Он не переставал петь. И сочинил сто тысяч песен.
– Мне кажется, я все позабыл. Скрываясь в пещерах высоко в горах, я позабыл мир с его грубой логикой, отношение ко мне моих братьев и соседей. Потеряв свои знания, я позабыл иллюзии невежества. Предаваясь песням любви, я позабыл споры. Став кротким, я позабыл разницу между собой и другими.
Он склонился к Речунге, своему любимому ученику, и сказал:
– Я старею, мое тело покрывается морщинами. Скоро я покажу тебе признаки близкого переселения в другую сущность, признаки старости и болезни.
И он действительно показал.
Миларепа состарился. Теперь он готов был умереть, как зрелый плод бывает готов упасть с ветки.
Пришел день, когда он решил умереть.
Ученики нашли его тело – холодное и неподвижное. Его сочли мертвым. Ученики воздвигли погребальный костер, возложили на него тело и зажгли огонь. Но пламя отказывалось коснуться тела. Они пытались десять раз, двадцать раз, все было бесполезно, словно дрова сопротивлялись огню.
Потому что Миларепа еще должен был увидеть любимого ученика, своего духовного сына.
Когда Речунга пришел, Миларепа улыбнулся и обнял его:
– Я хотел умереть при тебе. Прежде чем уйти, я должен был убедиться, что посеял все свои семена.
Он повернулся к ученикам:
– Вот окончательная истина. Нет медитирующего, нет темы для медитации, нет вечной мудрости, нет тела Будды. Нирваны не существует, все это одни слова.
Он произнес это и навеки замолк.
Так, достигнув восьмидесяти четырех лет, в последний месяц зимы, на рассвете, ушел из жизни Учитель Мила Блеск Алмаза.
Выйти из пустоты. Вернуться в пустоту.
Сегодня действительно стотысячный раз?
Сегодня Свастика в последний раз рассказал о судьбе племянника, которого не смог полюбить?
Каждый день я чувствую, что мне все меньше хочется рассказывать конец истории. Каждый день мне становится страшнее и страшнее.
Сегодня правда последний раз?
Мой день уже пришел?
Согласно предсказанию, я узнаю это, когда меня охватит мрак.
Мрак
Что нам приносит буддизм…Интервью Бруно Мецгера[36]с Э.-Э. Шмиттом
Б. М. Как вы познакомились с буддизмом?
Э.-Э. Ш. Буддизм словно рука, чудесным образом протянутая мне в очень тяжелый момент. Тогда мне исполнилось тридцать. И целых два года я почти каждый день ходил в больницу навещать дорогих мне людей, которые были очень серьезно больны. Почти каждый день! Вначале я с легкостью разговаривал, слушал, шутил, выражал им свою привязанность, покупал то, что они просили. Но со временем мне стало все труднее восстанавливаться после визитов к этим несчастным, больше не покидавшим постели. Конечно, я мог рассказывать им о внешнем мире, передавать какие-то сплетни, но безлично, будто исполняя выученный номер, а поддерживать теплые, искренние отношения мне уже не удавалось. Повседневность меня изнуряла, лишала непосредственности; я действовал больше из чувства долга, чем из чувства симпатии; я видел не столько человека, сколько болезнь. И спасло меня чтение.
Б. М. Буддистский текст?
Э.-Э. Ш. «Тибетская книга жизни и смерти» Согьяла Ринпоче. Я ухватился за нее, потому что заглавие соответствовало тому, что я переживал. Я и не предполагал, что это шедевр духовной литературы.
Б. М. Чему эта книга вас научила?
Э.-Э. Ш. Принимать положение вещей… Я плакал, уходя от близких, я чувствовал себя плохо в их присутствии, так как в душе не признавал, что они превратились в лежачих больных, тем более умирающих. Я отрицал очевидное. Я отказывался мириться с нашей неизбежной уязвимостью. И злился на весь мир, на природу, на науку, на врачей, иногда на самих больных. Я не позволял затрагивать определенные трудные темы не только самому себе, но и больным. Между тем они инстинктивно чувствовали, что дело плохо, что они на пороге смерти, я же отказывался принять эту простую истину. Я создавал напряжение, ведущее к молчанию. Не к доброжелательному молчанию, при котором другого слушают и понимают, а к недоброжелательному, неестественному и проникнутому страхом. Благодаря книге я смог мобилизовать все свои запасы отзывчивости, тепла и любви; мне на помощь пришли чувство юмора и воображение. Они и раньше у меня были, но в этой ситуации как бы закостенели. Советы, приведенные в книге, помогли мне расслабиться. И проводить целые часы у изголовья больных мне стало приятно.
Б. М. Вам не мог бы принести такого же умиротворения какой-то другой вид духовности?
Э.-Э. Ш. Нет, потому что для меня чрезвычайно важны были два элемента, которые, по-моему, имеются только в буддизме.
Б. М. Сострадание?
Э.-Э. Ш. Да, конечно сострадание. Открыть свое сердце другим. Почувствовать их сердце. В нашей западной традиции есть только жалость, эта иерархизированная добродетель. Некто, стоящий в собственных глазах выше другого, снисходит к нему. Ничего общего с состраданием, с этой глубокой сердечностью, с этой религией добра. Буддизм указал мне путь: перейти от спонтанного сострадания, которое испытываешь при виде страдающего человека или животного, к состраданию выстроенному, сознательному, прочному, безусловному и безграничному.
Б. М. Но ведь нечто подобное есть и в христианстве. Христос говорит: «Любите врагов ваших».
Э.-Э. Ш. Несомненно, но здесь в дело вступает второй характерный признак буддизма – толерантность. «Тибетская книга жизни и смерти» говорит нам о том, что не нужно проповедовать свою веру. Ни один человек не может спасти другого, воздействуя на него своими убеждениями. Не будем пытаться изменить другого под предлогом помощи ему. Каждый умирает, как жил. Поэтому смиренно примем глубочайшую истину: мы не обладаем сверхсилами и не можем полностью обезопасить жизнь дорогих нам людей. Мы можем предложить им лишь наше присутствие, наше внимание и нашу радость. Помощь весьма ограниченная, но мы должны предоставлять ее безгранично.
Б. М. С вами нельзя не согласиться. Но как осуществить это на практике?
Э.-Э. Ш. И тут буддизм хорош тем, что прагматичен и подсказывает нам, как себя вести. Одно из его правил тогда буквально перевернуло мою жизнь и впоследствии сильно повлияло на писательскую деятельность. Это правило: ставить себя на место другого.
Б. М. Сопереживание?
Э.-Э. Ш. Сопереживание в сочетании с воображением. Я пытался представить себя лежачим больным, неподвижным, одиноким, страдающим, и понять, в чем я нуждался бы больше всего: в физическом контакте, во внимании, в чьем-то взгляде, лишенном страха и осуждения. Может, мне захотелось бы дышать в одном ритме с кем-то или почувствовать его глубокую преданность.
Б. М. И что на практике?
Э.-Э. Ш. Больной не ждет, что мы полностью осуществим его желания, он ждет, что мы хотя бы попытаемся. И вот это внимание к нему гораздо важнее, чем ученые высказывания, блестящий ум и мудрые поучения.
Б. М. В общем, вы узнали о других столько же, сколько о себе самом…
Э.-Э. Ш. По существу, я многое узнал о нас. Помочь умирающим – значит освободиться от молчания и недомолвок, связанных со смертью. Страх, как и страдание, сковывает человека, навязывает ему одиночество. Работа над преодолением страха позволяет нам вернуться в человеческую семью, сблизиться друг с другом.
Б. М. Вы сказали, что это повлияло на вашу писательскую деятельность. В чем именно?
Э.-Э. Ш. Есть два типа писателей: одни наделены воображением, другие нет. Я не говорю, что лучше, что хуже, просто констатирую факт. Писатели, лишенные воображения, намечают тему для изучения, занимаются самоанализом, исходят из собственного опыта, практического и психологического. Исследуя глубины собственного «я», они приходят к универсальности и предлагают читателям ориентиры, возможно весьма полезные. Писатели, наделенные воображением, интересуются другими: благодаря сопереживанию и поэтическому воображению они становятся на место других и пытаются их понять; эти писатели практикуют «знание через воображение». Благодаря буддизму я осознал все это и решился «отдать швартовы» и перевоплощаться в персонажей другого возраста, другого пола, другого темперамента, другой духовной принадлежности, другой эпохи. Я покончил с описанием собственной личности и пустился в открытое море новых возможностей. Разумеется, тут нет ничего специфически буддистского, творцам это известно на протяжении веков. Когда мне посчастливилось встретиться с замечательным арабским писателем, лауреатом Нобелевской премии по литературе Нагибом Махфузом, мы только и говорили что о познании через воображение, хотя он принадлежит к мусульманской культуре, а я к христианской.
Б. М. Изменил ли буддизм ваше восприятие мира?
Э.-Э. Ш. Сразу уточним: я не буддист. Но как христианского гуманиста буддизм меня несомненно обогатил.
Б. М. Стало быть, в буддизме имеется нечто, чего христианство или гуманизм лишены?
Э.-Э. Ш. Буддизм стремится уничтожить страдание. Христианство не ставит себе такой цели: оно проповедует любовь, а страданию придает некий смысл. Может быть, буддизм приобретает сегодня все больше сторонников, потому что предлагает мудрость для нынешней, земной жизни, счастье в настоящий момент. Я это ценю, но в то же время меня удивляет успех доктрины пассивности в эпоху, как никогда уменьшившую физические и даже психические страдания! Благодаря прогрессу медицины, фармакологии, гигиены страдание во многом ушло из жизни, но мы хотим, чтобы его стало еще меньше… В этом плане можно говорить о «современном духе» буддизма, о том, что он согласуется с потребностями нашей эпохи.
Б. М. В чем именно ваш гуманизм был обогащен буддизмом?