Абаз привязал ангела собачей цепью за волосатую ногу и, несмотря на протесты, отборную нецензурную брань, крики, вытье и мольбы о прощении, до вечера пел свои песни. А потом молодой человек кормил козочку. А чтобы спокойно провести ночь, разглядывая созвездия, приближая их по собственному усмотрению, будто он телескоп «Хаббл», заткнул тряпкой осипшую от криков и визгов глотку невольника. Сегодня его интересовали кварки.
Эли Вольперт и Фельдман по утрам гуляли по узким улочкам Бляйвица и беседовали в вольном стиле.
— Пожалуй, мы не появимся на встрече в Кшиштофе.
— Почему? — удивился Абрам.
— Я думаю, туда никто не приедет. Все предприятие звучит как скверный анекдот или мальчишеская придумка. Никто не привезет этому узкоглазому американские бюджеты — может, прилетит от кого-то посыльный и купит парочку банок с медом. Как икру русскую покупают. Вот ведь: икра есть — России нет… Ведь пчелы никуда не денутся: разлетятся по миру и как инстинкт подскажет расселятся по брошенным пасекам и опылят все посевы.
Абрам поглядел на маленькую католическую церквушку и почему-то вспомнил свою Рахиль. Он так затосковал по ней, что даже руки задрожали…
— Наверное, вы правы. Никто не приедет в Кшиштоф.
— А ты, я так понимаю, там погулял как следует! — усмехнулся миллиардер. — Еще разок мечтаешь?
— Откуда вы…
— Хочешь сахарной ваты? — спросил Эли и щелкнул пальцами охраннику, который тотчас метнулся к ларьку.
— Я жениться хочу! — вдруг признался Фельдман.
— Неожиданно. И за чем же дело стало?
— Надо в Тель-Авив ехать. Это очень долго. Она сама не может приехать в Европу — поддерживает отца. У него сделка с этим… Выдающимся инженером богатым.
— Часа три на самолете — и ты там…
— Я не летаю. Я хожу пешком, а через море как придется.
— По воде идешь? — Старый Вольперт сегодняшним утром, юным и нежарким, средней влажности, пахнущим спелыми яблоками, чувствовал себя непривычно хорошо. Был бодр, а оттого даже шутил.
— Если бы я мог…
— …ты бы стал Христом.
— Христос не ходил по воде, а то я бы тоже попробовал.
— Ходил он по воде или нет, мы не знаем. А ты даже не пробовал. Вдруг получится?.. — Эли откусил сладкой ваты, и обычно серые губы слегка порозовели от прибывшей крови. — Чего не ешь?.. Пробовать надо даже то, во что не веришь.
— Ем… — Фельдман укусил огромный ватный шар, вдруг представив вместо него личико Рахили. — Я все больше попутными кораблями… — «Ах я беспутный и нечистый!» — подумал Абрам, но понял, что это вовсе не личико его Рахили, а лицо Светки Размазни. Он еще глубже упал в грусть, осознав, что душа его слаба, что и сотен микв не хватит, чтобы чистоту навести в его главной квартире, куда войдет Рахиль. Там должно быть как в операционной больницы, стерильно, с отциклеванными полами, ясными окнами. А все же тянет его к Светке…
— Вкусно?
— Да, ребе…
— И к Светке, в общем, можно, — поддержал Фельдмана Эли. — Но я бы взял другую. Чтобы накопить больше опыта, чтобы к твоей невесте в брачную ночь пришел мужчина, еврей, который, как Давид, знает, что делать…
Даже сладкой ватой можно поперхнуться, что Абрам и сделал. Кашлял, как собака на привязи.
— Вы точно праведник? — спросил Фельдман.
— Я лет шестьдесят уже не захаживал к Светкам и Маринкам. Так что праведник. Не сомневайся.
У Абрама отвисла челюсть: он никогда не слышал, чтобы праведник так и заявлял, что он праведник. Так же можно и Мессией назваться.
— Можно, — согласился Эли. — Знаешь, сколько премудрых и высокочтимых считали Мошиахами самых разных просто очень умных людей?.. Ты думаешь, что если тебя десять тысяч раз уверят, что ты Мошиах, то ты не поверишь им? В себя? Себе?
— Мне никто не говорил, что я…
— А бывало, очень умный сойдет с ума, в прямом смысле этого слова, а те, кто считал его Мессией, до конца жизни этого сумасшедшего так и записывали за ним весь бред, который он нес, слово в слово. Мошиах же!
— Где искать правду?
— Выше.
— Но говорили, что и там ее нет!
— Ишь ты, хорошо учился. Или плохо, если светских книжек начитался!
— Так…
— Мы пришли.
Они остановились возле небольшого каменного домика, и охранник Эли постучался.
На стук явилась баба в теплом платке, будто измазанная малиной — таким бордовым было ее лицо:
— Что пане хочут? — спросила удивленно.
— Здесь ли проживает пан Франчишек? — осведомился Вольперт.
— Другого места для жизни у него нет, — пробормотала в ответ баба.
— А вот здесь вы можете ошибаться! — возразил старик. — Дома ли пан Франчишек?
— Где ж католику быть в воскресенье? — Она обернула малиновое лицо и прокричала: — Франчишек! К тебе жиды!
Пока субботний шабесгой просыпался, пока шел на мамашин крик, Эли еще успел поинтересоваться, нет ли в доме незавершенных на сегодня дел:
— Дрова рублены?
— Так нет еще! Франчишек отсыпался после Шаббата.
— Наруби милой женщине дров, — велел Эли Абраму. — Она, видать, в церкви сегодня была, притомилась за неделю, и помощник ее наработался до того! Исполни помощь в ответ!
— Мне никто в Шаббаты не помогал. Отбирали только все, — ответил на предложение Фельдман. — Били, крепко били…
— Они где сейчас?
«А где они?» — задумался Абрам. — Он понятия не имел, куда направились их души из Михайловской области. Где бухают сейчас Иван и Нюрка? Корова эта Нюрка безмозглая! Еще и совратила его, типа не пробовала еврея никогда, сожрала всю селедку, бутылку водки выпила, а потом в лоб дала кулаком. Спросил, за что, ответила «За так»…
— Их нет…
— Вот… А ты есть. Наруби дров.
— Значит, вы Мессия? — уточнил Фельдман.
— Нет, — улыбнулся Эли. — Лишь праведник.
Абрам кивнул и пошел рубить дрова. Дворик был маленьким, и куча пиленого дерева громоздилась посреди.
Он поплевал на руки, как делал Иван, Нюркин муж, потер ладони и взялся за топорище. Он умел колоть дрова, всегда это делал, ведь надо было топить печь и для себя, и для родителей, приходящих из министерства домой уставшими.
Франчишек с заспанным лицом и в одних длинных трусах в крупный горох прошел мимо рубящего дрова еврея, о чем-то поговорил с Эли, и старик передал ему какие-то документы. Молодой человек сначала глядел в них как баран на новые ворота, а потом, вдруг что-то поняв, запрыгал козлом по двору, крича «Слава великой Польше!».
Фельдман не мог совладать с любопытством и, прервавшись, подошел к старику:
— И что он прыгает как бык на родео?
— Сейчас он получил шанс, — пояснил Эли. — Я оплатил его обучение в Калифорнийском университете. С полной стипендией.
— За что? — обалдел Абрам Моисеевич.
— Просто он хороший и умный мальчик.
Мессия, подумал Фельдман. Хотя имей он миллиард — может, тоже подарил бы кому-нибудь что-нибудь. Но он не имел миллиарда и честно признался себе в том, что последнее, что бы он предпринял, это устроил антисемита-поляка в университет.
— Стипендия-то небольшая, — корила баба с малиновым лицом. — Семьсот долларов. Мальчику одеться надо, кушать витамины, девушку развлекать, а то глядите какой прыщавый! Не щедрые вы, жиды! — она оглянулась. — И этот, внучек ваш… Дрова надо мельче колоть! У нас не баня городская: печь небольшая, чтобы деревья туда целиком впихивать…
— А что у вас с лицом, пани? — полюбопытствовал Эли.
— А что с ним? — удивилась баба, пока ее сын Франчишек пытался встать перед Вольпертом на колени.
— Красное у вас лицо!
— Так я его малиной натерла. Столько уродилось ее в этом году! Страшно подумать! — и к сыну оборотилась: — Грех перед жидом на коленях ползать! Встань, говорю, встань!
— А зачем вы малиной лицо измазали?
Она свысока улыбнулась неразумному нехристю.
— Для красоты, — ответила. — Маска натуральная…
Их не пригласили в дом, не предложили воды напиться — и они пошли своей дорогой дальше по улочкам Бляйвица.
— Не понимаю я вас, — признался Фельдман.
— Что именно? — спросил Вольперт.
— То мне кажется, что вы над верой насмехаетесь, а потом думаю, что вы часть нашей веры…
— Тебе надо жениться!
— И я так считаю, — согласился Абрам. — Но не все наши желания исполняются…
Сзади крадущейся походкой к Фельдману подобрался охранник и сноровисто вколол ему в шею какой-то препарат, отчего у Моисеича тут же подкосились ноги, и он потерял сознание. Подъехал лимузин, в него погрузили бесчувственного еврея, и лимузин тотчас отъехал.
А Эли продолжал гулять по Бляйвицу, дыша пронзительно чистым воздухом. Его легкие сегодня работали отлично, и большая часть кислорода попадала в кровь, отчего щеки старика зарумянились. Со стороны ему никак нельзя было дать больше восьмидесяти лет.
«Скоро умру, — с печальной радостью подумал Эли. — Совсем скоро».
Подъехал другой лимузин, в него сел сам Эли и направился в Кшиштоф.
В Кшиштофе Эли пообедал, а во время кофе к нему присоединился Олег Протасов, русский, у которого перепутались времена жизни. Не времена года, не сезоны, а именно времена жизни.
— Вы понимаете, что никакой сделки не будет? — спросил Вольперт.
— Конечно.
— Зачем вы приехали?
— Вы хотели меня видеть.
— У вас же нет личного самолета, и вы не арендуете джеты для перемещений?
— Нет.
— Ваш конь сильно постарел. Учитесь жалеть.
— Откуда вы знаете про коня? — удивился Протасов.
— Не важно.
— Что же еще?
— Зачем вы наращиваете капиталы? Золото, попытка продажи меда…
— Ваши капиталы также отнюдь не скромны.
— Верно. И все же?
— Я солдат… У меня солдатский мозг… Я подчиняюсь тем, кому присягнул… Мне захотелось совершить нечто из другой сферы. — Протасов взял со стола маленькую мятную конфетку и положил в рот. — Я давно пытаюсь делать что-то мирное. Но у меня мало что получается, признаться.
— Да, я знаю. Вы строите с якудзой поезда для Кыргызстана.
— На вас работает Моссад?