— Нас уверяют, что ваша Чрезвычайная Комиссия смотрит сквозь пальцы на заговоры, направленные против безопасности членов германского посольства! — выпалил Рицлер. Он заколебался, но все же добавил: — В том числе и вы, господин Дзержинский... Это понятно. В ваших глазах германское посольство представляет страну, которая продиктовала условия перемирия, не совсем выгодные для России. Мы с вами еще далеко не друзья... Граф Мирбах участвовал в подготовке Брестского договора, который вы называете «похабным».
— Благодарю за откровенность... Но вы смешиваете две стороны вопроса — личные и государственные отношения. Разрешите мне тоже быть откровенным. Что касается лично моей точки зрения, вы, может быть, и правы: у меня нет симпатий к стране, вернее — к правительству, которое могло так поступить с Советской Россией. Но в то же время на мне лежит ответственность за охрану государственной безопасности, в том числе и посольств, аккредитованных в Москве. Не так ли? Поэтому все, что вам сообщают, — выдумка и чепуха. Меня интересует иное: кто и зачем это делает? Вам не кажется, что вас кто-то интригует, господин советник?
— Для чего? — недоуменно спросил Рицлер. — Денег за это никто не получает.
— Но могут быть разные мотивы для мистификаций...
И вот в четверг состоялась, наконец, встреча с осведомителем, которого немцы так старательно скрывали. Явился он в сопровождении Миллера. Это был человек странного вида — вихляющийся, будто на шарнирах. И одет необычно: в светло-серых бриджах, коротком спортивном пиджаке, в котелке с узкими полями и желтых крагах — ни дать ни взять жокей с ипподрома. Представился работником кинематографии, назвал фамилию — Гинч. Держался настороженно, пугливо озирался, боялся, видимо, что его задержат на Лубянке. На вопросы отвечал путанно, сбивчиво. Первые же его ответы показали, что сам Гинч играет какую-то неясную пока роль, интригуя для чего-то сотрудников посольства. Дзержинский подумал о шифровках, найденных у англичанина Уайбера, совершенно беспомощных с точки зрения конспиративной техники, и решил для себя: перед ним провокатор. Но чей?..
Вечером Феликс Эдмундович позвонил заместителю наркома иностранных дел и высказал ему свое мнение: осведомителей посольства надо немедленно арестовать. Он просил сообщить об этом доктору Рицлеру.
Ответа из посольства так и не получили.
И вот граф Мирбах убит.
Кто-то умело запутывал следы, отвлекал внимание посольских работников, а тем временем готовил покушение на Мирбаха. Кто это мог быть? Прежде всего — монархисты. Они готовы блокироваться с германскими войсками, лишь бы восстановить царский режим. Конфликт кайзеровской Германии с Советской Россией может привести этих господ к цели. Но, с другой стороны, это могут быть и представители Антанты. Они тоже заинтересованы в том, чтобы Брестский мир был взорван, а Россия снова втянута в войну. А может быть, Савинков, который тоже готов блокироваться с кем угодно... Пока — уравнение со многими неизвестными.
Все это и следовало выяснить в германском посольстве, куда ехал Дзержинский.
В переулке перед посольским особняком уже стояли машины ЧК с оперативными сотрудниками. В дверях Дзержинского встретил лейтенант Миллер.
— Hу, что вы теперь скажете, господин Дзержинский? — с укором спросил он, провожая прибывших в зал, где только что был убит посол. Зал назывался Малиновым, по цвету атласных обоев. Около двери в полу был виден след взорвавшейся бомбы, всюду валялась осыпавшаяся штукатурка, еще стоял кислый запах пироксилина. Лейтенант Миллер сказал, что это произошло около трех часов дня. Террористы приехали несколько раньше — в обеденный перерыв — и минут двадцать ждали в приемной. Один был бородатый брюнет с лохматой шевелюрой, другой — повыше ростом, худощавый, в коричневом костюме и косоворотке. Брюнет был, видимо, главным. Он сказал, что они из Чрезвычайной Комиссии и хотят побеседовать с послом по делу, его интересующему. Разговаривал с ними советник Рицлер. Он сказал, что уполномочен вести переговоры на подобные темы. Но посетители хотели говорить только с графом, и советник пошел наверх, к Мирбаху.
— Они назвали свои фамилии? — спросил Дзержинский.
— Да. Брюнет представился Блюмкиным, второй — Андреевым.
— Не может быть! — вырвалось у председателя ВЧК.
Это мог быть кто угодно — монархист, кадет, английский диверсант, но не левый эсер Блюмкин, сотрудник Чрезвычайной Комиссии! Левые эсеры входили в правительство, поддерживали Советы, делили с большевиками власть, и вот... Не может быть!
— Но это так! — подтвердил Миллер. — Преступники оставили документы. Они прибыли в посольство по вашему распоряжению, господин Дзержинский.
Удостоверение было напечатано на бланке ВЧК, и Дзержинский прочитал:
«Всероссийская Чрезвычайная Комиссия уполномочивает ее члена Якова Блюмкина и представителя революционного трибунала Николая Андреева войти в переговоры с господином германским послом в Российской республике по поводу дела, имеющего непосредственное отношение к господину послу».
И подписи: «Председатель ВЧК Ф. Дзержинский, секретарь Ксенофонтов».
Подписи оказались поддельные. Но круглая печать на удостоверении была подлинной. Печать обычно хранилась у заместителя председателя ВЧК Александровича, тоже, кстати, левого эсера. Подозрение начинало переходить в уверенность. Покушение на посла Мирбаха — дело рук левых эсеров!
— Что было дальше? — спросил Дзержинский.
Дальше в Малиновый зал спустился посол Мирбах и предложил посетителям кресла. Все расположились у мраморного стола. С одной стороны — Блюмкин, с другой — немцы: граф Мирбах, советник Рицлер и лейтенант Миллер, который переводил разговор. Только Андреев почему-то сел в стороне, загородив креслом дверь.
Блюмкин открыл портфель, достал дело арестованного военнопленного Роберта Мирбаха. Он обвинялся в спекуляции старыми акциями национализированных предприятий.
— Через два дня предстоит суд над Робертом Мирбахом, — сказал Блюмкин. — Он утверждает, что вы, господин посол, — его дядя. Об этом сообщает также датский генеральный консул в Москве...
— Но у меня нет племянника Роберта, — возразил посол. Лицо его стало замкнутым, высокомерным.
Тогда Андреев сказал:
— Господину послу, возможно, интересно будет узнать, какие меры могут быть приняты в трибунале по отношению к его родственнику.
Вероятно, эти слова послужили сигналом к действию. Блюмкин торопливо полез в портфель, выхватил револьвер и выстрелил — сначала в Мирбаха, потом в Рицлера и Миллера. Но ни в кого не попал. Мирбах вскочил и бросился в соседнюю комнату. Андреев выстрелил вслед и бросил бомбу, выхваченную из портфеля.
Дальнейшее произошло в какие-то секунды. Террористы выбежали следом за Мирбахом и, увидев его распластанным на полу, бросились к распахнутому окну. Когда Миллер и Рицлер пришли в себя, они увидели убегавших преступников. Андреев успел уже перемахнуть через железную ограду, а Блюмкин, прихрамывая, только подбегал к забору. Лейтенант Миллер сделал несколько выстрелов, но промахнулся. Террористы вскочили в машину и умчались.
В то время, когда происходил этот разговор, помощник Дзержинского Беленький позвонил из посольства в отряд Попова, созданный для охраны и для выполнения оперативных заданий ЧК. Спросил, нет ли там Блюмкина. Сообщили, что Блюмкин был, но уехал в больницу. Беленький доложил об этом Дзержинскому.
— Я сомневаюсь, Феликс Эдмундович, что Блюмкин покинул отряд, — добавил помощник. — Скорее всего, он там и находится.
— Вполне вероятно. Командир отряда Попов тоже левый эсер. Где, как не у него, скрываться Блюмкину... В таком случае поедем туда, — решил Дзержинский.
По дороге обменивались впечатлениями.
— Со времен Азефа подобных провокаций еще не было, — сказал Дзержинский. — Трудно себе представить, каковы будут теперь последствия этой провокации; возможны любые, вплоть до войны, к которой мы, кстати говоря, не готовы... В подобной войне заинтересованы многие, не только монархисты или левые эсеры, но и сами немцы. Я говорю о наиболее агрессивных кругах Берлина. Вот послушайте: Брестский мир остановил немецкие дивизии на полдороге к Москве и Петрограду. А если бы не было перемирия? Кайзер смог бы захватить обе столицы и значительную часть России. Убийство Мирбаха может стать поводом для срыва Брестского мира, а стало быть — для расширения оккупации. Возникает вопрос: а что, если в германском посольстве есть люди, которые только играют роль неопытных конспираторов? Уж слишком по-детски они себя вели, те же Рицлер и Миллер...
Разговор не докончили. Замнаркома иностранных дел вышел из машины, и автомобиль Дзержинского свернул к Покровским воротам.
Отряд Попова занимал несколько одноэтажных домиков купеческого типа — каменных, под железными крышами, с низкими потолками. Только штаб находился в большом особняке.
В воротах потребовали пропуск. Дзержинский назвал себя, и машину пропустили. В помещении штаба их встретил Попов — молодой парень в матросской форме.
— Где Блюмкин? — не отвечая на приветствие, спросил Дзержинский.
— Уехал в больницу, товарищ Дзержинский, — ответил Попов. — Сел на извозчика и уехал. Повредил где-то ногу.
— А это что? Чья фуражка? Блюмкина? — спросил Дзержинский.
Попов смутился:
— Не могу знать...
Дзержинский потребовал вызвать людей, которые могли бы подтвердить отъезд Блюмкина. Пришел старшина отряда. Он подтвердил: да, действительно уехал в больницу.
— В какую?
— Не могу знать...
Вызвали постовых. Те вообще ничего не видели.
— Хорошо, — сказал Дзержинский. — Вы можете, Попов, дать честное слово революционера, что Блюмкина здесь нет?
— Даю честное слово, что не знаю, здесь ли он, — уклончиво ответил Попов.
В штабе теснились матросы, вооруженные кто чем — винтовками, кольтами, карабинами, перепоясанные пулеметными лентами. У многих на поясах рядом с гранатами были подвязаны новые, ненадеванные башмаки.