А потом Ванька Иванов с женой Нюркой обнесли кладбище, утащив все камни и выложив ими место перед крыльцом своего дома.
Моисеич пожаловался в администрацию, и супругов Ивановых показательно закрыли на пятнадцать суток. Ванька тогда чуть не сдох в камере от алкогольной ломки и, вернувшись домой, собрал шоблу сотоварищей по единомыслию, и его отряд бил Моисеича долго и со вкусом, пока еврей окровавленными губами не пригрозил разбить свой телевизор «Рубин 205» самостоятельно, а чемпионат мира по футболу предложил смотреть по армянскому радио.
Это был очень сильный ответный ход. Бить перестали, но души соседей продолжались трястись от незаконченного дела, и чтобы снять с них напряжение во спасение собственной жизни, Моисеичу пришлось подогнать крепкую валюту — две бутылки беленькой, выставить балтийскую селедочку, тем самым успокоив коренное население. Потом пили на опушке «Горыныча», самогон старухи Нелюдимовой за дружбу и пьяно радовались, что америкосов расхерачила «мертвая российская рука». Что-то взлетело, что-то не взлетело. Но кое-что долетело. Во всяком случае, так говорили с экранов российского телевидения. А телевизор никогда не врет! Ну и про Москву с Питером знали. Но где они, Москва и Питер, раньше были?.. На столицы в удаленной губернии было положен большой с винтом, так как в столичных городах исторически видели проклятие Руси: мздоимство, казнокрадство, свальный грех и новогодние программы с Аллой и Бари… На х…
Абрам Моисеевич Фельдман удалялся от Кшиштофа, перескакивая с одной мысли на другую, пока навстречу мимо него не пронесся внедорожник, оставив после себя пыльную завесу. Машина неожиданно затормозила и задним ходом нагнала Фельдмана. Кто-то вышел из нее, громко хлопнув дверью. Сквозь оседающую пыль он разглядел лицо Янчика, и когда оно приблизилось, не раздумывая ударил в него кулаком. Янчик, потеряв сознание, упал здесь же, в теплую пыль. С десяток секунд он лежал недвижим, потом, застонав, схватился за пузырящийся кровью сломанный нос, открыл глаза, похлопал ими, пошевелился, разглядел человека — сначала узнал бейсболку, а потом и лицо под козырьком.
— Фельдман, ты что, реальность потерял? — с трудом спросил Янчик. — Я же тебя… — он продолжал лежать и тяжело дышал.
Абрам уже было засовестился, но вспомнил недавнюю порку своего тела с рассечением кожи. Жалость к другу детства тотчас испарилась, но он все же подал поляку руку, чтобы помочь встать. Здесь и пыль улеглась.
Янчик поднялся, но сразу же сел на обочину дороги, мотая из стороны в сторону головой, чтобы утрясти в ней происшествие.
— Отдышался? — поинтересовался Фельдман.
— Кастетом бил?
— Кулаком.
— Жесткий у тебя кулак, — констатировал поляк. — Хотя помню в детстве, когда ты еще не был жидом…
Фельдман шагнул в сторону Янчика.
— Хорошо-хорошо… Когда ты не оборотился в еврея. Помню наши пацанские драки с деревенскими. Ты тогда главным выступал… — он потрогал свой нос и поморщился.
— А как давеча твои люди секли меня, помнишь?
— Так ведь за дело же!
— Какое дело?
— Ты нам охоту своим запахом почти сорвал. Вы же свинину не едите, а кабан… Знаешь, какая чуйка у кабана? Да и люди уже подогрелись на евреев. Сам понимаешь, без погромов у людей жизнь гораздо труднее… Почему, они не знают, а вот когда кто-то невзначай скажет «опять эти суки жиды все подстроили», то все становится проще!
— Я запросто могу убить тебя здесь же, — предупредил Фельдман. — Без всяких кастетов забью, голыми руками. Может, тогда евреям полегчает. Не все из их понимают, почему жизнь скотская такая… Поляки виноваты, всю воду из кранов повыпивали!
— Не надо! — попросил Янчик. — Сегодня тусовка в моем клубе. Будет много народу, телок русских подогнали, хохлушки, курвы из Варшавы… Все как ты любишь!
— Мне в таком виде идти? — спросил Фельдман. — Уверен в реакции.
— У меня дома переоденешься. Водки море — ты же пьешь водку?
— Пью.
— А уж вина — пропасть…
— Я вино пью только кошерное. Вряд ли у тебя…
— Достанут. Все достанут. Я Ян Каминский, забыл?
Оба сели в Янчиков «Бентли» и неспешно покатили обратно, в сторону Кшиштофа. Фельдман достал из аптечки ватные шарики и смочил их перекисью водорода… Шарики засунули пострадавшему в нос.
Ян Каминский владел самым красивым и дорогим домом в стиле модерн в городе. Они вошли, а там, уже в прихожей, запахло чем-то нестерпимо вкусным и желанным. Фельдман втягивал, сводящие с ума молекулы своим большим носом, жадно раздувая ноздри.
— Кабанья печенка! — прокомментировал Янчик и попросил домработницу Марысю сопроводить пана Фельдмана в гостевую комнату, в ту, где его, Янчика, личный гардероб.
— Я в душ! — сказал Каминский. — Потом поедим, поспим — и в клуб.
— Свинину? — Фельдмана чуть не вырвало на мягкий персидский ковер. — Поедим свинину?
— Ах да… Тогда зайца подогреют.
— И зайца нельзя.
— Как же с вами, евреями, сложно! Рыбу можно?
— Только с чешуей.
— Карпа тебе пожарят. Да, Марыся? Есть у нас карп?
— Конечно, пан Каминский.
— С чешуей? — уточнил.
Марыся улыбнулась, прикрыв ладошкой спелые вишневые губки и малиновый язычок за ними.
— Ага…
— Так значит, тебе в чешуе жарить?
— Это польски хумор? — Фельдман снял бейсболку и вытер со лба пот.
— Да, — признался Янек. — Шучу.
Абрам нежился под струями горячего душа как можно дольше, затем вытерся насухо, сбрил бороду — и пейсы в придачу, очистив тело от старой оболочки, в которую впиталась вся нечистота мира. Абрам смотрел на свое обновленное лицо в зеркало — и видел перед собой обыкновенного человека с грустными глазами.
Он вышел из комнаты и поднялся на второй этаж, где увидел Янека — в тщательно выглаженных брюках, в арабских тапках с загнутыми вверх мысами, в белой рубашке, застегнутой лишь на одну пуговицу. Фельдман услышал, как Каминский разговаривал по телефону со своим антверпенским партнером по торговле пушниной — и вдруг сердце Абрама затрепыхалось, пытаясь вылететь наружу, а мозг словно окатили жидким азотом. Внезапно он осознал, что видит наяву свой сон: самый красивый дом в стиле модерн, прислуга. Сон, где вкусно пахло, и в этом сне он был хозяином дома и заправлял большими делами… Только теперь по телефону с Антверпеном разговаривает не он, а Янек…
Абрам подошел к Каминскому, приятно удивив его своим чистым, без бороды и пейсов, лицом. Янек похлопал друга детства по плечу и спине, поинтересовался, мягкий ли халат, и предложил спуститься в столовую, где уже было накрыто.
Все было скромно. Салат из китайской капусты и кабанья печень, исходя жаром, дымилась на тарелке, сочась кровью, а перед Фельдманом на фамильном блюде возлежал огромный жареный карп с открытым ртом, будто сказать что хотел. Самым диковинным блюдом был белый хлеб, тонко нарезанный и уложенный в плетеную золотую корзиночку.
Слава Всевышнему, подумал Абрам, что карп не в сметане, а то остался бы я голодным: не люблю. Он вожделенно смотрел на хлеб. И на миску с красными, лопающимися от спелости помидорами.
— Ешь хлеб, — усмехнулся Янек.
— Не кошерный!
— Курва!
— Я помидор съем с карпом…
— Делай как знаешь!
— У тебя есть водитель? — спросил гость.
— Есть, — кивнул Янек, отрезая от края печени кусок. — А что?
— Его Диня зовут?
— Откуда ты знаешь? — удивился хозяин.
— Во сне приснилось…
— Так ты не просто еврей, — засмеялся Янек, утирая с губ каплю печеночного сока белоснежной салфеткой с монограммой. — Ты еврей-экстрасенс!..
Нос Янека постепенно принимал прежние формы, перелома не оказалось, а лед снял отечность.
— Правда, приснилось. Еще я во сне был хозяином твоего дома и звонил в Нью-Йорк своему партнеру Бене Шпаку… У тебя есть такой партнер в Нью-Йорке?
— Есть, — удивленно подтвердил Янек. — Правда, он сейчас на какой-то восьмитысячник ползет. В гору. Альпинист. — А ты… Ах да, ты экстрасенс… А можешь цифры на рулетке угадывать?
— Нет.
— Не врешь?
— Я не умею завязывать галстук.
— Сегодня кэжуал. Надень джинсы, кеды, белую рубашку и кожаный пиджак. В гардеробе. И слава богу, что не умеешь цифры угадывать! А то разорил бы мой клуб!
— Кипу не сниму.
— Не снимай на здоровье! Там много евреев будет, и вообще гостей с разных концов света. Мы, поляки, религиозно терпимый народ.
На роскошном электрическом «Майбахе» они подъехали к клубу. Место было видно издалека, так как в небо взлетали лучи мощных прожекторов, которые то расходились, то скрещивались будто ловили вражеский самолет. Было много охраны. Здоровенные черные парни, еще недавно игравшие в NFL, теперь стояли грозными изваяниями в лопающихся от массивных мышц костюмах. Лакеи в бордовых ливреях и белоснежных перчатках открывали дверцы роскошных автомобилей, встречая гостей. Черные футболисты сверяли прибывших со списком и маркировали запястья штампом со специальными чернилами, светящимися в определенном инфракрасном режиме.
Фельдман посмотрел на неоновую вывеску и прочитал название клуба: «Composition C-4».
— Симпатичное название, — почти прокричал Абрам, повысив голос из-за гремящей, бьющей по ушам музыки.
— Знаешь, что означает?
Увидев хозяина, негры взяли Янека и его гостя в кольцо и провели сквозь толпу внутрь клуба.
— Знаю, — ответил Фельдман. — С-4, взрывчатка.
— Классное название! — прокричал Каминский.
— Что?
— Я придумал. Классное!..
Их провели сквозь танцующих, отодвинули жонглеров факелами, девушек, уже изрядно накачавшихся шампанским и коктейлями и задирающих топики, демонстрируя груди: от совсем маленьких с пирсингом на сосках — до доек немыслимых величин, с цветными тату, на грани похабности изображающими все, что связано с сексом.
Их завели за специальную дверь, охраняемую уже белыми ребятами со спрятанными под пиджаками стволами. На их макушки были приколоты кипы, а черные глаза угрожающе блестели.