К концу VII века синтез германо-кельтской и средиземноморской культур в новой средневековой цивилизации был еще не завершен, и концепция ведовства все еще состояла из традиций, которые пока не полностью слились воедино. Тем не менее образ ведьмы уже начал приобретать по крайней мере смутные очертания. Ведьма уже была в бо́льшей степени человеком, чем духом, и чаще всего женского пола. Она призывала демонов, иногда – редко – вступала с ними в интимную связь, приносила им жертвы и с помощью их сил могла обращаться в зверя, который поедал человеческую плоть и пил человеческую кровь. Она устраивала ночные пиршества и оргии в честь хтонических демонов или божеств, чаще всего Дианы или Гекаты. Началось изменение правового статуса ведовства – от светского преступления, простого колдовства, причиняющего вред другим, к сверхъестественному греху. На заднем плане уже появляется понятие договора с дьяволом, еще не связанное с образом ведьмы, которое потом будем использоваться богословами и инквизиторами и с помощью которого ведовство будет приравнено к ереси и превращено в преступление против Церкви. С начала VIII века продолжающие появляться ереси будут оказывать все более обширное влияние на идею ведовства.
Глава 4. Народное ведовство и ересь (700–1140 гг.)
К концу правления Карла Великого в 814 году открытое язычество почти прекратило свое существование, за исключением восточных границ Франкской империи, где славяне по-прежнему придерживались языческих традиций. Однако и скрытые формы язычества постепенно прекращали свое существование. Главной трудностью, с которой столкнулось католическое христианство, кроме возобновления жестоких нападений со стороны венгров, викингов и мусульман, было уже не язычество, а ересь.
В отличие от античных ересей, ереси средневековые были по большей части связаны с нравственными, а не метафизическими проблемами. С VIII по XII век доминирующей формой ереси был реформизм. Хотя эта разновидность ереси редко оформлялась в хорошо организованные секты, реформизм часто получал значительную поддержку как среди мирян, так и среди духовенства. Еретики-реформисты требовали возвращения к изначальной чистоте Церкви и к тем временам, когда церковная организация и порядок только формировались, и утверждали, в духе пророческой традиции, укорененной в евангельском тексте, что необходимо отказаться от всего мирского, чтобы Царство Божие заменило собой царство мира сего.
Реформистская ересь способствовала развитию ведовства своим неприятием священства и готовностью открыто противостоять Церкви и обществу, а также усилиями большого числа эксцентричных ересиархов, чьи учения опирались на народное ведовство, язычество и суеверия. С начала XI века ересь и ведовство значительно усилили свои позиции. Одной из причин этого усиления была новая и энергичная политика Церкви, которая касалась монастырей, епископов и, в конечном счете, самого папства. Папы-реформаторы стремились перестроить весь христианский мир в соответствии с новым порядком правосудия, для достижения которого они создали более эффективную церковную структуру. Это привело к увеличению активности пап и епископов в выявлении и подавлении инакомыслия. По мере очищения Церкви она становилась все более нетерпимой к тому, что считала скверной. Кроме того, набирало силу народное движение в поддержку реформ. Но этот энтузиазм оказался палкой о двух концах: иногда он вырождался в фанатизм, который приводил к крестовым походам, погромам и линчеваниям. В этой напряженной атмосфере, полной подозрений, общество и Церковь начали приравнивать колдовство и ересь к ведовству.
Более того, энтузиазм реформаторов породил не только эксцессы ортодоксии, но и саму реформистскую ересь. Многим мирянам и священникам казалось, что Церковь с прискорбной медлительностью движется к Новому Иерусалиму. Разочаровавшись, они занялись борьбой с церковной иерархией и проповедовали, что Царство Божие находится в сердцах спасенных и нет необходимости в священниках или Церкви. Впервые в истории Западного христианского мира инакомыслие стало широко распространенным и повсеместным. И по мере того, как процветало еретическое инакомыслие, ведовство, эта самая крайняя форма ереси, начало принимать более четкие очертания.
Новая западноевропейская цивилизация окончательно оформилась в VIII веке, и благодаря трудам миссионеров, таких как святой Бонифаций, таких правителей, как Карл Мартелл и Карл Великий, и пап, таких как Григорий II, Церковь значительно преуспела в искоренении язычества. Но чем меньше было влияние язычества на ведовство, тем больше на него начинала влиять ересь.
В течение VIII века в феномене ведовства произошли два значительных изменения. Первым стало распространение идеи договора с дьяволом. История VI века о священнике Феофиле, который заключил договор и отрекся от Христа, чтобы получить епископат (он раскаялся и был спасен заступничеством Пресвятой Девы), была переведена на латынь Павлом Диаконом и к концу столетия стала набирать все большую популярность, породив множество подражаний.
Второе существенное изменение заключалось в том, что идея малефициума все больше ассоциировалась с языческими чертами ведовства, поэтому в конце концов в позднее Средневековье слово «malefica» стало одним из двух наиболее распространенных на латыни, означающих понятие «ведьма». Второе слово – «striga». В предыдущем столетии укоренилось представление о том, что стрига – это скорее преступник, а не дух. Теперь же существовало разграничение между ее злодеянием и другим преступлением. Если раньше слово «malefitium» означало любое преступление, то теперь – почти исключительно ведовство[116]. Когда в последующие века ведьмам стали приписывать, помимо поклонения дьяволу и прогулок с демонами по ночам, использование злой магии с их помощью, большая часть низкой магии могла быть приравнена к ведовству и колдуны могли быть привлечены к ответственности за то, что уже считалось не простым преступлением, а ересью и преступлением против Бога.
Миссионеры, короли и папы, трудившиеся над созданием христианского общества, были озабочены не только обращением в свою веру оставшихся языческих народов, таких как германские саксы, но и упорядочением недавно христианизированного общества в более цивилизованных местах. Как священники, так и миряне продолжали практиковать обряды, которые мало чем отличались от языческих. Григорий II был настолько потрясен сообщениями о плохо замаскированном идолопоклонстве, которые ему прислал Бонифаций из Германии, что приказал миссионеру проверить их подлинность[117].
Короли и церковные соборы присоединились к борьбе против идолопоклонства языческим богам, замаскированного под поклонение святым или мученикам. Идолопоклонство преследовалось по Бигоцианскому пенитенциарию. Магия, идолопоклонство и все, что связано с демонами, были объявлены вне закона в большом собрании канонов, составленном Дионисием Малым и в дальнейшем исправленном папой Адрианом I (772–795). Карл Великий включил это собрание канонов в свод законов на Ахенском соборе в 802 году, который впоследствии приобрел значительное влияние на франков[118]. Пристальное внимание, которое светское законодательство впредь будет уделять ведовству, уже стало очевидным с изданием капитулярия Admonitio generalis, состоящего из посланий к государевым посланцам (missi dominici) и написанного Карлом Великим в 789 году. Эти послания обличают малефиков (злых колдунов), проводя различие между ними и магами. Кроме того, они запрещали использовать какие-либо имена ангелов, которых нет в Библии. Смешение языческих божеств и духов с христианскими ангелами является еще одним свидетельством живучести язычества и дает представление о зарождающейся народной демонологии.
Призвание демонов и принесение им жертв (так все чаще стали называть языческих духов) считалось особенно греховным действием. Таким было мнение святого Бонифация и оказывавших ему поддержку великих пап[119]. Бонифаций обнаружил священника, приносящего жертвы Юпитеру, а Григорий III запретил жертвоприношения демонам у источников и деревьев. Эти и другие авторы начала VIII века отличали мелкое жертвоприношение демонам от крупных идоложертвенных актов[120]. Папа Захарий, комментируя Бонифация, пишет, что суеверные священники «окружают себя единомышленниками и продолжают свое лжеслужение не в лоне католической церкви, а в сельской местности, в хижинах землепашцев, где их невежество и беспросветная глупость могут быть сокрыты от епископов»[121]. Прилагавшийся к канонам Лептинского собора 744 года Indiculus superstitionum[122] запрещает делать жертвоприношения святым, а не Богу, что является признаком того, что в народном сознании святые и старые божества перемешались. Формула крещения, прилагающаяся к актам этого же собора, доказывает, что старые боги все еще были живы в умах людей:
Отрекаешься ли ты от демона?
Я отрекаюсь от демона.
И от любых сношений с демоном?
Я отрекаюсь от любых сношений с демоном.
И от всех деяний демона?
Я отрекаюсь от всех деяний демона, от всех его наущений, и от Тора, и от Одина, и от Сакснота[123], и от всех злых существ, подобных им[124].
Единственное упоминание человеческих жертвоприношений в том столетии можно найти в капитулярии, изданном Карлом Великим для контроля над недавно завоеванной и насильно обращенной Саксонией. В девятой главе говорится: «Да будет предан смерти тот, кто по языческим обычаям принесет человека в жертву дьяволу и приносит жертвы демонам». В шестой главе устанавливается такое же наказание для тех, кто поедает плоть ведьм. Это единственное упоминание не доказывает того, что подобные зловещие практики существовали на других территориях Европы