— Я слушаю, доктор.
Врач глубоко вздохнул, будто пытаясь придать ясность мыслям, и начал:
— Годелот, я разоблачен. Все наши с вами общие дела известны герцогине. Прошлой ночью она лично все это мне сообщила. Полковник давно заподозрил меня в… нелояльности, но я думал, что Орсо затаит эти сведения, чтоб держать меня на привязи. Однако он, очевидно, собрался играть по-крупному и уже не осторожничает. Я изгнан из особняка и должен покинуть его послезавтра на рассвете, иначе мне не избежать расплаты. Но это не все. Герцогиня уже знает о смерти отца Руджеро. Она раздавлена горем и пылает жаждой мести. Виновным объявлены вы. Судить вас по закону не будут. Герцогиня намерена лично устроить подобие суда и расправиться с вами здесь же, тайно от властей. И это вполне возможно, Годелот. Вас не будут искать, а у герцогини хватит влияния и золота, чтобы подрезать любой язык.
Врач умолк, снова судорожно переводя дыхание. Шотландец смотрел на него, чувствуя, как ясно и холодно вдруг стало в голове.
Вот и все. Суда не будет. Не будет ни плахи, ни толпы зевак. Не будет даже возможности напоследок взглянуть в небо, куда уж там кого-то обличать. Все кончится тут, на холодных плитах этого каменного мешка, одна из стен которого украшена изображением замка Кампано, где все, собственно, и началось. Черт, это было бы почти красиво, не будь так убого и омерзительно! Пастор даже как-то называл такие вот финты. Сейчас… вот, аллегория.
Все эти отвлеченные размышления пробежали в уме, как уголки страниц быстро листаемой книги, и Годелот улыбнулся врачу:
— Спасибо, доктор. У меня будет время подготовиться. Не хотелось бы выглядеть перепуганным бараном. Я желаю вам удачи. Уходите отсюда ко всем чертям и забудьте это место. Мир велик, а такому, как вы, везде будут рады. Ну и… спасибо вам за науку.
Однако Бениньо неверяще покачал головой, словно юноша сказал невообразимую глупость.
— Господь с вами, Лотте, — тихо проговорил он, — вы что же, решили, что я пришел сообщить вам о вашей скорой казни, пожелать царствия небесного и откланяться? Малолетний идиот, да когда же вы повзрослеете?
Врач почти толкнул Годелота к койке, сел рядом и торопливо зашептал:
— Я велел вам слушать — вот и слушайте. Если бы Джузеппе просто погиб при невыясненных обстоятельствах, то Треть сгинула бы вместе с ним и вся круговерть потеряла бы смысл. Но Орсо не отступает — значит, игра продолжается, и герцогиня там — лишь пешка. Я не знаю, как именно он преподнес синьоре обстоятельства, но сейчас она полностью под влиянием полковника.
Однако я уверен: именно Орсо убил как монаха, так и вашего друга. И Треть, бывшая у Джузеппе, теперь у него. Я теперь просто свидетель. Очень осведомленный и очень опасный. Когда я уйду из особняка и окажусь вне защиты синьоры, я буду в полной власти полковника. А потому мне нужно бежать. Немедленно, в ближайшие же дни.
Он осекся, прерывисто вдыхая, а потом решительно продолжил:
— Я всегда знал, что вся эта история с Наследием может дурно обернуться для меня. Вы возили в Бурроне письмо. Так вот, брат мессера Берсатто — контрабандист, помощник капитана. Братья Берсатто обязаны мне. Очень обязаны. А потому у меня был с Руфино договор. Если однажды наступит отчаянный момент и мне понадобится покинуть Венецию, я пришлю ему бутылку вина определенного сорта и письмо. Меня предупредят, когда тартаны контрабандистов выходят в рейс, и сохранят место на подходящем судне. Судно готово, я сегодня проверил. Завтра ночью я отплываю на Мальту. Оттуда переберусь в Европу и, возможно, в Новый Свет. Лотте… Вы сказали, что такому, как я, будут рады везде. Но мир не меньше приветит и такого, как вы. Друг мой, поедем со мной. В конце концов… кто будет задавать лишние вопросы старому скучному врачу, путешествующему с сыном?..
Юноша молчал, чувствуя, как в висках шумит кровь. Поднял глаза, глядя Бениньо в лицо, обычно суховато-непроницаемое, а сейчас взволнованное и беззащитное:
— Доктор. А где та Треть, которую я отдал вам?
Бениньо устало усмехнулся:
— Она у меня, Лотте.
— Но доктор, вы же сказали…
Голос врача зазвучал жестче:
— Годелот, никто, кроме Руджеро, не мог сам заглянуть в тайник. Значит, никто из живых, кроме нас с вами, пока не знает, что тайник пуст. А потому… пусть эта вещь будет с нами. Кто знает, не случится ли такая ситуация, когда лишь она сможет защитить нас от гнева герцогини?
Шотландец стиснул кулак, впиваясь ногтями в ладонь. Врач был прав.
— Доктор, но как вы вытащите меня отсюда? — отрывисто спросил он.
— Это предоставьте мне. Не скрою, я не могу вам обещать безопасного пути. Но что вам терять?
Годелот взметнулся с койки, раздираемый противоречивыми мыслями. Нужно было решаться. Сейчас же. Прямо сейчас принять важнейшее решение: вправе ли он, отбросив осторожность, распоряжаться чужой судьбой, особенно такой дорогой ему? Он обернулся, долгим взглядом посмотрев Бениньо в глаза. Врач выдержал этот взгляд, терпеливо ожидая. И подросток решился:
— Доктор, я очень благодарен вам. Но я не могу покинуть Венецию один. Я… я должен позвать его с собой.
— Кого? — мягко спросил врач.
— Пеппо, — отрубил шотландец. — Пеппо жив. Я знаю об этом всего сутки. И, возможно, знаю, где его искать, хотя могу и ошибаться. Доктор, я не вправе просить вас рисковать. Но я все же попрошу. Позвольте мне хотя бы попытаться.
На сей раз Бениньо долго молчал, глядя куда-то мимо шотландца, только пот мелким бисером выступил над верхней губой да какая-то непослушная жилка билась на щеке. А потом раздельно проговорил:
— Вот как. Что ж, Лотте… Найдите его. Но помните: у вас одни сутки. Больше мы ждать не сможем. Казненный, вы уже ничего не сделаете для друга. И еще. В этом я вам помочь не могу. Следующей ночью Джузеппе должен быть с нами. В час ночи. В рыбацкой гавани Капо Пьетро. На борту тартаны «Бонито». Как — не мое дело. Если его не будет — мы все равно отплываем.
— Я понял, доктор, — коротко отозвался Годелот. — Я обо всем позабочусь. Мне только нужен лист бумаги. У меня нет ни клочка.
Врач же поднялся с койки, суя руку в карман камзола.
— Вот, — протянул он юноше помятый рецепт, с которым недавно ходил в лавку за маслом и травами. — Мне пора. Прошу вас, ведите себя тихо. Не привлекайте внимания, не нарушайте дисциплины, не злите полковника, не ссорьтесь с охраной. Не вздумайте отказываться от еды. Я вижу, вы сумели не расхвораться. Вы молоды и жизнестойки. Берегите здоровье и копите силы. Если вы выдадите себя, нам всем конец. Включая Пеппо. Я улажу все к нашему отплытию. А вы просто будьте благоразумны. Как никогда благоразумны, слышите?
— Доверьтесь мне, — так же коротко ответил шотландец.
— Я уже не раз это делал и не пожалел.
Бениньо подошел к двери и негромко стукнул в нее костяшками пальцев.
Еще не занялся рассвет, когда Годелот осторожно свернул письмо, написанное факельной сажей на обороте рецепта. Он снова старательно углублял следы щепки, которой выписывал букву за буквой, хотя знал: это письмо нужно прочесть, нигде не ошибившись. Пеппо понадобится зрячий помощник.
Обернув записку обрывком рубашки, солдат вздохнул. Итак, Пеппо может не получить письмо вовремя. Может не получить его вообще. Может не суметь его прочесть. Может довериться ненадежному человеку. Может не поверить этому письму, сочтя новым подлогом. Может решить не рисковать и попросту не прийти. С ним может что угодно случиться по дороге. Словом, им нужно чудо. Нужно, чтобы Господь всерьез был на их стороне. Только кто знает, считает ли Он их правыми…
Шотландец встал из-за стола, шагнул к койке и опустился на колени. Несколько секунд молчал, не зная, как начать молитву. Заученные с детства готовые слова казались ему неубедительными. Их ежеминутно возносят десятки тысяч людей. Услышит ли Господь еще один монотонный голос? Годелот еще немного помолчал и заговорил.
Это едва ли можно было назвать молитвой. Он говорил с Создателем все быстрее и горячей, просил, объяснял, убеждал. Он был откровенен подчас до грубости и не пытался оправдываться или хитрить. Сейчас он верил: его услышат, только если он будет искренен в каждом слове. Он поколебался на последнем «Аминь», секунду помолчал и добавил:
— Спасибо, что выслушал.
И осел на пол, чувствуя себя совершенно опустошенным и невероятно, непривычно спокойным, будто действительно излил душу понимающему и доброму исповеднику. Оставалось последнее, что зависело от него в ту ночь.
Пробило половину пятого утра. Годелот подошел к двери и негромко в нее постучал. В шесть Морита сменят с караула. Отзовется ли он на стук?
Но тосканец отозвался почти сразу. Отперев дверь, он заглянул в каземат.
— Тишина, как в гробу… — прошептал он. — Трудно поверить, но даже Ромоло, наверное, храпит. Чего случилось, дружище?
— Тео, старина, помоги мне еще разок. Последний, памятью матери клянусь.
Тосканец бегло оглянулся и скользнул в камеру.
— Сначала говори, чего сделать нужно, а там вместе подумаем.
Годелот заговорил еле слышно:
— Тео, ты Венецию знаешь как родную. Скажи, в Сан-Поло есть местечко под названием «Серая цапля»?
Морит нахмурился и помолчал, а затем кивнул:
— Да, траттория есть такая. Дорогая, там при деньгах люди квартируют. Я внутри не бывал, но фасад знатный.
— Вот… — Годелот с отвращением услышал, как взволнованно дрогнул его голос. — Брат, мне до смерти перед тобой совестно. Но… словом, я узнал, что выйду я отсюда, скорее всего, прямиком на плаху. Ты с караула скоро сменишься. Снеси туда письмецо, Богом прошу. У меня приятель там сейчас живет. А его сестра — моя невеста. Она ничего еще не знает, но… не могу я просто так исчезнуть и даже вести о себе не подать.
В лице Морита что-то дрогнуло.
— Вот черт! Это к ней ты по воскресеньям бегал?
— К ней.
Тео поколебался, а потом решительно протянул руку:
— Давай письмо! Как приятеля-то звать?