— Не надо врача, — пробормотал я, собираясь с духом, чтобы приступить к рассказу. Все ухаживали за мной. Юлия ласково провела ладонью по моей холодной щеке.
— Владимир сгорел, — наконец четко сказал я. — Прах его в банке, — и понял, что последней фразой сделал ошибку.
— Прах? — удивился Добрыня. — В банке?
— Бредит, — жалостливо, но уверенно сказала Юлия и пощупала мой лоб, и сразу стало жарко.
Подоспел врач. Он признал у меня сильное нервное потрясение и в его руках сверкнул ультразвуковой шприц. Укол был совершенно безболезненный, даже приятный, охлаждающий.
— Порядок. Оставьте его одного.
Квартира вмиг опустела: врача здесь слушались. Лекарство действовало, благотворно повлияли и прикосновения ко мне Юлии. Я быстро приходил в себя, успокоился, мысли прояснились. Лежал и думал о гибели Владимира и вообще о смерти. Ну почему, почему человек должен умирать, погибать — словом, уходить в небытие навечно. Навечно! И откуда-то из глубин сознания выскочила робкая мысль, что не так то все просто в природе, что существует бессмертие индивида, что смерть — это всего лишь распад белковых структур организма, но эти же структуры на какой-то другой основе создаются в неисследованных областях Вселенной, а может и в других измерениях. И таким образом, Владимир, и я, вообще все люди будут жить хоть и не вечно, но, по крайней мере, соизмеримо с временем жизни галактик. Я расслабился и заснул.
Сон приснился поразительно яркий, насыщенный и красками, и запахами, и звуками. Мы с Владимиром на Никишихе. Он брызгает на меня водой и смеется: «Говоришь, я сгорел? Ха-ха. Сгорела лишь моя плоть, это верно. Но я жив, Шурик, жив». Он обнял меня, закружил, и мы оба упали. Владимир развалился на траве и дурашливо запел: «Жил-был у бабушки серенький козлик».
Я спал и, наверное, улыбался. Проснувшись — затосковал, хоть в петлю лезь. Поднялся и принял холодный душ. Было раннее утро. Бегемот ворочался и издавал неясные тревожные звуки. Сегодня я расскажу сотрудникам лаборатории и о своем загадочном появлении, и о бегемоте, Ио смерти Владимира, и бредом мой рассказ никто не назовет. Пусть исследуют пепел. Я заторопился, чтобы пораньше прийти в институт и взять банку с прахом Владимира.
Но тут распахнулась дверь, и на пороге возник…живой, невредимый Владимир. Я остолбенел, и первая мысль была о том, что это — галлюцинация. Однако галлюцинация презрительно усмехнулась, приблизилась ко мне и хлопнула по плечу:
— Рассказывай, пакостник!
— Ты? — пролепетал я. — Живой?
— Ай, артист, ну артист! Ой, какой страшный! Да ты заболел!
— Я здоров. А вот ты вчера сгорел в блок-отсеке. Я сам твой пепел в банку собрал.
— Оба рехнулись, — выпучил глаза Владимир и бесцеремонно втолкнул меня в спальню. — Выкладывай, что натворил?
— Ничего, я только наблюдал. Питание вдруг само выключилось, люк сам по себе закрылся, ты оказался в вакууме, потом температура три тысячи градусов…вот и все, сгорел.
И чувствую, как по моей щеке стекает слеза радости. Владимир понял, что я говорю серьезно.
— Очень трогательно. А теперь слушай. При соединении гра-контакта меня будто ударило током — и я выключился… А включился знаешь где? В лесу возле Никишихи, на том месте, где мы вчера отдыхали. Здорово, да?
Я подивился совпадению, что именно там видел его во сне. А чтобы подтвердить свое пребывание на Никишихе, он развернул платочек и показал горелую кожуру картошки и соль, перемешанную с землей.
— И понимаешь, Санек, часа четыре я был в беспамятстве. Так и подумал, что за это время ты перетащил меня на Никишиху. Голова разламывалась — для чего ты это сделал? На шутку не похоже, да и не к месту она. Пока выбрался на дорогу, уже рассвело. И прямо оттуда к тебе за разъяснениями. А ты еще сильнее запутал меня.
Я сидел с раскрытым ртом. Верил и не верил.
— Рот можно закрыть, — сказал Владимир. — Больше добавить нечего?
— Вчера я хотел рассказать нашим о твоей смерти, но они подумали, что у меня бред. Врача вызвали.
— Да, — устало проговорил Владимир. — Это почище всякого бегемота. Что ж, будем расследовать. И это замечательно! Хочу взглянуть на свой прах. Где он? Бежим!
Я едва поспевал за Владимиром. В лаборатории был уже Добрыня. Он справился о моем самочувствии, хорошо ли я спал и хороший ли у меня аппетит. Не помня, куда я поставил банку с пеплом, стал искать ее глазами и увидел в углу на полу. Добрыня перехватил мой взгляд и кивнул на банку:
— Что за порошок там?
Я не знал, что ответить и невразумительно промычал. А друг мой понял, схватил банку, стал встряхивать содержимое и жадно разглядывать. От Добрыни не ускользнул наш взволнованный вид:
— Ребята, сегодня вы какие-то не такие. Что произошло?
Я, было, начал рассказывать, но Владимир — до чего вредная человечина — сразу меня перебил:
— Слушай его, Добрынюшка, слушай. Он скажет, будто я вчера погиб, аж сгорел, понимаешь. А это мой пепел, прах, значит.
— Но это действительно так, и ты прекрасно знаешь об этом.
Добрыня с жалостью посмотрел на меня.
_ Ты же, Володя, исчез из камеры! — не сдавался я. — Сам рассказывал, как в лесу возле Никишихи очутился.
— В каком лесу? Какая Никишиха? — Владимир сделал такой удивленный вид, что нельзя было не поверить. — То я сгорел, то, на ночь гладя, в лес удрал. Ой, бедный Саша, что с твоими мозгами? Я стоял оглушенный дерзостью и нахальством друга, а он, улучив момент, залихватски мне подмигнул.
— Не подмигивай! — взревел я.
Со всей безысходностью я понял, что мне никто никогда не поверит. Но Владимир-то, какую цель он преследует? Почему скрывает?
В лабораторию вошла Юлия, обрадовалась мне и спросила, хорошо ли я спал?
— Отлично, — смущенно ответил я и испугался, что Владимир начнет опять идиотничать. Но при девушке он был сдержан, даже сказал, что я в полном здравии и сознании, чем немало удивил Добрыню. И все-таки, я был сильно зол на друга и решил с ним не разговаривать. А он, как ни в чем не бывало, легонько притронулся к моей груди:
— Не сердись, Санек. Продолжим.
Я грубо откинул его руку, однако послушно направился к «Аленушке».
Блок-отсек со вчерашнего дня был открыт. Владимир заглянул туда:
— Правильно, гра-контакт сорвался. Преотлично!
По его голосу можно было понять, что он загорелся страстью исследователя:
— Если при этом же режиме и в той же последовательности сделать контакт, то все должно повториться: я сгорю и воскресну на Никишихе. Это, Санечек, мы сейчас и проделаем, — и с плазменной фигурной отверткой он полез в блок-отсек. Вот безрассудная, отчаянная голова! С криком «опомнись!» схватил его за ворот рубашки и с силой потянул на себя. Владимир оттолкнул меня. Я опять схватил его. И мы молча, отчаянно сопя, стали бороться. Как это было дико и глупо! Владимир был намного здоровее и сильнее меня и мог бы запросто отшвырнуть прочь, но он для вида пыжился и, казалось, вот-вот расхохочется.
— Да что сегодня с вами! — раздался голос Добрыни.
— Вчера у нас случился нечаянный эксперимент по расколу ка-спирали, — сказал я.
— Не слушай его, — вмешался Владимир. — Он опять заговариваться начал. Еще скажет, что прибыл к нам из двадцатого века.
Ну не идиот ли!
Подошла чем-то взволнованная Юлия и протянула Добрыне желтый квадратик. Добрыня бегло взглянул на квадратик и возмутился:
— С ума сойти! Ночной расход энергии составил миллион триста тысяч в секунду. Это ваш «нечаянный» эксперимент? И молчок, да?
У тебя что тут, опилки? — он довольно сильно постучал Владимира по лбу костяшками пальцев.
Я никак не предполагал, что всегда спокойный Добрыня может так сильно рассердиться. А тут уже и Тарас вызвал его по видофону по поводу расхода энергии.
— Начинается, — тихо проворчал Владимир. — Ничего, Санек, переживем. Все равно скоро мы всех ошарашим.
— У тебя мания ошарашивания.
— Такой мании нет. Пойми, ну расскажем мы. Допустим, нам поверят. А дальше что? Пригласят кучу специалистов и, не дай бог, консультантов и какого-нибудь руководителя, подключат другие лаборатории — тут и протолкнуться будет негде. Могут и программу составить, сроки установить. А самое страшное — контроль изобретут. А еще страшнее — риска не допустят. Подумай сам, какая это работа — без риска.
В лабораторию вбежал Тарас, исподлобья глянул на Владимира, а меня изучающее оглядел с головы до ног, будто впервые увидел. Когда-нибудь тактичность кончится и мне в упор зададут вопрос, кто я такой, откуда я и что здесь потерял? Похоже, этот момент наступил.
— Что тут происходит? — не строго, но с ноткой повелительности спросил Тарас, и взгляд его стал колючим.
Мне пришла удачная мысль:
— Покажи, Володя, свои уравнения, которые ты вчера отправил в вычислительный центр. Помнишь, как глаз прищуривал.
— Ну, Шурка…
— Покажи, не стесняйся, — потребовал Тарас.
Владимир нехотя достал бланки. Тарас и Добрыня просмотрели их, переглянулись, помолчали, опять посмотрели и опять переглянулись.
— Весьма и весьма любопытно, — сказал Тарас. — Это же раскол ка-спирали. И, судя пот расходу энергии, вы провели этот немыслимый эксперимент?
— Можно мне ответить? — я по школьной привычке поднял руку и, уверенный, что поступаю правильно, подробно рассказал о «нечаянном» эксперименте. Меня слушали с интересом, порой с недоверием, но не перебивали. Заглянули в блок-отсек, посмотрели банку с пеплом.
— Действительно все так и было? — спросил Тарас Владимира.
— Если это мой родной прах, значит было.
— Кто из вас врун, не знаю. Врун сам признается в этом, — с этими словами Тарас взял плазменную фигурную отвертку. — Сейчас я соединю ваш злополучный контакт и посмотрю, что произойдет.
С криком «нельзя!» Владимир бросился к шефу и вырвал у него отвертку, он мог рисковать только собой, другим — не давал.
— Все ясно, — удовлетворенно сказал Тарас и попросил собрать сотрудников сектора «Б» института. Сколько было удивления, когда я, великий молчун, по просьбе Тараса приступил к рассказу, да еще текому неправдоподобному. Удивление росло, но вместе с ним и росло неверие и сомнение в действительности происшедшего. Ни расход энергии, ни остатки размазанного пепла на дне блок-отсека, ни честное слово Владимира в правдивости моих слов многих не убедило, потому что такого, по их мнению, быть не могло. Пепел отправили на экспертизу. Пока шум да дело — получили рез