взял Библию и сунул под дублет.
— Не обнищаю, не тревожься, — усмехнулся он. — Сделаю, брат. — Теодоро поднялся с койки. — Скоро караулы будут менять. Ты держись, слышишь? Я снова на посту послезавтра. Попробую тебе вина глоток притащить — все веселей.
Годелот крепко пожал тосканцу руку:
— Раньше смерти еще никто не помирал. Бывай, брат.
Доктор Бениньо вышел из кухни и медленно двинулся вверх по лестнице. Распоряжения Филомене на предмет завтрашнего герцогского меню были заключительным этапом его ежевечернего ритуала, после которого врач отправлялся в свои апартаменты и погружался в тревожный полуотдых, в любую минуту готовый рвануться на зов. Но сейчас, разбитый после бессонной ночи, измотанный круговертью последних нескольких дней и тревогами о Годелоте, он не мог отделаться от назойливого чувства, будто что-то забыл, упустил и не доделал.
Герцогиня сегодня трижды спрашивала об отце Руджеро… Под вечер была раздражена, взвинчена и настойчиво требовала немедленно отправить к доминиканцу скорохода и принести ответное письмо. Бениньо один знал, каких усилий ему стоило успокоить хозяйку.
Спать. Сейчас же спать. Госпожа приняла опиум, у него наверняка есть несколько часов, чтоб отдохнуть и подавить наконец зудящий шум в кружащейся от усталости голове.
Он уже поднялся на последнюю ступеньку и двинулся по полутемному коридору, когда навстречу качнулся свет фонаря. Посреди коридора стоял полковник Орсо, глядя на приближающегося врача.
— Добрый вечер, господин доктор! — промолвил он с неожиданной сердечностью. — Я услышал ваши шаги и решил подождать вас. Здесь чертовски темно, а у меня все же есть фонарь.
— Вы очень любезны, полковник, — кивнул Бениньо, пытаясь подавить неприятную нервозность, овладевшую им при виде Орсо.
Они неторопливо двинулись вместе по коридору в желтом покачивающемся световом круге. Врач не нарушал молчания, лишь изредка взглядывая на спутника уголком глаза и поневоле отмечая, что давно не видел Орсо таким спокойным. Кондотьер же, словно почувствовав взгляд, обернулся и участливо заметил:
— Вы выглядите уставшим, доктор.
Бениньо машинально усмехнулся:
— Пустяки! Вы же сами знаете, ваше превосходительство, что у меня за хлопотная профессия.
— О да, — кивнул Орсо, — я отменно понимаю вас. Я сам черт-те чего в жизни повидал и знаю, как изматывает игра на два фронта.
Врач замедлил шаги и остановился. Кондотьер встал напротив, чуть выше поднимая фонарь и глядя на эскулапа с холодным выжидательным интересом.
— Похоже, я превратно вас понял, полковник, — отрезал врач.
— Отнюдь, — Орсо сохранял все тот же доброжелательно-светский тон. — Более того, я не могу не оценить вашего профессионального рвения. Ведь только им я могу объяснить то, что несколько дней назад вы посетили арестанта, к которому запрещен всякий допуск, и даже оставили ему снадобье.
Он вынул из кармана пузатый флакон и покачал в пальцах, любуясь игрой света на гранях темного стекла. Зачем-то посмотрел флакон на свет, откупорил и с любопытством понюхал содержимое.
Врач выпрямился, будто пытаясь не позволить полковнику нависать над собой.
— Мальчик болен, Орсо, — твердо сказал он, — имейте хоть немного человечности.
— Не тревожьтесь, его невзгоды близятся к концу, — ободряюще кивнул кондотьер.
— Ваш цинизм отвратителен!
Но Орсо лишь пожал плечами:
— Пусть так. Но не вам решать судьбу Мак-Рорка, уясните это, Бениньо.
Эскулап оскалился:
— О, да вы решили напомнить мне мое место! Если вас задевает, что я пренебрег вашим запретом, то здесь вам просто придется признать, что вы переоцениваете степень своего влияния.
— Вот как… — Орсо задумчиво повертел флакон в пальцах, а потом с силой швырнул склянку о стену, и громкое «звяк!» разбрызгалось по шершавому камню причудливой кляксой. — Однако при этом придется признать, что степень вашего доверия Мак-Рорку переоценить трудно. Ведь в ночь гибели отца Руджеро парень, несомненно, бегал в Каннареджо с полной мошной серебра к фармацевту. Не так ли? Иначе почему, услышав о смерти отца Руджеро, вы по странной ассоциации тут же спросили о здоровье Мак-Рорка?
Бениньо вскинул подбородок, ощетиниваясь, а полковник вкрадчиво понизил голос:
— Или просто самый преданный, самый непогрешимый из вассалов ее сиятельства успел сменить сторону? Наушничает о хозяйских секретах, раздает подкупы… Как давно это продолжается, господин доктор? И что еще вы успели рассказать мальчишке? О господи… — В тоне Орсо зазвучала снисходительная насмешка. — Стать шпионом семнадцатилетнего мальчика, какое падение!
Он сделал паузу, то ли ожидая ответа, то ли по-удавьи наслаждаясь молчанием врача и едва заметной дрожью побелевших крыльев его носа. А потом вдруг заговорил уже без всякой иронии, тяжело и зло чеканя слова:
— Да какого же черта вы вытворяете, доктор?! Мак-Рорк — случайная пешка в этой игре, давно утратившей всякие правила! Он уже сыграл свою роль, зачем вы тянете его дальше? Из-за вас он в шаге от пропасти!