— Да что ж вы за человек, полковник?! Это же письмо невесте! Последнее, из самого нутра, как исповедь! У нее же ничего больше не останется, кроме записульки этой! А если она ждать Годелота станет? Вот так всю жизнь и прождет, надеясь! А его уже не будет! И ждать-то некого! Оно не для ваших глаз! Хоть что-то Годелоту оставьте, что ж вы как ворон на подранка!
Орсо медленно поднял глаза. Опустил брови. И рядовой уже ждал, что сейчас его без затей наотмашь ударят в лицо. Но полковник вдруг бережно свернул письмо, снова обернул полотном и протянул назад.
— Вы правы, Морит, — серьезно и без тени насмешки ответил он, — я перегнул палку. Отнесите письмо, я разрешаю.
…Переходя мост, тосканец передернул плечами, вспоминая эту сцену. Сейчас ему уже казалось невероятным собственное окаянство, понеже командира он боялся крепко, пусть и скрывал это, как умел, от однополчан.
Ничего… При всей своей суровости Орсо никогда не сводил с подчиненными запоздалых счетов. Раз уж сразу не прибил — стало быть, пронесло. А Годелоту об этой сцене знать необязательно. Ему только хуже сделалось бы от мысли, что его последнее письмо читал посторонний.
С этой здравой мыслью Морит окончательно воспрял духом и прибавил шагу.
Энцо уже выпроводил визитера и громыхал чем-то на кухне, а Пеппо все так же стоял у лестницы, задумчиво вертя письмо в пальцах.
Что-то случилось… Лотте даже не стал ждать, что друг опять заглянет к Фарино. Он послал письмо прямиком в тратторию, хотя это было и не слишком разумно. Более того, он прислал однополчанина. В этом не оставалось сомнений: судя по запаху, исходившему от визитера, они с Годелотом коротали время в одной и той же караулке. Значит, дело настолько важное, что медлить нельзя.
Пеппо сдержал досадливый вздох. Придется рискнуть и ему, полагаясь на благоразумие друга. В конце концов, он передал письмо «для сестрицы».
— Любезный Энцо… — окликнул он, осторожно заглядывая в кухню.
— Чем могу служить, мессер Моранте? — с готовностью отозвался повар. — Обед еще не скоро, но ежели вам чего желается…
— Благодарю, Энцо, не хлопочите, я подожду, — как можно приветливее улыбнулся Пеппо. — У меня к вам просьба. Не прочтете ли вы для меня письмецо? Сам знаю, нехорошо в чужие письма нос совать. Но вы же слышали… Сестра ведь. За ней приятель мой давно волочится. Парень славный, но одно — вина вместе выпить, а другое — сестру ему доверить. Тревожно мне… Матери у нас нет, я тоже из дому подался не ко времени, кто приглядит, все ли там чисто? А ну как он ее обидит? Я же себе не прощу.
В ответ раздалось сопение: Энцо вытирал руки, явно прикидывая, стоит ли лезть не в свое дело.
— Ну… коли сестра, оно, конечно, важно… — пробормотал он. — Только негоже… Ежели хозяйка прознает…
— Так вы же по моей просьбе, не самовольно. — Пеппо сделал многозначительное лицо. — Девичья честь всяко важнее пустых приличий, или я неправ?
Повар еще немного попыхтел и взял записку из руки тетивщика. Пошуршал бумагой и затих.
— Почерк дурен, — будто извиняясь, отметил он и начал читать по складам: — Сего… дня но… чью, в час по… по… лу… ночи. Порт… Капо Пьетро. Тар… та… на «Бонито». Не ог… ля… ды… ва… ясь. Мне гро… зит каз… казнь. К черту все. Жду. Л. — Энцо откашлялся и еще раз подчеркнул: — Да, почерк прескверный. Кхм. Мессер Моранте, тут больше ничего не сказано. Даже подпись, прости Господи. «Л», буква, а не подпись.
Пеппо, застывший и до ломоты стиснувший зубы, встрепенулся.
— Вот чертов висельник! — рявкнул он. — А вы говорите, «негоже»! — Юноша осекся и тут же доверительно шагнул ближе к повару: — Любезный Энцо… Вы человек порядочный и уважаемый, об этом все знают. Я уверен, что вы никому…
— Да что вы! — замахал руками повар. — Особенно когда честь незамужней девицы под ударом! И в мыслях не имейте, я ровно камень могильный!
— Я и не сомневался в вас, — признательно кивнул Пеппо, протягивая повару руку, отчего-то сжатую в кулак. — А не объясните ли, что это за Капо Пьетро и как туда добраться?..
…Поднявшись в свое убежище, оружейник в тот же миг сбросил маску праведного негодования и сжал голову обеими ладонями, словно пытаясь удержать вместе разбегавшиеся мысли.
Казнь… Какая еще казнь? За что? Но это ни беса не шутки. Годелот собирается бежать и зовет друга с собой. А значит, все уже решено. И кто-то, несомненно, помогает. Кто-то, кто уже позаботился о пути к отступлению. Сегодня в час ночи…
Пеппо заметался по комнате. «Не оглядываясь». Бросить все и снова бежать в неизвестность, едва обретя под ногами зыбкую почву. Снова незнакомые места, чужие люди, стены, углы. Новая бездна, в которую нужно будет ринуться, не зная ни ее краев, ни дна. Покинуть Венецию, где он успел так много пережить, и людей, которые успели стать ему дорогими. Алонсо, Барбьери. Паолину…
Оружейник замер на месте, вдыхая до боли в легких. У него есть не только близкие. У него есть враги. И, пока он остается в Венеции, они будут угрожать тем, кто ему важен. Как Лотте сказал? «К черту все». Так почему нет? К черту интриги, вечный страх, вечную осторожность. К черту нераскрытые тайны. К черту это страшное Наследие. Пока треть древней флейты лежит в его кармане, прочие куски стоят не дороже, чем серебряные кольца на их концах. Вот и пусть три сестры живут подальше.
Пеппо медленно выдохнул, бессильно опускаясь на кровать и снова обхватывая руками голову.
Все это разумно и чертовски притягательно. Вкусить свободы и незатейливых радостей пополам с новыми опасностями и тревогами. Разрубить все узлы разом и покончить с родовым проклятием. Только часть, живой осколок его самого все равно останется здесь, запертый за стенами богадельни Святого Франциска. И ему все равно кажется, что он не должен покидать ее. Пусть даже он только в тягость ей со своей неуклюжей увечной любовью.
Оружейник встал, крепко проводя ладонями по лицу, будто стирая липкую паутину тяжелых мыслей. Итак, в час ночи. Тартана «Бонито». У него есть около двенадцати часов. Этого мало… А ему много нужно сделать до назначенного времени.
Смеркалось, влажные облака стадами ходили над лагуной. Воздух напоминал сырую простыню — был слегка затхл, слегка зябок и слегка раздражал. Чахлая морось с ленцой подмачивала грязные мостовые, чтобы сделать их еще более скользкими, и кучи отбросов, чтобы они смердели еще гаже.
К траттории «Серая цапля» спешил мужчина в дорогом плаще с глухим капюшоном, вполне уместным в тот неприютный вечер. Он задержался у входа, хмуро оглядел переулок и толкнул входную дверь. Войдя в переднюю, визитер тут же устремился к закутку, где донна Ассунта, покусывая кончик пера, внимательно созерцала только что подсчитанную колонку цифр.
— Сударыня! — резко окликнул он, и хозяйка вздрогнула, роняя перо. — Где Джузеппе?
Трактирщица чуть растерянно подняла перо и воткнула в гнездо чернильницы.
— О… так его нет. Он ушел.
— Что значит «ушел»?! — повысил голос визитер. — Господи, сударыня, я же просил, я умолял вас: задержите его хотя бы ненадолго!
Но Ассунта уже взяла себя в руки и сдвинула брови:
— А вы не частите, не разобравшись! — припечатала она. — Я вам не кухарка на жалованье, чтоб в меня кости швырять!
— Какие, к чертям, кости! — рявкнул щеголь. — Где мой сын?!
Окрик этот повис в тишине, будто чад от залитого по небрежности очага. Трактирщица откашлялась.
— Вон оно что, — пробормотала она, — могла бы, гусыня, и сама догадаться… — Затем строго поглядела на визитера. — Будет вам, сударь, мышей распугивать. Уж сразу в крик. Я разве сказала, что Джузеппе вовсе прочь съехал? Вышел он по делам каким-то, только и всего. Вещи все на месте, к ужину обещался быть. Он по темноте не больно разгуливает.
Щеголь поморщился и потер переносицу. Потом нахмурился:
— Его кто-нибудь искал?
Донна Ассунта обернулась к кухне, красноречиво закатывая глаза:
— Меня полдня не было дома. Энцо! К мессеру Моранте гости не приходили?
Повар выглянул из-за двери с видом человека, которого отвлекли от молитвы ради предложения напиться.
— Никак нет, донна, — отчеканил он, — да и откуда им взяться?
Он снова скрылся в полутемной кухне и чем-то деловито загремел.
Визитер помолчал, а потом поднял ладони, словно признавая свою неправоту:
— Виноват, сударыня. У меня сегодня совершенно безумный день.
Ассунта деловито зажгла шандал и воззрилась на щеголя еще строже:
— Вам бы дождаться его, сударь. Сколько вы еще чаете в невидимку играть? Скажу вам по совести, я с ним начистоту поговорила, без уверток. И про деньги ему выложила, и про все прочее. А он, представьте, так сразу и спросил: почему вы ему подачки со мной передаете, а сами важничаете? Нехорошо это, мой дорогой. Да не об этом речь. Он сегодня, как после обеда по своим надобам уходил, кой-чего вам передать велел. — Трактирщица вынула что-то из-за лифа и положила на стол. В отсветах свечей холодно блеснул гранями изумрудный перстень. — Деньги он ваши принял. А это просил вернуть вам. Сказал, деньги взаймы берет, с возвратом. А такие дорогие подарки — это ему больно шикарно. Даже сказал так чудно́… как это… Вот: его пальцы для мозолей приспособлены, а не для драгоценностей.
Мужчина медленно взял со стола перстень, надел на палец и поднял посуровевшие глаза:
— Что ж, значит, не сегодня. Сегодня я должен исправить одну ошибку, совершенную много лет назад. Тогда все станет на места. Завтра я приду снова и сам подарю сыну этот изумруд. — Секунду помолчав, он добавил: — Буду с вами прям. Джузеппе угрожает один человек. Страшный человек. Он много лет преследует одну цель, ему давно нечего терять. А у Джузеппе есть то, что ему нужно. Но об этом укрытии наш враг не знает. По крайней мере, я на это надеюсь. Прошу вас, донна Ассунта, уберегите Джузеппе. Никуда его не выпускайте сегодня. Никуда, слышите? Даже если вам придется его связать. И никого не подпускайте к нему, кем бы он себя ни называл. Потому что в руках этого человека весомое орудие — лучший друг Джузеппе. А я смогу защитить лишь одного из них. Но не обоих. Вы понимаете?