Жена хоть и не любила мужа своего, но из-за рождения мальчика Олега, не оставляла Протасова-старшего, кормила главу семьи и вместе с ним пила по вечерам пиво, обычно сильно прокисшее. В СССР пиво могло быть свежим даже в закрытой бутылке лишь сутки-двое. А доставленное через Северное море… Протасов дома всегда молчал, ничего особого не требовал у семьи, никаких пленэров у них ни разу не случалось, а развлекался он только тем, что по воскресеньям крепко избивал свое семейство. В этом, конечно, чрезвычайного ничего не было, как-то само собой разумелось, что надо учить свое семейство. А чему учить? Так ремень или скалка сами знают чему.
Жена артиллериста во время побоев не уворачивалась, ни визжала, даже не зарыдала ни разу за годы. Сын Олег поначалу не выдерживал отцовских избиений и скулил от ударов пряжкой по ребрам. Но прошло время, мать стала брать сына на собрания адвентистов седьмого дня, понимая, чувствуя, что приобщенный ребенок после праздника субботы, после исполнения долга перед Господом окрепнет, и выбивать из него духовное, возрастающее к небу чувство целостности и преданности станет процедурой невозможной и немыслимой. Олег был немногословен, но от матери перенял ее умение терпеть муки, казаться мальчиком-недоумком, а потом и подростком с ограниченными возможностями тоже научился.
Хороша была семья Протасовых. Имбецил на имбециле. Камерный театр идиотов, где всего один идиот, который не считает себя идиотом.
В четырнадцать лет Протасова-младшего удалось пристроить в Суворовское училище, хотя таких великовозрастных не брали, но за выслугу лет артиллериста командование части похлопотало, и Олега зачислили.
Для подростка это была воля, не полная свобода, но воля от постоянных переездов, садизма и тупости отца, да и адвентистов седьмого дня он не слишком жаловал. Если до конца быть честным, мать свою он хоть и любил, но был далек от нее, так как в семье не было нежности, даже от женщины — только холодность, жесткое расписание, постоянная маскировка и ложь для самовыживания. За пять последних лет мать поцеловала сына единожды, перед училищем, и то в бритую макушку: сектантке были неприятны его подростковые прыщи. По-настоящему она любила только Господа.
У подростка, несмотря на входные характеристики, оказались немалые способности к учебе, дисциплине и спорту. В училище он был вынужден выбрать боевое самбо, альтернативы в СССР не было. Борьба вольная и классическая для Олимпиады. Тренером спортивной дисциплины работал мелкий немолодой то ли киргиз, то ли казах по имени Аяк. Старый мастер сразу определил в коренастом новичке огромный потенциал и занялся с ним слегка не по программе — дзюдо тогда еще было запрещено в СССР. Подросток набирал силу и учился медитировать. Аяк все свое свободное время занимался только Протасовым, прибавляя к дзюдо айкидо, джиу-джитсу и открывая юноше новые уровни медитации.
Прибывая домой в отпуска, Олег переписывал аттестации с пятерок на тройки, выписывал дисциплинарные наказания, чтобы никто, даже мать, прирожденная нелегалка, не сумела распознать в нем натуру глубокую, пока почти дремучую, но думающую, а отец, глядя в табели, ничтоже сумняшеся снимал ремень и проверял на прочность то ли ребра сынка, то ли ремень, так как неоднократно пряжка при телесном наказании разваливалась надвое.
В год выпуска, вернее уже выпустившись с отличием в звании старшего вице-сержанта, Протасов-младший приехал на свою последнюю побывку к родителям. В первое воскресение артиллерист-прапорщик, приготовил ремень с особо прочной пряжкой, но встретил какое-то поистине мистическое сопротивление. Сын запросто вытащил из каменной руки отца атрибут наказания и без всяких веревок связал отцовское тело до такой малой составляющей, что батя мог бы влезть в средних размеров спортивную сумку. Причем отцовское лицо оказалось перед его же жопой, а мозг застопорился в своей деятельности от непостижимости происходящего. На ошеломленную мать Протасов-младший даже не взглянул. В таком состоянии суворовский выпускник старший вице-сержант отнес скомпонованное тело отца на плац. В воскресенье все дрыхли, и акция прошла незамеченной. Прежде чем покинуть отцовскую часть навсегда, Протасов-младший заглянул в выпученные глаза родителя и коротко сказал:
— Люблю тебя, пап…
Вернувшись домой, он застал мать в непроходящем шоке. Ее глаза даже не моргали, а зрачки были черные и огромные, будто после пачки димедрола. Выпускник быстро собрал немногочисленные вещи, подошел к матери и, приобняв за плечи, поцеловал родительницу в редковолосую макушку, сказав:
— Люблю тебя, мам…
Первый курс военного училища Олег окончил с прогнозируемым отличием, за исключением боевой спортподготовки, базирующейся исключительно на самбо. У мастера спорта международного класса Зыкина он получил самую низкую оценку по боевой дисциплине. С этим курсант был категорически не согласен, так как терял право на ежемесячное довольствие. Он обратился к вышестоящему начальству с категорическим протестом и договорился с проректором полковником Нечаевым, что на расширенной экзаменационной комиссии докажет негативную пристрастность к нему педагога по самбо.
Полковник Нечаев оставил вопрос до утра, а поскольку был неглуп, то решил: если Протасов докажет свою подготовку, то быть в училище Ленинскому стипендиату, поскольку во всех других дисциплинах курсант был отличником. Ленинский стипендиат для училища — что Герой Советского Союза…
Пойти на экзамен решил гость и друг полковника Нечаева Борис Гоголадзе, признанный мастер кавказских видов борьбы и вдобавок инструктор секретного сочинского отряда специального назначения «Вымпел-5». Ему было немного скучно в русском городке Ачинске: чачу Нечаев временно не пил в связи с обострением холецистита, а красивых девушек в городе не было. Так думал Гоголадзе. Потому и обрадовался грузин неожиданному экзамену по смежной дисциплине. К тому же этот прецедент был крайне редок в военной среде. Чтобы курсант-первогодок предъявил преподавателю несоответствие оценки навыкам, бывает не часто. Не докажешь — выгонят… У себя бы в отряде после такой предъявы боец, не доказавший свою правоту, отчислялся с черным билетом и всеобщим презрением.
В день переэкзаменовки в спортивном зале было всего несколько человек. Сам мастер спорта международного класса Зыкин, двое самых сильных его учеников с третьего курса, проректор Нечаев и генерал-майор Овцын — ректор училища, а также майор Гоголадзе.
Все были готовы, и млеющий от жары ректор приказал начинать.
Собственно, все действо продолжалось не более чем пятнадцать минут. Сначала Протасов выступил против первого третьекурсника, где за девять секунд уложил соперника на маты — и опять, как в случае с отцом, притянув жопу к носу. Зыкин поднял красный флаг:
— Прием не засчитывается, так как такового не существует! Боец дисквалифицируется.
Третьекурсник с помощью тренера развязался и недобро поглядел в сторону Протасова.
— Знаешь, что это было, дорогой? — радовался Гоголадзе, ткнув железным пальцем в сочный бок друга. — Это джиу-джитсу. Такой стиль есть, редкий! Откуда этот мальчик владеет таким приемом? А этому видишь, как не нравится! А потому, что жопа мыть надо!
— Ленинский, значит? — заулыбался Нечаев.
— Поглядим дальше.
Второй третьекурсник был крупнее первого. По свистку он мгновенно ринулся в атаку, провалился в пустоту и кубарем вылетел с татами, крепко ударившись всем телом о стену.
Зыкин поднял красный флаг и прокомментировал присутствующим, что такого приема в самбо также нет. Дисквал.
Здесь встал Гоголадзе и сказал с грузинским акцентом:
— Товарищ Зыкин, в этой ситуации прием вообще не проводился. Дорогой, мальчик просто вовремя отошел в сторону!.. ჯანდაბა, სულელო!.. — выругался пылкий грузин.
— В боевом самбо такие приемы не практикуются. У нас дисциплина точная, все прописано в учебниках, как у артиллеристов!
Улыбка сползла с лица проректора.
— Какая такая дисциплина?! — вспылил Гоголадзе. — Мальчиков готовят к войне. По вашей дисциплине мы уже потеряли двух бойцов!
— Такая дисциплина! — держал себя в руках Зыкин. — Одобренная Министерством образования СССР. Все мы люди военные и соблюдаем как приказы, так и дисциплину. Тем более, что мы не готовимся к войне: советская доктрина — «миру — мир»!
Потеющий ректор генерал-майор Овцын кивнул в знак согласия. Министерству необходимо подчиняться. И вообще надо заканчивать весь этот балаган! Дома окрошка и внуки.
— И это у вас мастер международного класса?! — не унимался кавказец. — Во время боевого столкновения будет кричать, что такого приема нет?! Если, конечно, сможет кричать со сломанной трахеей! Ишь, Харлампиев нашелся! Встань сам против мальчика! Без всяких стилей!
— Не имею права!
Гоголадзе что-то горячо зашептал Нечаеву, тот в свою очередь согрел теплом ухо ректора.
— Под мою ответственность! — разрешил Овцын. — Свободный стиль!
И здесь все закончилось в несколько секунд. По свистку Зыкин молниеносно выбросил ногу и мыском попал Протасову в пах. Первокурсник упал как подкошенный, корчась на матах, но тихо, без криков.
— Ты что, маму твою?! — заорал Гоголадзе. — Ты куда мальчику бьешь? Западло!
— Западло быть убитым в боевой обстановке! — ответил Зыкин, стараясь помочь мучающемуся первокурснику. Он сильно бил Протасова кулаком по пяткам, пока тот не сел на корточки, пытаясь смириться с остатками боли. — Не я придумываю программу физподготовки в училище. Я преподаю самбо, у меня есть учебник, от уроков которого я не откланяюсь.
— А бой? — продолжал Гоголадзе. — Реальный? Кто будет ему учить?
— Курсанты, на выход! — скомандовал ректор Овцын и представил себе роскошную ледяную окрошку. В ней колбаска плавает, мелко нашинкованные огурчики, чуть яичного белка, и тут еще Васька, младший внук, любимый, лезет к деду на колени, пытаясь карандашом попасть генерал-майору в волосатый нос.
— И кто выиграл реальный бой? — почти грозно спросил ректор.