В один из дней в проходную у Троицких ворот пришел человек в потрепанной солдатской одежде. Сказал, что ему надо увидеть секретаря ВЦИК Аванесова. По какому поводу он пришел — не ответил. Дежурный позвонил Малькову, тот — Варлааму Александровичу, и Аванесов приказал пропустить посетителя. В это время у Аванесова сидел Дзержинский.
Солдат вошел в кабинет, назвал себя Иваном Петренко, без дальних слов скинул с себя шинель, распорол гимнастерку и вытащил кусок тонкого шелка, исписанный мельчайшими буквами. Там говорилось, что Иван Петренко — представитель подпольной организации в деникинском тылу на Украине, командируется в Москву для связи с советскими организациями.
Гостя усадили за стол, и он подробно рассказал, что происходит в тылу Деникина. Просил оружия, людей, чтобы объединить действия подполья с Красной Армией.
Курьера поблагодарили, Аванесов написал записку, чтобы его приютили в Третьем доме Советов на Садовой, выдали продовольственные карточки.
Когда курьер ушел, Дзержинский спросил:
— Ну как впечатление?
— Чем-то он меня настораживает, Феликс. Хотя оснований никаких, кажется, нет, — ответил Аванесов.
— Есть основания, — возразил Феликс Эдмундович. — Ты слышал, как он говорит, заметил, какая у него выправка, манера держаться... Уверен, что это офицер. Давай-ка проверим!
Дзержинский позвонил Петерсу и, рассказав о необычном курьере, попросил установить за Иваном Петренко наблюдение.
Через несколько дней Петерс доложил на коллегии ВЧК: Петренко установил связь с офицерами, входящими в контрреволюционную организацию «Национальный центр».
Агента арестовали, и он признался, что заслан из деникинской контрразведки. Там его снабдили подлинными документами партизана-подпольщика Ивана Петренко, которого захватили белогвардейцы.
С того времени, когда возникла Всероссийская Чрезвычайная Комиссия, чекисты раскрыли десятки контрреволюционных заговоров. И не было дела, в расследовании которого не участвовал бы Феликс Дзержинский. Он или руководил оперативными работниками, или подсказывал методы борьбы с врагами революции — будь то внутренние заговорщики или разведчики иностранных держав. Председатель ВЧК стал ее мозгом. Вокруг группировались молодые, только что начинавшие свою деятельность советские разведчики.
Громадное напряжение, с которым работал председатель ЧК, все же не проходило даром. Здоровье Феликса Эдмундовича вновь пошатнулось. Открылось кровохарканье. Тяготила усталость. И врачи настаивали на том, чтобы Дзержинский хотя бы на несколько недель уехал отдыхать. А Феликс Эдмундович уверял, что именно сейчас ни при каких условиях он не может покинуть Москву.
Узнав об этом, Владимир Ильич провел через ЦК специальное постановление об отдыхе Дзержинского. Направить его решили в подмосковный совхоз близ Нарофоминска. Владимир Ильич полагал, что сносное питание можно обеспечить только в совхозе. К тому же в этой подмосковной глуши не было телефона. Значит, Дзержинскому не удастся заниматься делами...
Вернулся Феликс Эдмундович в Москву в начале осени. А через несколько дней произошло новое событие — взрыв в Леонтьевском переулке.
Дзержинский работал на Лубянке, в своем кабинете, когда раздался мощный взрыв. Было около девяти часов вечера. В окнах задребезжали стекла.
Через несколько минут Феликсу Эдмундовичу доложили: в Леонтьевском переулке, в здании Московского комитета партии произошел взрыв, есть раненые и убитые.
Председатель ВЧК поспешил к месту происшествия.
В переулке разрушений не было видно, но тыльная сторона здания была разрушена. Люди, освещая себе дорогу спичками, свечами, лампами, выносили убитых, раненых. Сколько их было, пока никто не знал. Террористы швырнули бомбу в зал заседаний, когда там проходило собрание партийного актива. Секретарь Московского комитета Загорский бросился к бомбе, только протянул руки, чтобы схватить самодельный снаряд и выбросить его в окно... Но тут раздался взрыв.
Следствие началось той же ночью. Погибло двенадцать человек и более пятидесяти ранено. По заключению экспертов, полуторапудовый снаряд обладал громадной взрывной силой.
Нити следствия привели к организации «Анархисты подполья».
Операция по захвату подпольной группы закончилась тем, что анархистов окружили на даче в Краскове, террористы отказались сдаться и подорвали дачу. Захватили руководителя террористов — Доната Черепанова. Это был тот самый эсер, который участвовал в аресте Дзержинского после убийства Мирбаха.
Дзержинский допрашивал его сам. Черепанов держался вызывающе:
— Я принадлежу к всероссийскому штабу террористов, — говорил он, — целью которого является организация террористических актов. Один из них поручили мне осуществить в Леонтьевском переулке.
Черепанов подтвердил: бомбу бросили потому, что ожидали приезда туда Ленина. Скрывая участие левых эсеров в диверсии, взрыв поручили анархистам, которые только что приехали в Москву от батьки Махно. Черепанов убедил их, что Советское правительство намерено сдать Москву Деникину и бежать из города... Этот вопрос якобы и обсуждался на совещании в Московском комитете партии. Поверив измышлениям Черепанова, анархисты согласились осуществить покушение. В явочной квартире на Арбате изготовили полуторапудовую бомбу, притащили ее переулками к Московскому комитету и бросили через окно в зал, переполненный представителями московских заводов.
А на собрании партийного актива речь шла об агитационной работе на предприятиях.
Взрыв в Леонтьевском переулке вызвал гневную волну протестов. На митингах требовали — на выпады контрреволюции снова ответить массовым красным террором! Но теперь обстановка была иной. На фронтах гражданской войны произошел перелом в пользу Советской республики. Действия внутренней контрреволюции шли на спад. Учитывая это, правительство решило не отвечать массовым террором на бессмысленный и жестокий террористический акт.
А вскоре, в январе наступившего нового года, по предложению Дзержинского правительство вынесло решение об отмене смертной казни.
В двадцатом году Москва не привлекала к себе внимания иностранных дипломатов, как, скажем, через год-другой после международной конференции в Генуе. Правители западных стран все еще рассчитывали на военное поражение большевиков в гражданской войне и в отношениях с Россией предпочитали действовать через свои генеральные штабы, через штабы оккупационных войск или через военных советников при войсках Деникина, Колчака, Врангеля...
Однако интерес в Европе к новой России возрастал. И не только у пролетариата...
К России тянулись многие и разные умы. Одними из первых посланцев западного мира были швейцарец Платтен, сопровождавший Ленина из эмиграции в Россию, Джон Рид — журналист и летописец Октябрьской революции. За ними последовал Герберт Уэллс — ироничный, язвительный англичанин. Он не принимал Октябрьскую революцию, но пытался честно в ней разобраться. Ближе к весне приехала в Москву экстравагантная англичанка-скульптор Шеридан, чтобы создать портреты советских руководителей.
Ей отвели для мастерской зал в Кремлевском дворце, и она проводила здесь большую часть своего времени.
Дзержинский долго уклонялся от того, чтобы позировать, но в конце концов его убедили, и в назначенный час Феликс Эдмундович все-таки пришел в мастерскую. Встреча с Дзержинским произвела впечатление на англичанку. В письме в Лондон она подробно написала об этой встрече:
«Сегодня пришел Дзержинский. Он позировал спокойно и очень молчаливо. Его глаза выглядели, несомненно, как омытые слезами вечной скорби, но рот его улыбался кротко и мило. Его лицо узко, с высокими скулами и впадинами. Из всех его черт нос как будто характернее всего. Он очень тонок, и нежные бескровные ноздри отражают сверхутонченность. Во время работы и наблюдения за ним в продолжение, вероятно, полутора часов он произвел на меня странное впечатление. Наконец его молчание стало тягостным, и я воскликнула:
— У вас ангельское терпение, вы сидите так тихо!
Он ответил:
— Человек учится терпению и спокойствию в тюрьме.
На вопрос, сколько времени он провел в тюрьме, Дзержинский ответил:
— Четверть моей жизни. Одиннадцать лет.
Революция освободила его. Несомненно, что не абстрактное желание власти, не политическая карьера, а фанатичное убеждение в том, что зло должно быть уничтожено во благо всего человечества... сделало из подобных людей революционеров.
Перед отъездом из Лондона я прочитала статью Эррио в парижской газете о новой России. Мне запомнились его строки о Дзержинском, и я записала их: «В результате переворотов власть получают дзержинские или его великие предки — Робеспьер, Сен Жюст и тому подобные, которых ни золото мира, ни советы друзей не могут отклонить от предначертанной цели, чего бы достижение этой цели ни стоило».
...В 1920 году Дзержинский получил новое назначение, и опять-таки в дополнение к той работе, которую уже вел.
На этот раз тяжелая обстановка сложилась на Украине. Да был ли такой период в продолжение всей гражданской войны, когда не возникала бы где-то сложная обстановка?! И всякий раз туда, где сложно и трудно, посылали Дзержинского.
Война с белополяками оживила силы контрреволюции на Украине. На юге в поддержку Пилсудскому поднялся Врангель. По всей Украине в тылу Красной Армии разгуливали банды — Тютюнника, Махно, Григорьева... И не было с ними никакого сладу.
Решением ЦК Дзержинского утвердили начальником тыла Юго-Западного фронта.
Забрав с собой полторы тысячи бойцов из войск внутренней охраны ВЧК, Дзержинский уехал в Харьков.
Оттуда он писал жене:
«...Я собою недоволен. Вижу и чувствую, что мог бы дать больше, чем даю. Мог бы... Быть может, я слишком нервно истощен, не могу сосредоточиться и взять себя в руки, чтобы щадить силы так, чтобы они дали возможно больше при наименьшей усталости. Надо уметь работать так, чтобы ежедневно давать отдых мыслям, нервам.