Но настойчивость всегда приносит плоды. Через несколько месяцев мне посчастливилось встретиться с солдатом графского гарнизона, аркебузиром Таддео. Тот тоже долго упрямился, но я видел: он все помнит. Пришлось припугнуть его сатанинскими кознями, будто малое дитя. И солдат рассказал мне, что монах по имени брат Саверио действительно читал проповедь, а накануне играл на флейте прямо в трапезной зале в присутствии почти всей замковой челяди, в честь возвращения младшего графа допущенной на господский ужин… Сам Таддео флейты не слышал, он явился в замок позже. Видимо, поэтому с его памятью и не приключилось ничего сверх обычного похмелья.
Итак, я оказался на верном пути, обрел долгожданный шанс. С деньгами герцогини, ее влиянием и ее личной заинтересованностью я получал неограниченные возможности для поисков. Но должен был держаться в тени. Поэтому через несколько месяцев, немного выждав, сам изложил легенду о Флейте Гамальяно на пергаменте, в должной мере переплетя в ней правду с обывательскими сказками. Затем подложил его в одну из купленных герцогиней редких книг. Там ее и обнаружил доминиканец Руджеро. Запал был подожжен, а мне оставалось лишь ждать.
Бениньо сделал паузу, послышались негромкий хлопок и бульканье — похоже, врач откупорил флягу. Пеппо машинально облизнул губы: только сейчас он ощутил, как ему хочется пить. Врач заметил этот беглый жест. Он поднялся, подошел к юноше и приложил горлышко фляги к его губам бережным и умелым движением человека, много лет посвятившего беспомощному пациенту.
Во фляге было вино. Превосходное вино. Оно почти не утоляло жажды, но по венам скользнуло вкрадчивое тепло, чуть разбавив кровь и будто напомнив Пеппо, что неподвижное тело еще живо. Он охватил пальцами сырые подлокотники кресла, поневоле заметив, что левый еще крепок, а правый порядком прогнил…
Бениньо меж тем спокойно продолжал, похоже, уже мало заботясь, слушает ли его пленник, а лишь бестревожно бредя по тропке воспоминаний, запоздало оживляя лица давно ушедших людей и задаваясь какими-то вопросами, на которые прежде не хватало времени.
— Положа руку на сердце, порой становилось страшно. Слишком могучий маховик я запустил, не имея над ним никакой власти. Отец Руджеро… Это был умнейший человек, Пеппо. Странный, даже поразительный. Конечно, он тут же сложил два и два. Уж слишком быстро, неожиданно и своевременно случились оба несчастья.
Руджеро взялся за дело без раздумий. Узнав у герцогини все, что той было известно о младшем Кампано, святой отец дернул за какие-то нити и наведался к графу Оттавио с задушевной беседой. Намекнул, что всплыли былые грешки старшего брата, еретика и самоубийцы. Пригрозил ему расследованием. Словом, я не знаю всей канители, но порядком встревоженный Оттавио открестился от всего, свалил вину за смерть брата на монаха Саверио и поклялся, что ничего больше о нем не слышал. Но Руджеро не поверил и напрямик сказал графу, что намерен доказать его причастность и к смерти Витторе, и к недугу герцогини. Причем оправдываться Оттавио придется перед церковным судом, поскольку дело явно не обошлось без колдовства.
Граф оказался довольно жалким человеком. Он до смерти испугался и тут же выложил, что действительно не знает, где искать брата Саверио, зато по просьбе последнего трижды пересылал крупные суммы денег в некую рыбацкую деревушку. Так герцогиня узнала о нашей с Саверио сестре. Твоей матери. Тогда еще я не знал, кто скрывается под глупым именем Рика.
Я старался ни во что не соваться, ведь я был лишь врачом. А потом из отчета капрала я узнал, что семья Ремиджи была пытана, допрошена и убита. Более того, дом был сожжен, несмотря на строжайший запрет Руджеро. Господи, какой разразился скандал… Впрочем, теперь я догадываюсь, кто устроил пожар. Фрида. Она сразу поняла, что к чему, и подожгла дом, надеясь спрятать Наследие под руинами. Но пепелище разгребли по бревнышку, и герцогине досталась треть Флейты, хранившаяся в подполе.
Всего треть. Я был просто убит этим известием. Среди немногих уцелевших бумаг, привезенных капралом, я нашел письмо Саверио к твоей матери. Там он говорил о своем желании увезти Флейту и о том, что «продал душу дьяволу». О тебе он упоминал с бесконечной нежностью, и я поначалу решил, что не известная мне Рика — его любовница, а ты — его побочный сын. Забавно… А вскоре я выяснил и то, что Рику убил не один из солдат, а подручный самого Руджеро, брат Ачиль. Мне же очень нужен был ловкий и не принципиальный помощник. И вскоре я… м-м-м… перекупил этого мерзавца.
Кстати, он вовсе не был монахом. Брат Ачиль родился дворянином и в свое время носил звучное имя. Однако много лет скрывался под монашеской рясой от преследований властей за чудовищные истязания жены и нескольких служанок.
Последние восемь лет он служил мне. Ему я передавал часть добытых мной сведений, чтобы он доносил их до Руджеро. В руках доминиканца они были полезнее, а мой подручный снова и снова доказывал Руджеро свою преданность, оставляя меня в столь необходимой мне тени. Кстати, именно брат Ачиль поведал отцу Руджеро, что встретил тебя в деревеньке Гуэрче. И даже красочно описал, как ухитрился узнать тебя через столько лет по твоему изумительному сходству с матерью. Я бы в жизни не поверил в подобную чушь, но люди всегда верят тому, чему хотят, а Руджеро очень хотел поверить в твое существование. Зато судьба остальных частей Флейты еще долго… чертовски долго была мне неизвестна.
Корабль вдруг покачнулся, Бениньо оступился и, вскинув голову, оглядел каюту, будто проснувшись. Пеппо сидел неподвижно, только глаза, похожие на поблескивающее темное стекло, были устремлены в сторону врача.
— Забавно… — задумчиво промолвил юноша, и доктор слегка приподнял брови:
— Вот как, забавно? А я ждал обвинений. Признаться, ты был так молчалив, что раза два мне показалось, что я усыпил тебя своим бормотаньем.
— Забавно другое, доктор. То, как искренне вы верите в свою байку.
— Что? — В голосе Бениньо послышалась тень замешательства.
— Знаете, доктор, вы, вероятно, были правы. Я не смог вас понять, — спокойно продолжал Пеппо. — Вы так убежденно толкуете о своих терзаниях, о любви к приемному отцу, о горьких потерях и тяжелой цели. А я слышу грязную историйку о слабом человечишке, сознательно погубившем всех, кто был к нему добр. Кажется, это называют «пригреть на груди змею». Только какая из вас змея… Вы ничтожество, которому даже груз благодарности оказался не по силам. Джироламо был тысячу раз прав насчет вас. И даже мой дед, которого наверняка всю жизнь одолевало чувство вины перед вами, все же раскусил вас.
И не нужно драм о случайных порывах отчаяния. Никто не таскает с собой зараженные страшными хворями инструменты по забывчивости. Вы принесли этот… как вы сказали… ланцет из госпиталя, уже все продумав. И мнимого Саверио вы пристрелили совершенно хладнокровно. Думаю, вы издали увидели открытую дверь кабинета. Не забывайте, я оружейник. И я знаю, сколько времени нужно, чтоб подготовить пистоль к выстрелу.
Воздух в трюме словно сгустился, потяжелел, налившись горьким чадом. Бениньо подошел к юноше вплотную и мягко промолвил:
— Давай. Плюй злобой. Исходи на пустой яд. Я все равно победил, что бы ты ни толковал теперь.
— Вот видите, — усмехнулся Пеппо, — даже сейчас, когда я сижу перед вами, связанный и беспомощный, вы все равно пытаетесь утвердиться передо мной. Все равно доказываете мне, что вы сильнее.
Доктор склонился к падуанцу, обеими руками опершись на поручни, застонавшие под тяжестью его ладоней:
— Что ж… Да. Да. Доменико пренебрег мной. Решил, что я недостоин Наследия. Сбросил со счетов, как неудавшегося жеребенка. И я даже не знаю почему. Где я ошибся, что сделал не так. Но я сам взял то, в чем он отказал мне. И я рад, что не убил тебя сразу. Мне отрадно смотреть в твое лицо. Ты настоящий Гамальяно, Джузеппе. Отважный, дерзкий, изворотливый и высокомерный. Все в тебе от них. Кстати, именно поэтому я так рассчитывал на помощь Годелота. Почти все Гамальяно плевали на закон и мораль, но все они и всегда были неистово преданы тем, кого любили. Преданы так, что порой этой преданностью губили и себя, и любимых. Дед отчаянно гордился бы тобой. И от этого мне еще слаще в эти минуты. Видел бы сейчас нас Доменико. Меня, которого он отшвырнул в сторону. Победителя. Нового Кормчего… И тебя, того самого наследника, которого он так ждал. Нищего, увечного, жалкого уличного вора.
Судно тихо покачивалось на мертвой зыби. А они застыли, лицом к лицу, глаза в глаза. Двое последних Гамальяно. Новый Кормчий и уличный вор.
Глава 28. Клаудио
Годелот молча смотрел на пальцы полковника, стискивающие его запястье. На языке сама собой вертелась какая-то безвкусно-шершавая чушь вроде «вашего кого?».
Но шотландец молчал. Потом почти с усилием поднял на полковника глаза. После этих невообразимых слов отчего-то трудно было встретиться с ним взглядом, будто Орсо обнажил какой-то настолько укромный угол своей жизни, что случайному свидетелю надлежало просто провалиться сквозь землю. Но кондотьер лишь спокойно выпустил руку подчиненного:
— Молчите… — задумчиво протянул он. — Да не прячьте вы глаза. Я и сам знаю все, что вам хотелось бы сказать сейчас. Семнадцать лет я не подозревал о его существовании. А совсем недавно узнал. Узнал, что преследовал единственного человека, которого должен был защитить. У которого никого не было, кроме меня. И который мог придать всему смысл.
Годелот медленно опустился на табурет у кровати. Он испытывал то чувство, которое может испытать человек, всю жизнь проживший на одной стороне улицы и вдруг впервые увидевший ее из окна дома напротив. Все знакомые вещи, казалось, остались на прежних местах, но теперь выглядели совсем по-другому.
— Так что же, — тихо пробормотал он, — Рика Ремиджи…
— …Ее звали Фредерика, — спокойно пояснил Орсо, — в девичестве Гамальяно, но я знал ее как Фриду Альбинони.