вившим на княжение в Новгород малолетнего Владимира, будущего крестителя Руси. Некоторое время новгородский престол воспринимался как следующий по значению за киевским. С новгородского стола начал активную княжескую карьеру и Ярослав Мудрый.
Князья XII–XIII вв. продолжили традицию, заложенную их предками.
Александру уже случалось с братом оставаться в северной столице без отца. В 1228 г. они остались в Новгороде, когда князь-отец с княгиней отправились в Переславль. Тогда юные княжичи были оставлены с боярином Федором Даниловичем и тиуном Якуном. Однако этот первый опыт закончился неудачно. В Новгороде разгорелась очередная усобица. Причиной ее были природные катаклизмы. Летописец повествует, что осенью «наиде дъжгъ велик»[80]. Дождь был беспросветный. С «Госпожькина» дня (очевидно, имеется в виду праздник Воздвижения Креста Господня, то есть 14 сентября по старому стилю) и до «Никулина дни», то есть до Николы зимнего (6 декабря), дождь шел не прекращаясь. Люди «не видохом светла дни». Современный человек сочувственно вздохнет: ох уж эта осенняя депрессия. Однако наших средневековых предков заботили вещи гораздо более практического характера. Осенняя непогода начисто лишила их возможности положенным образом завершить цикл сельхозработ: «ни сена людемъ бяше лзе добыти, ни нивъ делати». А без сена и без хлеба перспектива вырисовывалась одна: голод. Нужно было что-то делать. По представлениям того времени, за погодные катаклизмы были в ответе «большие» люди. Подходящая кандидатура на роль «козла отпущения» нашлась довольно быстро. Это был Арсений, местоблюститель митрополичьего престола. Летописец характеризует Арсения как вполне приличного человека: кроткого и смиренного. Он замещал хворого митрополита Антония, который по причине болезни вынужден был удалиться на покой в Хутынский монастырь. Однако толпа бывает слепа, и рассуждения ее всегда поверхностны. Взбунтовавшийся народ предъявил Арсению претензию, что тепло где-то задержалось («стоить тепло дълго») именно потому, что он, Арсений, занял почетную должность местоблюстителя, дав взятку князю. Очевидно, оправдаться Арсению не удалось. Новгородская первая летопись сообщает: «Акы злодея пьхающе за воротъ, выгнаша» оставляя надежду, что архиерея просто вытолкали за ворота. Однако редакция Младшего извода свидетельствует определенней: «Акы злодея пьхающе в шию, выгнаша». Значит, все-таки Арсению безо всякого уважения просто «навешали по шее», говоря современным языком. Уважаемый, но, по мнению М.В. Печникова, страдающий параличом[81] митрополит Антоний был водворен на новгородский престол. К нему были приставлены (видимо, для поддержки) два достойных мужа: Якун Моисеевич и щитник Микифор. Однако, судя по всему, ожидаемого эффекта не последовало. Нужно было назначить виноватым еще кого-нибудь. Раз с митрополитом фокус не прошел, внимание переключилось на светские власти. Мятежные горожане пожгли двор тысяцкого Вячеслава, и его брата Богуслава, и владычного стольника, и софийского и пр. А липницкого старосту с занятным для современного уха именем Душилец совсем уже собрались повесить, но староста «ускоци» (ускакал то есть) ко князю Ярославу. За улепетнувшего старосту пришлось расплачиваться его ни в чем не повинной супруге.
Однако все перечисленные меры никакого результата не возымели. Из-за проливных дождей в начале зимы Волхов разлился и унес все сено, которое еще оставалось по его берегам. Более того, сильный ветер взломал лед, которым уже было покрылось озеро Ильмень. Льдины двинулись по большой воде к городу и сломали девять опор великого моста. Буйство природы шло по нарастающей, а все имевшиеся в наличии городские должностные лица были уже изрядно побиты. Кого назначить «ответственным» в такой ситуации? По логике мировоззрения той эпохи им должен быть князь.
В XIII в. в Новгороде еще сохранялись древние традиции в восприятии фигуры князя. Это проявлялось в сакральном ореоле, которым его окружало древнерусское общественное сознание. Потребность в князе, которую испытывало древнерусское общество, выходит далеко за рамки рационально осознанной потребности в администраторе, полководце и судье. С современной точки зрения все эти функции смог бы исполнять любой достойный человек, но древнерусской ментальности свойственно было представление, что возможности князя в этой сфере во много раз превосходят возможности всякого иного. Помимо чисто утилитарных функций управления, от князя ждали мистического покровительства, которое он мог обеспечить уже в силу одной только своей княжеской природы. Насколько велика была эта составляющая его общественной роли, можно судить по тому, что даже неопытный князь воспринимался как необходимый элемент руководства, даже при наличии опытных и знающих бояр, для которых отводилась роль, самое большее, советчиков. Новгородцы в 970 году просят у Святослава князя себе. Святослав дает им Владимира[82], очень еще молодого, если не маленького, в то время. Новгородцы удаляются, вполне, видимо, удовлетворенные. В 1152 г. князем Изяславом был выставлен отряд для охраны бродов через Днепр от половцев. Однако когда кочевники принялись атаковать «покрыша Днепр от множества вои», охрана бежала. Причина поражения объяснена в летописи просто: «Да темь и не твердъ бе ему бродъ, зане не бяше ту князя, а боярина не вси слушают»[83]. Эта последняя сентенция высказана как общее правило. Особенно показателен пример Святослава. Копье, брошенное слабой детской рукой, стало сигналом к началу битвы: «Рече Свенелдъ и Асмолдъ: „Князь оуже почалъ – потягнете дружина по князе!“ И победиша древляны»[84]. Мистичность князя чувствуется в том, как остро, со страхом, переживало население древнерусских городов периоды бескняжья[85]. Указанными чертами древнерусский князь напоминает скандинавского конунга, на котором, помимо обязанностей правителя и военачальника, лежала ответственность за природные катаклизмы, моровые поветрия и вообще всякого рода удачу и неудачу, находящуюся вне власти простых смертных[86].
То есть и местоблюститель митрополичьего престола, и тысяцкий, и стольники – это был лишь паллиатив. Для того чтобы спросить «по всей строгости», новгородцам нужен был князь. А его-то в тот момент в городе не было. Новгородцы послали гонцов к Ярославу с требованием явиться в город и принять меры по облегчению ситуации хотя бы в той части, в какой это было в его силах: «на всеи воли нашеи и на вьсехъ грамотахъ Ярославлихъ ты нашь князь; или ты собе, а мы собе»[87]. Однако князь понял, что зовут его отнюдь не для выражения всеобщего одобрения, и поэтому не поехал.
Логика разворачивающихся событий недвусмысленно указывала на тех людей, которые могли стать следующими жертвами гнева новгородцев. Это были маленькие княжичи. Понятно, что с рациональной точки зрения они не были ни в чем виноваты. Однако рационального в поведении новгородцев было немного. В конце концов, в чем была виновата жена стольника Душильца? Народными массами руководили сугубо религиозные, мифологические представления, требующие сакральной жертвы в случае каких-то форс-мажорных неурядиц.
Поэтому воспитатели, ответственные за княжичей, боярин Федор Данилович и тиун Яким, сочли за благо тайно ночью бежать из города. Новгородцы же стали усиленно делать вид, что ничего не произошло. Они-де и в уме не имели сотворить что-нибудь плохое с княжичами: «да аще сии что зло сдумавъ на святую Софею, а побеглъ будет; а мы ихъ не гониле, нь братью свою есмя казниле; а князю есмя зла не створиле никоего же»[88]. Князь оказался чуть ли не виноват в том, что плохо подумал о новгородцах. А раз так, они сочли себя свободными от каких бы то ни было обязательств перед Ярославом: «да онъ имъ богъ и крестъ честныи, а мы собе князя промыслимъ».
Смена князя – тоже явление, имеющее в известной степени религиозно-мифологические причины. Хотя была и рациональная причина: князь не выполнил требование веча по снижению налогового бремени на смердов. Так или иначе, в качестве альтернативы Ярославу был избран князь Михаил Всеволодич Черниговский. Будучи приглашен, он целовал новгородцам крест и сделал то, чего новгородцы не смогли добиться от Ярослава: освободил смердов на пять лет от «дани», то есть от налогов. Вокняжение Михаила дало возможность противникам Ярослава расправиться и пограбить его сторонников, заменить посадника и избрать нового митрополита. Михаил сделал попытку заставить Ярослава признать текущий статус-кво, однако тот наотрез отказался и заявил, что не считает Новгород для себя потерянным окончательно и будет продолжать за него бороться.
Впрочем, особенно напрягаться Ярославу не пришлось. Природные катаклизмы в Новгороде продолжились. Во-первых, это были сами по себе безвредные, но зловещие знамения: землетрясение и солнечное затмение. Во-вторых, настоящая беда: неожиданный мороз, уничтоживший урожай. На фоне природных катаклизмов стала с новой силой раскручиваться борьба между городскими партиями. Одно только перечисление боярских имен, фигурирующих на страницах Новгородской летописи, звучит как песня: Внезд Водовик, Волос Блуткиниц (то есть Блуткинич, новгородский диалект был «цокающим»), Степан Твердиславиц, Яким Влунковиц и пр. С вокняжением Михаила верх взяла партия Внезда Водовика, но затем он в ходе многочисленных вечевых и уличных драк, сопровождавшихся убийствами, потерпел поражение. К власти пришла противоположная партия. Посадником стал Степан Твердиславич, а тысяцким – Микита Петрилович. Очередной переворот, как обычно, ознаменовался разграблением дворов. Смена посадника означала и смену политической ориентации. Княжичу Ростиславу «показали путь», то есть выпроводили домой к отцу. Новгород вернулся под руку Ярослава, который в 1230 г. снова посадил в северной столице своих сыновей Федора и Александра. Нетрудно сосчитать, что старшему из дуумвиров было на тот момент всего десять лет. Причем Ростиславу Михайловичу, представителю черниговской династии, которого сменили малолетние дуумвиры, в момент вступления на престол было три года, а на момент, когда новгородцы «показали ему путь», – четыре