Ассунта пряталась в подсобных комнатах, вызывала патрули или, напротив, оправдывалась перед ними, перевязывала чьи-то раны, утирала чьи-то слезы, с бранью выталкивала кого-то за дверь.
Но все эти перипетии, такие разные, научили ее одному-единственному закону: девять людских несчастий из десяти случаются из-за чьей-то лжи. Поэтому в стоящем сейчас перед ней щекотливом вопросе Ассунта могла с уверенностью заявить, что знает, как поступить…
…Наутро она решительно прошагала на второй этаж и постучала в дверь комнаты Джузеппе. Тот уже позавтракал и задумчиво занимался непонятным трактирщице делом: расставлял на столе в причудливом порядке разнообразные предметы. Обернувшись на звук открывшейся двери, он улыбнулся, держа в руках перчатку:
— Доброго утра, донна Ассунта.
— Здравствуйте, милый мой. — Трактирщица подошла ближе и заботливо расправила на постояльце смявшийся воротник. — Как ваше плечо?
— Еще неделя, и вовсе забуду, — легкомысленно отозвался Пеппо. Ассунта же секунду поколебалась и мягко проговорила:
— Джузеппе, мой мальчик, мне надобно с вами потолковать.
Юноша спокойно провел рукой по столу, положил перчатку на какое-то одному ему понятное место и кивнул:
— Вы правы, самое время. Сегодня последний день оплаты за комнату.
Трактирщица укоризненно нахмурилась:
— Я пришла не напомнить вам о деньгах, Джузеппе.
— А стоило бы, — без всякой иронии покачал головой постоялец. — Впрочем, я помню. И я сам собирался сегодня к вам. Донна Ассунта, вы так много сделали для меня. Если бы не ваша забота, едва ли я пережил бы всю эту историю. Но теперь мне пора поблагодарить вас и подыскать жилье попроще.
Он сделал паузу, сконфуженно ожидая ответа, однако трактирщица твердо промолвила:
— Именно об этом я и хотела поговорить с вами. Джузеппе, скажите начистоту, вы хотите съехать только из-за дороговизны комнаты, или у вас есть другие причины?
Пеппо усмехнулся:
— Вы шутите, сударыня. Я давно нигде не чувствовал себя так уютно, как у вас. Но, боюсь, моих средств не хватит, чтоб и дальше жить в Сан-Поло. Прошу вас, не обижайтесь.
Донна Ассунта вздохнула: пора было говорить без уверток.
— Джузеппе, — она мягко надавила на плечо юноши, побуждая сесть, — мне нужно сказать вам нечто важное. И если вы хоть немного доверяете старой Ассунте — прошу вас, не спешите бушевать и отказываться. Не стану лукавить, меня просили немного о другом, но я не сторонница кошек-мышек.
Теперь, в свою очередь, нахмурился Пеппо.
— Я слушаю вас, — осторожно проговорил он. А трактирщица оперлась руками о стол и начала:
— Милый мой, вчера приходил тот самый человек, что вытащил вас из воды в ту ужасную ночь. Он оставил мне денег еще за десять дней вашего проживания. — Уже договаривая фразу, Ассунта ощутила неуверенность, так исказилось лицо постояльца, но он промолчал, и хозяйка продолжила: — Не скрою, я была порядком удивлена. А господин этот пояснил, что он одинок, что прожил жизнь не так, как хотел, что жаждет искупить былые грехи… Словом, он сказал всю приличествующую случаю благородную галиматью.
Пеппо, сидевший с каменным лицом, вдруг на знакомый манер кривовато усмехнулся:
— Хорошо сказано… Стало быть, меня хотят задержать в вашей траттории. Да еще на серебряной цепочке. Занятно. А я-то, дурак, уже возомнил…
Он осекся, снова хмурясь, но трактирщица хлопнула ладонью по столу:
— Я же просила, дослушайте! Я не знаю, что привело вас в Венецию. Надеюсь, что вы не станете повторять мне сказку о своем папаше-оружейнике. Но Джузеппе… я голову даю на отсечение: этот человек не хочет вам зла. Вы не помните той ночи. Вы не могли видеть, как он бегом мчался по лестнице на второй этаж, неся вас на руках! Вы не слышали, как он орал на Энцо, требуя лучшего врача за любые деньги! Он отказался даже просушить камзол. Все время, пока врач колдовал над вами, этот человек стоял в углу комнаты и смотрел на вас, шевеля губами. Назовите меня старой дурой, Джузеппе, если он не молился. А потом… я принесла чистые простыни. Он сидел у вашей постели, держа вас за руку. Я никогда не видела у человека таких страшных глаз. У меня самой нутро заломило. Мальчик мой… Я не знаю, кто этот человек, но, прошу, не спешите его оттолкнуть. Дайте ему еще немного времени. Кто знает…
Она осеклась, отирая краем передника глаза. Пеппо молча сидел у стола. Потом медленно поднял голову:
— Донна Ассунта, если этот человек так… много для меня сделал, почему он не встретится со мной? Почему плетет какие-то странные тайны, вовлекая в это вас? Ведь я в двух шагах.
Трактирщица всхлипнула, но ответила строгим тоном:
— Я спросила. Он отговорился тем, что ничего не хочет от вас и лишь желает знать, что вы в безопасности. Но я… я уверена, что он просто не решается.
Юноша потер висок. Встал, зачем-то снова провел руками по столу, нащупал ту самую перчатку и повертел в пальцах. А потом решительно произнес, зачем-то поворачивая на пальце перстень:
— Я подумаю, донна Ассунта.
Глава 23. Письмо с эшафота
Высокие часы, походящие на миниатюрный замок из полированного ореха, мелодично отбили полночь. Мягкий гул разнесся по второму этажу, угасая под высокими потолками, и доктор Бениньо на миг поднял голову от ступки, где растирал сухие листья пустырника: ему всегда нравился бой этих часов. А в ночное время шумы особняка оседали, и музыка медных колокольцев звучала на какой-то особенный чародейский лад.
Врач бегло улыбнулся и снова взялся за тяжелый пестик, как вдруг из утихающего эха вынырнула дробная поступь. В дверь постучали. Бениньо рефлекторно вздрогнул, не столько от резкого звука, сколько от грубости, с какой стук этот вырвал его из переливчатого голоса часов. А на пороге уже показался лакей:
— Господин доктор! Прошу милостиво простить, но ее сиятельство вас требует, очень волноваться изволит.
— Сию минуту! — сухо отсек врач, застегивая верхнюю пуговицу камзола, и устремился к двери.
Подходя к покоям герцогини, врач кивнул Клименте, несущему караул у двери, и вошел в будуар. Лазария Фонци в полном дневном облачении сидела в кресле у окна, глядя в темный орнамент переплета. Бениньо приблизился к синьоре, поклонился:
— Ваше сиятельство, вы еще не изволили переодеться. У вас есть иные распоряжения? Я к вашим услугам.
Фонци перевела взгляд на врача, и Бениньо ощутил укол беспокойства. Что-то было не так… Серые глаза герцогини прожигали его ясным пристальным взглядом, в котором замерло незнакомое врачу выражение. Тусклое отчаяние пополам с холодной злобой. Так порой смотрят животные, вынужденные отгрызть стиснутую капканом лапу:
— Вы явились. Прекрасно. Мне нужна… ваша помощь. Приго… товьте черниль… ный прибор и печать.
Бениньо почувствовал, как в животе расслабилась туго сжатая пружина. Герцогиня всего лишь снова решила переписать завещание… Эта прихоть посещала Лазарию каждые несколько месяцев, и врач давно привык писать под диктовку все новые документы. Видимо, Фонци вновь привиделся дурной сон. Врач сноровисто вынул из секретера чернильницу и приготовился записывать.
— Я весь внимание, моя синьора, — поклонился он, и губы герцогини исказились в подобии улыбки:
— Велико… лепно. Итак. Я, Лазария… Бернарда… Контелло, восьмая… герцогиня Фонци, отлучаю Лауро… Бениньо, моего личного врача, от зани… заним… маемой им должности… за лживость и вероломство. Расчет… будет выпи… сан казначеем согласно дого… вору о найме. Бениньо… вы сломали… перо? Возьми… те другое. — Глухой невнятный говор парализованной скрежетнул на вопросительной ноте, и врач поднял глаза.
— Ваше сиятельство… — Он старался держаться твердо, но голос все равно дрогнул. — Я преданно служил вам тринадцать лет. Если я не угодил вам — воля ваша. Но неужели после стольких лет службы я не стою даже того, чтобы вы говорили со мной начистоту? Что за роковую ошибку я мог совершить, раз вы даже не снисходите до того, чтобы вслух обвинить меня? Не даете мне даже единственного шанса оправдаться?
Фонци тяжело дышала, на лбу выступил пот, глаза горячечно заблестели — внутри каменной развалины бушевал неистовый пожар.
— Не тратьте слова. Бениньо. Вы… вы предали меня. Что вы… так потря… сенно бледнеете? Вон, посмотрите… там… на камине.
Врач механически отошел от стола и приблизился к камину. На каменной полке лежало письмо с печатью Патриархии. Начиная догадываться, о чем речь, Бениньо взял документ и развернул. Это было послание, собственноручно подписанное нунцием. В нем официально подтверждалась гибель секретаря Магистратуры против ереси, отца Дамиано Руджеро, монаха ордена Святого Доминика.
— Я несколько раз… спрашивала вас, Лауро, почему отец Руджеро… не наносит мне визитов, — хрипло донеслось из-за спины врача. — Добро бы вы сказали… что не знаете. Но вы выдумыва… ли какую-то гнусную околесицу. Уехал. Занят. Черт еще знает что. Я сделала запрос… в Патриархию. В обход офици… альной почты. И что же… я узнаю? Мой… единственный друг… гниет в… в земле. А я даже… не простилась с ним.
Бениньо опустил письмо обратно на полку, медленно оборачиваясь к герцогине.
— Сударыня. Я лишь хотел уберечь вас, — тихо, но твердо промолвил он. А лицо Лазарии вдруг пошло неровными багровыми пятнами, губы страшно искривились, и голос окреп, будто сжиравшее ее горе пополам с яростью придало ей сил.
— Уберечь?! — надтреснуто выкрикнула она. — Господи! Я не дитя, чтоб обере… гать меня, Бениньо! Я все знаю… о себе! Я калека! Жалкое опустившееся подобие человека, утратившее принципы и мораль! Но я же не чертов овощ, расту… щий из земли! У меня так мало осталось! Всего-то право чувствовать, помнить и страдать! Да, страдать, черт бы вас подрал! — Больная захрипела, словно задыхаясь. — Дамиано… Дамиано… Вольнодумец, чудак, фанатик. Брат-доминиканец, в прежние времена фехтовавший со мной на мечах в подвале, чтоб не видела прислуга. Инквизитор, рыдавший у моего кресла в день казни осужденного, которого он считал невиновным, но не сумел оправдать. Единственный человек, с кем мне было легко дышать, легко смеяться, легко плести самые сумасбродные теории. Кто был со мной в лучшее время и в худшее не бросил меня. Кто пачкал свои руки и марал душу ради моего спасения, не получая за это жалованья… Дамиано… — Голос Фонци сорвался, и герцогиня разразилась мучительным кашлем. Бениньо привычно рванулся к столику с лекарством, но Лазария лишь прорычала: