выбрал его. Не тебя.
По лицу Пеппо прошла волна. Исказились губы, вздрогнул подбородок, крылья носа, брови. Бениньо жадно следил за этой внутренней борьбой, не отрывая взгляда. А оружейник холодно произнес:
— Не пытайтесь равнять меня с собой, доктор. Я тот, кто я есть, и никому ничего доказывать не стану. Мне хватает того отца, чье имя я ношу. А Лотте… он всегда был лучше меня. И если из нас двоих кто-то выбрал его — это хороший выбор.
Бениньо долго молчал, вновь пристально и задумчиво оглядывая лицо Пеппо, будто все еще не находя в нем чего-то важного, что упускал ранее. А потом отошел к столу, вынимая из-под плаща потертый кожаный чехол и развязывая шнуры. В свете фонаря тускло блеснула сталь — в чехле оказался хирургический набор. Врач кропотливо перебрал ланцеты, кожнолоскутные резцы, лезвия для иссечения плоти. Выбрал одно, узкое и тонкое, и сжал филигранную рукоять в ладони, будто отогревая. Обернулся к Пеппо и сообщил ему ровно и деловито:
— Что ж, ты прав. Каждый есть тот, кто он есть. Порядок восстановлен, и дальше тянуть незачем. Мы и так порядком увлеклись. Скоро рассвет. Сразу оговорюсь, я не сторонник драм из рыцарских романов. Никаких кинжалов в груди. Я безболезненно отворю тебе шейную артерию. Ты угаснешь быстро, ничего не почувствовав. Тело утром подберут рыбаки. Все деньги, бывшие при тебе, на месте. Тебя похоронят по-христиански.
— Благодарю, — безразлично отозвался оружейник. — А что это за посудина, на которую вы меня затащили? Что это не «Бонито», я понял почти сразу. Здесь слишком тихо.
— О, это старый корабль, гниющий около мыса уже черт знает с каких пор. Я лишь нанял каких-то бродяг, чтобы они установили сходни, которые и сбросил в море, пока ты был без сознания. Правда, неугомонный Орсо и тут попытался все испортить. Поставил на берегу своего очередного холуя. А тот, не будь дурак, заметил сходни, о чем-то догадался и учинил засаду. Это он выскочил нам навстречу, когда мы поднялись на борт. Правда, он не ожидал, что я буду вооружен. Но у полковника нашелся великолепный пистоль, уже заряженный и с заведенным замком. Отвратительное было зрелище…
Вся история с «Бонито» была лишь для отвода глаз. Я понятия не имею, кто там в капитанах, и они тоже ничего обо мне не слышали. Я просто выбрал суденышко, отчаливающее от нужного мне берега в подходящее время. Для правдоподобности.
Доктор подошел к Пеппо и распахнул на нем ворот камзола.
— Все вообще сложилось как по нотам, — неторопливо пояснил он. — Думаю, в этом-то и беда полковника: он военный и предпочитает четкий план. Я же сторонник импровизации.
Некоторое время назад я посылал Лотте в провинцию с деликатным поручением. Видишь ли, у меня нет армии помощников и осведомителей, как у полковника. И нередко мне самому приходилось брать на себя всю работу. Но я почти всегда был при герцогине, а потому придумал простой и изящный выход. Если мне нужно было куда-то отлучиться, я брал ее сиятельство с собой, объясняя все нуждами ее лечения. Герцогиня весьма тосковала взаперти и всегда охотно выезжала на день-другой. Мы поселялись в гостинице должного уровня, и я разводил бурную деятельность. Иногда приглашал к синьоре других врачей, иногда проводил какие-то процедуры. В нужное же мне время я подпаивал герцогиню опиумом и, покуда та мирно почивала, улаживал свои дела. В таком обществе я всегда был окружен почетом и не вызывал никаких подозрений.
Так я поступил и во время атаки на Кампано. Я не мог пускать все на самотек, поскольку опасался, что Саверио сумеет ускользнуть. Мы с герцогиней поселились в деревне Бурроне в прекрасной траттории. Поручив ее заботам хозяина и опиумной настойки, я отправился в Гуэрче, ближайшую на тракте деревню к землям Кампано, где меня уже поджидал брат Ачиль. Тракт всего один, вокруг никакого жилья, и я предположил, что, если Саверио успеет покинуть графство, он непременно проедет через Гуэрче, где его можно будет перехватить. Но… ты сам знаешь, как все обернулось.
Обо всем этом можно было бы не тревожиться, но мне вовсе не понравилось, когда полковник вдруг начал носиться туда и сюда, что-то выясняя и наводя какие-то справки. Синьору трудно забыть, она особа приметная, и, если бы полковник добрался до мессера Берсатто, хозяина траттории в Бурроне, он тут же напал бы на мой след. Поэтому мне пришлось спешно послать в Бурроне Годелота. Тот отвез Берсатто весьма любезное письмо и бутылку превосходного вина с мышьяком. За близких Берсатто я не волновался, тот был скуп и никогда не стал бы угощать вином за тридцать дукатов друзей или родных. Когда же речь зашла о корабле, я вспомнил об этой поездке и с легкостью убедил нашего друга, что он ездил хлопотать о нашем отплытии на «Бонито».
Тем временем Бениньо расшнуровал на оружейнике камизу и отвел назад волосы, обнажая ему шею. Сноровистым жестом провел пальцами под самой челюстью, нащупывая биение пульса и ощущая, как на шее вздрагивают сухожилия.
— Вот оно что, — медленно произнес Пеппо, — стало быть, это вы. Вы в тот день пытали в лесу Паолину.
Рука на шее замерла.
— Какую Паолину? — слегка озадаченно переспросил врач. — А, девушку из Гуэрче? Господи… Мне было не по себе еще несколько дней после этой ужасной сцены. Брат Ачиль все же был сумасшедшим.
— Его натравили на Паолину вы, доктор, — совершенно спокойно подчеркнул Пеппо, — именно вы.
Рука исчезла, послышался страдальческий вздох.
— Святые небеса, не драматизируй! — проговорил Бениньо тоном терпеливого убеждения, словно обращаясь к слабоумному. — Я никогда не позволил бы этому изуверу обесчестить девушку, я лишь хотел ее напугать! Да, ей пришлось нанести несколько ударов. Но этого никогда бы не случилось, будь она честна со мной. Согласись, Пеппо, лгать или говорить правду — это лишь вопрос выбора. Девушка сама выбрала ложь и ее последствия, не вали на меня ответственность за это. А такие побои заживают, не оставляя даже рубцов, я уверяю тебя как врач.
— Сапоги с бордовым кантом… — невнятно и бессмысленно пробормотал Пеппо. Эти слова почему-то впивались во владевшее им холодное безразличие, как горячий гвоздь в кусок воска. Юноша медленно вдохнул, сжимая подлокотники кресла. Еще раз. И еще. Закусил губу, сосредотачиваясь на боли.
А Бениньо наклонился к нему и промолвил тихо и мягко:
— Не бойся. Я же сказал, я все сделаю как надо.
— Да, — прошептал Пеппо, — я тоже…
И вдруг рванул правую руку вверх. Веревки плетьми впились в тело, подлокотник с хрустом выдрался с места, и подросток с размаху ударил вперед обломком, привязанным к руке. Деревяшка ткнулась во что-то неподатливое, раздался короткий болезненный вскрик, затем грохот, а Пеппо, вложив все силы в один отчаянный рывок, опрокинулся вперед, подминая под себя упавшего врача.
Гнилое дерево кресла треснуло, разламываясь, ощетиниваясь острыми щепками, веревки с ослепляющей болью входили в плоть, но юноша ничего не чувствовал. Он рвался из пут, как цепной пес с привязи, притискивая Бениньо к полу и что-то глухо рыча. Зазвенел упавший ланцет, что-то крошилось, рушилось, разлеталось на куски. Два борющихся тела сплелись на полу в мешанине щепок и обломков, в тесноте, в полутьме, в хаосе треска и криков. Врач бился под тяжестью разъяренного оружейника, силясь дотянуться до ланцета. Пеппо, все еще скованный обломками и путаницей веревок, рвался к горлу Бениньо.
Доктор улучил миг и ударил противника головой в подбородок, на миг сбив с толку. На пределе сил оттолкнул врага и выбросил руку вправо, где на полу холодно блестела закаленная сталь. Пеппо, встряхнув головой, снова обрушился на врача, и ногти Бениньо проскребли по волглому полу каюты, чертя борозды в грязном ковре мха.
Врач опять рванулся вбок и наткнулся плечом на ножку стола. Трухлявое дерево выстрелило сухим щелчком, и ножка отломилась, обрушивая столешницу на Пеппо. Хирургические инструменты, фляга и фонарь посыпались на пол, оружейник вдруг ослабил хватку, и врач понял: тот принял на себя весь удар.
Это был шанс. Задыхаясь, Бениньо выбрался из-под оглушенного противника, не замечая, как огонь от упавшего фонаря хлопотливо ползет вверх по искореженным остаткам стола. Нужно было закончить дело… Врач торопливо зашарил среди обломков на полу, ища упавшие инструменты, а Пеппо глухо застонал и приподнялся с пола, опираясь на руку. Бениньо удвоил усилия, и вдруг угол расколотой столешницы ярко вспыхнул, осветив каюту.
Эскулап вскочил, озираясь. Огонь разгорался, жадно вгрызаясь в изъеденное жучком дерево. Скоро он доберется до стены. А оружейник уже поднялся на колени. Больше ждать нельзя.
Бениньо хлопнул себя по груди — Флейта была на месте. Выхватил разряженный пистоль и замахнулся на Пеппо рукоятью. Но оружейник уже что-то ощутил и резко упал на пол, пропуская удар над головой. Доктор выругался, отшвырнул бесполезное оружие и опрометью бросился к выходу. Выскочил наружу и захлопнул осмоленную дверь, закладывая ее засовом. Рванулся было прочь, но остановился, замешкавшись.
Стоит ли полагаться на огонь? Разгорится ли он как следует? И, словно в ответ, изнутри послышался веселый треск — это занялась переборка. С нее огонь тут же перекинется на потолок…
Из-под двери удушливо потянуло дымом. Раздался хриплый кашель, а за ним удар в дверь — Пеппо пытался найти выход из огненной западни. Бениньо отшатнулся, с неожиданным жадным ужасом глядя, как содрогаются толстые доски, выбрасывая облачка пыли. Изнутри не слышалось криков. Просьб о помощи или пощаде. Только эти мерные удары да залпы лающего кашля — каюта была полна дыма, какой в изобилии источает отсыревшее дерево.
Нужно было уходить. Но врач все медлил, как завороженный следя за этими облачками. А потом потянулся к груди. Вынул Флейту. Едва слышно что-то прошептал и дрожащими руками поднес инструмент к губам.
Это было словно в дурном сне. Все вокруг трещало, сыпалось от любого прикосновения, разлеталось звонкой канонадой, и только дверь стояла неуязвимым монолитом, равнодушно вздрагивая от каждого удара. Откуда-то справа накатывал невыносимый жар, а слева дух тления сгущался теплым смрадом, еще не тронутый огнем. Каждый вдох вгонял в легкие тучу едкой жгучей дряни, в голове мутилось, кашель раздирал горло.