ни вынимал из своего кувшина, их не становилось меньше, а, наоборот, прибавлялось. Через короткое время он сумел сколотить такую сумму, которой хватило на постройку огромного дома. Так как первая жена никак не могла родить ему наследника, он привез из Каира вторую жену — маленькую голубоглазую толстушку с огненно-рыжими волосами. В его доме снимал комнату один офицер из полицейского участка. Скоро даже до нас, малышей, стали доходить слухи о шашнях этого офицера с рыжей толстушкой, которую все почему-то называли не иначе как «красотка Хасанейна». Когда же она родила Хасанейну сына, ее стали величать в деревне более почтительно — Умм Тауфик[8]. Офицера вскоре перевели в другое место. А через несколько дней после этого вдруг куда-то бесследно исчезла и Умм Тауфик. Она без сожаления оставила и большой дом, и богатство мужа, и годовалого ребенка, но не забыла прихватить с собой заветный кувшин с золотыми монетами. Хасанейн долго не находил себе места. Рычал, как зверь, вопил на весь дом, причитал, плакал, царапал лицо ногтями до крови, как это делают деревенские женщины, когда хоронят кого-то из близких. Старик совсем обезумел. Так, никуда не выходя из дома, с грехом пополам протянул он года два и наконец умер. Куда делась Умм Тауфик, никому не было известно. Одни говорили, что она удрала к офицеру. Другие утверждали, что она просто-напросто ограбила Хасанейна и, пустив в оборот украденные деньги, содержит в Каире на площади Эзбекия какое-то увеселительное заведение. Много высказывалось всяких предположений и догадок. И каждому новому варианту люди склонны были поверить, тем более что все они казались правдоподобными, если послушать россказни первой жены Хасанейна. От нее люди узнали множество подробностей семейной жизни ростовщика. Когда он привел в дом рыжую толстушку, первая жена натерпелась немало унижений: он и оскорблял ее, и поносил, и бил. Вторая жена годилась первой в дочери. Она была по меньшей мере лет на сорок моложе своего мужа. Несмотря на такую разницу в возрасте, она все же родила ему сына. Правда, шейх Талба был уверен, что отец ребенка вовсе на Хасанейн, а чуть ли не сам шайтан, который и подбил ее на бегство. А все потому, что Хасанейн не прислушивался к советам шейха и отказался делать щедрые приношения в день праздника святого Масуда. Послушался бы он шейха Талбу, ничего этого не случилось бы. Пожалел денег для дел аллаха, вот теперь они и достались шайтану. Шейх Талба клянется, что у него есть веские доказательства греховных связей Умм Тауфик с шайтаном, но он не решается их представить, ибо опасается злых козней шайтана. Тот и так старается навредить шейху чем только может и причиняет ему страдания, если не прямо, то косвенно, хотя бы через его дочь Тафиду. Все насмешки и намеки, которые ему приходилось слышать в связи с тем, что за Тафидой увивается уполномоченный по делам реформы, — тоже проявление козней шайтана, который никак не может ему простить, что он все-таки раскрыл людям его тайну.
Всем, например, хорошо известно, что Хасанейн долгие годы водил дружбу с Ризком. Часто хаживал к нему в гости. Случалось, и захватывал с собой молодую жену. Сам он оставался на мужской половине, а свою рыжеволосую толстушку доверял Ризк-бею, который охотно вызывался проводить ее на женскую половину дома к своей жене. Бывало, что Ризк-бей и сам задерживался на женской половине часок-другой, но после этого он так искренне извинялся перед Хасанейном за вынужденную задержку, что любые сомнения отпадали сами по себе. Когда же кто-то из мужчин по секрету сообщил ему, что у Ризка никакой жены не было и нет, Хасанейн разразился страшной бранью, проклиная деревенских завистников, которые ненавидят его и поэтому пытаются любыми способами ему напакостить. У него больше оснований верить Ризк-бею, чем всяким голодранцам. А Ризк-бей сам ему рассказывал, что у него жена турчанка, которую он тайком сумел увезти из очень знатной семьи. Она боится, чтобы ее никто не узнал, и потому Ризк-бей спрятал ее и никому не показывает, даже слугам. С тех пор как она поселилась в его доме, она ни разу не выходила на улицу. Как бы там ни было, но после исчезновения Умм Тауфик многие в деревне готовы были поклясться, что она никуда не уезжала, а просто перебралась из дома Хасанейна в дом Ризк-бея. Вот так и живет у Ризк-бея в добровольном заточении. Но ее сын Тауфик растет у всех на виду. И от внимания людей не скрылось, что он с каждым годом становился все более похожим на Ризк-бея — и ростом, и фигурой, и характером: такой же вспыльчивый и надменный, такое же круглое лицо и приплюснутый нос, даже цвет глаз одни и тот же. Но сходство видели прежде всего в злом и хищном выражении лица. Ну, точь-в-точь как у рыси и… как у Ризк-бея.
От Хасанейна Тауфик унаследовал большой дом и три феддана земли, которые засевал с помощью наемных батраков. Тем не менее, воспользовавшись законом о реформе, он умудрился еще увеличить свой надел. Он злился, когда ему напоминали об этом незаконном приобретении. Но еще больше злился, когда кто-то напоминал ему об отце или матери. Впрочем, о них в деревне уже почти забыли. Но когда я узнал, что передо мной стоит Тауфик, я неожиданно для самого себя вдруг вспомнил всю эту историю. Сверля своими глазками Абдель-Азима, он с недовольным видом продолжал писклявым голосом:
— Ладно, можешь ничего не говорить. Скажи только: ты видел в Каире министра? Какой он дал тебе ответ? Ну, чего тянешь кота за хвост? Выкладывай! Э, да что с тобой разговаривать! По твоему лицу видно, что тебя не только к министру, но и к сторожу близко не подпустили… Даже если бы сам Ризк-бей поехал в Каир, и то бы, наверное, не добился приема у министра. Ну какое дело министрам до нашей вонючей деревни? Рассуди сам, Абдель-Азим-бей!
— Какой я тебе бей? Ты что, издеваешься, Тауфик Хасанейн? Я бы посоветовал тебе прикусить язык и умерить свой пыл! Не могу же я тебя обидеть, раз ты стоишь перед моим домом… Ну, а если ты интересуешься новостями, приходи сегодня вечером на заседание комитета. Я сам постараюсь всех оповестить, а ты уж не сочти за труд, предупреди своего Ризк-бея, чтобы он не опаздывал… До встречи! Всегда рад видеть тебя…
— Обожди, собственно говоря, кто ты такой? Кто дал тебе право приглашать на собрание Ризк-бея? Это он может созвать всех, а не ты. С каких это пор ты заделался начальником? А я и не знал, Абдель-Азим, что ты теперь тут самый главный…
— Но и твой Ризк-бей для нас тоже не начальник. Самые главные здесь мы, феллахи. Над нами уже никого не может быть. Знаешь, кто такой феллах?..
В конце улицы показалась девушка в нарядном, расшитом золотыми нитками платье. Полная, невысокого роста, с большими черными глазами, орлиным носом и с уже довольно рельефно обозначенной грудью. По ее спокойному и умиротворенному лицу нетрудно было догадаться, что взращена она в достатке и в холе и предназначена для радости и услады. Приблизившись к нам, она поздоровалась и вдруг неожиданно для меня почтительно приложилась к моей руке. Я почувствовал нежное прикосновение ее теплых и упругих губ.
— Добро пожаловать, сеид[9], поприветствовала она меня, окинув ласковым взглядом. — Ваш приезд для нас большая радость. Как вы поживаете?..
Затем, повернувшись к Абдель-Азиму так, чтобы и он мог оценить ее фигуру и грудь, в красоте которых она сама, очевидно, ничуть не сомневалась, девушка поздравила его со счастливым возвращением:
— Слава аллаху, который помог вам благополучно вернуться, сеид Абдель-Азим. Я до сих пор помню, как хорошо вы читали суру «Фатиха»[10] в наш ханафитский праздник. Да хранит аллах всех ханафитов!..
Я невольно задержал взгляд на ее красивом, холеном лице, которое, казалось, светилось безмятежным счастьем. До этого мне никогда не приходилось видеть в нашей деревне девушек с таким беззаботно-счастливым выражением лица. Очевидно, она в самом деле не знает никаких забот и не утруждает себя тяжелой работой. Да и питается, судя по всему, неплохо, наверное, только медом да сливками. Но кто же она такая?
Я хотел было спросить ее имя, по меня перебил Тауфик:
— Ну так как же, Абдель-Азим, ты мне сейчас объяснишь, кто такой феллах, или потом? Ладно, потерплю уж до собрания! Там поговорим… — Потом, взглянув на девушку, будто только сейчас ее заметил, удивленно спросил: — Тафида, а ты откуда?
— От Ризк-бея, — ответила она, как мне показалось, с некоторым вызовом.
— А сам бей дома?
— Дома… И отец мой у него.
— Как поживает твой отец, наш уважаемый шейх Талба? — спросил в свою очередь Абдель-Азим. — Что-то у него в последнее время грустный вид?
— Слава аллаху, ничего… Постепенно приходит в себя…
Она хотела еще что-то добавить, но, видно, передумала и улыбнулась своим мыслям, а затем не удержалась и громко рассмеялась, обнажив белые как сахар, мелкие зубки.
Подумать только, и это та самая Тафида, которая недавно была маленькой девчонкой и которую шейх Талба таскал с собой, отправляясь читать Коран к кому-либо из богатых людей. Я ее частенько встречал. Меня уже тогда поразила красота ее широко раскрытых больших глаз. Как она радовалась каждому куску пшеничного хлеба! С каким аппетитом уплетала она его за обе щеки! Тафида вечно что-нибудь жевала. То ела лепешку, то грызла орешки. Какой бы большой кусок хлеба ни оказывался у нее в руке, она ловко с ним управлялась. Шейх Талба пытался иногда ее удержать, просил оставить хоть кусочек ему, но она, не внимая его просьбам, съедала все до последней крошки. Приходилось лишь удивляться ее ненасытности. И как такие маленькие зубки могли пережевывать столько пищи?
Девушка не успела сделать и двух шагов, как ее догнал Тауфик.
— Послушай, Тафида! А ты не смогла бы навестить еще раз нашего бея? — окликнул он ее писклявым голосом. — Передай, что ему сегодня надо председательствовать на собрании. — Потом, покосившись в нашу сторону, добавил с ухмылкой: — А то чего доброго Абдель-Азим займет его место и сам проведет заседание.