О чувствах не стану, это мое дело. Но это все изменило, Годелот. Доселе Флейта нужна была мне, чтоб избавиться от нее. Сейчас же я стремился к ней вдесятеро алчнее. Я не мог исправить всех прежних зол. Но я мог сделать хоть самое малое. Вернуть зрение сыну. О том, чтобы вернуть его самого, я тогда не думал. Здесь не помогла бы никакая Флейта.
Тратторию, где он жил, я разыскал, наняв шпионом омерзительного пропойцу по кличке Сверчок Густав, который околачивался возле лавки Барбьери. Хоть дочка хозяина и морочила мне голову, ее слова стоило проверить.
Узнав, где живет Пеппо, я тут же выставил у траттории наблюдателей. Оказалось, не зря. Вскоре на сцене появился подручный Руджеро. Я даже подозреваю, что у него был тот же осведомитель. Он выманил Пеппо из «Шлема и гарды», угрожая Росанне Барбьери. Тогда один из моих соглядатаев отправился вслед за братом Ачилем, которого Пеппо увел из лавки, а второй бросился ко мне на доклад.
Я сразу догадался, куда Пеппо заманит этого упыря. В единственное место, где он имеет преимущество над зрячим. Но, увы, я подоспел слишком поздно. Пеппо уже сам справился с ублюдком. Мой человек подслушал их разговор, однако вмешаться не успел — зашиб ногу, прячась в развалинах. Мне осталось лишь сыграть роль случайного свидетеля. Сын отправился восвояси, я же изуродовал труп брата Ачиля и бросил в канал, чтобы все выглядело как месть уличных прощелыг. Доклад своего наблюдателя я услышал только назавтра. Если бы я раньше узнал, что именно брат Ачиль убил мою Фредерику и лишил зрения Пеппо, я бы… Да черт с ним…
Лицо полковника вдруг исказилось, он тяжелее задышал. Годелот подался к нему, снова окуная полотно в миску с водой, но Орсо лишь вскинул руки.
— Больно… — хрипло бросил он и зачастил, рубя фразы меж мучительными вдохами. — Не обращайте внимания. Я еще не закончил. Не знаю, чего я ждал тогда. Мне оставалось лишь добыть Треть, находящуюся у герцогини. Но была куда более сложная задача: встретиться с сыном и попытаться вызвать хоть тень доверия, на которое я не вправе рассчитывать. Однако судьба сама пустила все по угодному ей руслу.
Отец Руджеро, оказывается, не дремал. Он тоже разыскал Сверчка Густава, уже сослужившего мне службу, и тот выложил ему все, что знал о Пеппо. Чертов Сверчок вообще пел соловьем перед кем угодно, стоило его припугнуть. Что возьмешь с горького пьяницы. Беда была лишь в том, что в ночь, когда Руджеро явился в тратторию, Пеппо сумел ускользнуть незамеченным, обойдя оба выхода. Мои шпионы потеряли его, и, покуда я узнал о происходящем, пока кружил в лодке по Каннареджо, события уже зашли черт-те куда.
Я застал Пеппо с монахом на мосту. И издали видел, как Руджеро выхватил что-то из-под плаща, вскидывая руку. Разбираться времени не было… У меня имелось два пистоля с уже заведенными замками. И два выстрела. Черт бы все подрал, Мак-Рорк… Никогда, слышите? Никогда не стреляйте, стоя в лодке. Это была страшная ночь. Не знаю, как я не сошел с ума и не наворотил еще худших бед. Я почти не помню следующие полчаса. До сих пор не пойму, как сумел не перевернуть лодку, вытаскивая сына из воды. Ободрал ладони об уключины. Помните отпечаток руки на камнях, которым вы меня попрекнули? Это была моя рука. Потом траттория. Врач… О Трети я тогда и не вспомнил.
Орсо умолк, тяжело дыша, с усилием вбирая воздух в легкие.
— Только когда я узнал, что сын пришел в сознание, ко мне вернулась ясность ума. Через несколько дней я побывал в «Шлеме и гарде». Мне нужно было узнать, что говорят о его исчезновении. Не искал ли его кто-то еще. Заодно я осмотрел его пожитки. Там могли быть какие-то вещи, важные для него. Представьте, я наткнулся на старую Библию Эрнесто. Я сразу ее узнал. Той же ночью, пересматривая вложенные в Библию черновики, я нашел письмо.
Дыхание полковника на миг оборвалось, и тут же он задышал часто и хрипло, заливаясь сероватой желтизной.
— Почему я не знал раньше, господи. Бениньо… Эта мразь годами была у самого локтя. А я кланялся ему и толком не воспринимал всерьез. Нет, Годелот. Пусть я сгорю в аду по вашему желанию, но я не мог дать доктору уйти. Пока он жив, ни один Гамальяно не будет в безопасности.
Капли пота лились по вискам, путаясь в волосах. Дыхание полковника становилось все прерывистее, слова звучали будто бред. Годелот вскочил, опрокидывая табурет и склоняясь к койке.
— Полковник, не волнуйтесь так… — залепетал он, хватаясь за миску с водой. — Сейчас, сейчас… Сейчас станет легче.
Но Орсо беспорядочно помотал головой:
— Годелот… — проговорил он глуше, — простите меня за ваше заключение. У меня не было выбора. Я должен был лишить Бениньо помощника. А еще… я очень боялся, что он узнает, где искать Пеппо. И, угрожая вам, сможет выманить Пеппо из укрытия. Я ведь и сам когда-то планировал такой ход. И вот еще что… Запомните… Близкие порой уходят. Самые нужные, самые дорогие. Так устроен мир. И вы не должны бросаться следом за ними, даже если их смерть — ваша вина. Смерть ничего не может исправить, Годелот. Только живой… вы можете что-то изменить… или хотя бы искупить.
Шотландец слушал эти сбивчивые слова пополам с хрипом, отирая холодным полотном пот, выступивший на лице кондотьера.
— Тише, — бормотал он, — тише… Рана откроется. Прошу вас, мой полковник, успокойтесь. Вы не можете… Только не сейчас… Все наладится, клянусь, вы только держитесь.
Он чувствовал себя невероятно беспомощным, шепча эту чушь. Вода лилась по рукам, промачивая рукава камизы. А лицо кондотьера, еще недавно спокойное и сосредоточенное, подергивалось, крылья носа побелели, заострились углы челюсти. Годелот чувствовал: полковник все ближе к последней грани, и ему не удержать его.
— Это вы, вы простите меня, мой полковник, — заговорил он горячо, — я не понимал… А ведь все эти дни, что я сидел в карцере, воображая, как перережу вам горло, вы защищали меня. Но вы могли защитить меня от чего угодно, лишь не от моей собственной тупости. Успокойтесь, прошу вас. Я сейчас позову врача, держитесь, мой полковник, умоляю…
А Орсо вдруг схватил Годелота за руку, приподнимаясь с постели.
— Пустое… — пробурчал он. — Погодите, Годелот. Я должен сказать… В Сан-Марко есть контора стряпчего, Сильвио Бельграно. У него завещание… Непременно запомните. Душеприказчики… вы и Ромоло. Я знал, что могу… всякое может… Пеппо не должен остаться без гроша… Прошу вас, Годелот. И этот изумруд. Это последнее, что связывает меня с моей семьей…
— Не тревожьтесь, ваше превосходительство. — Руки шотландца тряслись, в горле стоял ком. — Я запомню. Я все сделаю, я передам. Ну же, ложитесь. Черт подери… Хозяин! Хозяин, врача! Да где вы, мерзавец!
А пальцы Орсо разжались, отпуская руку Годелота. Полковник медленно осел обратно на простыни. По лицу прошла судорога. Он зашептал что-то по-испански, прерывисто и хрипло. Мучительно вздрогнула нижняя челюсть, а темно-кобальтовые глаза остекленели, глядя в потолок и став невероятно знакомыми в своей задумчивой неподвижности.
Глава 29. Ласковый мрак
Казалось бы, ему должно быть страшно. А еще отвратительно, больно и горько. А было все равно. Разум молчал, словно человек, придавленный обрушившейся кровлей, слишком изувеченный, чтобы чувствовать боль.
А лба вдруг снова коснулась мягкая холеная рука, отирая капли пота, и Пеппо передернуло, будто ему на лицо спустился паук. Бениньо же неторопливо потер влажные кончики пальцев.
— Не бойся, — мягко проговорил он, — все будет быстро и легко. Я ведь врач.
— Вы мне интерес не портите! — отрезал Пеппо, привычно ощетиниваясь. — Лучше скажите, что с Годелотом.
— У Лотте есть отличные шансы все для себя уладить. Всего при двух условиях. Если его не убил полковник и если ему хватит ума не искать тебя, а попросту бежать из Венеции. Я надеюсь, что он поступит разумно. Право, Лотте — один из немногих участников этой кутерьмы, к которому я питал самые теплые чувства. — Он помолчал, а затем задумчиво добавил: — Он удивительный мальчик… Скажи, Пеппо, ты никогда не завидовал ему?
— Я завидую всем зрячим, — угрюмо огрызнулся оружейник.
— Это не в счет, — покачал головой доктор, — в мире зряче большинство людей. Лотте же обладает особым талантом. Он умеет покорять сердца. Ведь ты сам, волчонок, за него перегрызешь любое горло. Я помню, как впервые увидел его на герцогской кухне. Избитого плетью, изможденного. Я сразу его узнал. Поначалу приглядывался, пытался понять, что затеял полковник. А потом… М-да…
Врач вздохнул, опираясь плечом о стену:
— Ты знаешь, Пеппо, люди без слабостей не в моем вкусе. Отец Руджеро с его пылкой преданностью герцогине и ненасытной жаждой постичь основы мироздания был для меня понятен. Право, мне всегда казалось, что он прячется среди борцов с ересью именно потому, что мать-земля сроду не носила такого закоренелого еретика, как он сам. Религия была совсем не для него, мыслителя и идеалиста. Посулив ему Флейту, я сделал его мягче воска.
А вот с полковником Орсо все было куда сложнее. Он казался мне монолитной скалой, лишенной любых брешей. Его не интересовали ни деньги, ни женщины, ни власть, ни выпивка, ни игра. С такими каменными людьми очень трудно. Мне порой становилось жутковато — и любопытно, что сделало его таким.
А потом появился Годелот. Он внес в жизнь особняка немало сумятицы, вечно влипал в какие-то истории и получал щедрые наказания. Но я не мог понять: зачем полковнику весь этот фарс? Ведь единственный твой близкий человек был у него прямо в кармане. Стоило Орсо послать тебе короткую записку и приложить к ней отрубленную руку Лотте, как ты примчался бы бегом, неся Треть в зубах. Но нет. Полковник вел с мальчиком длинные разговоры. Обучал его фехтованию. Подвергал каким-то не всегда понятным мне испытаниям и в то же самое время бдительно следил, чтоб с Годелотом не приключилось беды.
И очень скоро я уяснил: вот оно. То самое слабое место полковника.
Я до сих пор поражаюсь, как Лотте сумел покорить тот мушкетный затвор, что бьется в груди Орсо. Но причины были не важны. Я должен был немедленно познакомиться поближе с человеком, который подобрал ключ к полковнику. Это оказалось совсем просто. Лотте любопытен и полон жизненных иллюзий. Мы быстро сошлись. И знаешь, Пеппо… Он меня очаровал. Я знавал умных и талантливых людей, но смелость мысли свойственна очень немногим, особенно в наши несчастные времена. С Лотте я легко забывал о своей главной задаче, отвлекался от всего, и во мне воскресал ученый, который жаждал наставлять, пестовать и делиться своими уменьями.