Последний фрагмент имеет особое значение. Это первое упоминание о полете по воздуху, а не верхом на животных, в истории ведовства[155]. Столетия спустя это найдет отражение в верованиях бенанданти, хотя сомнительно, что между ними существует какая-либо связь. Бенанданти выезжали по ночам, чтобы сражаться со стригонами или ведьмами, но «Исправитель» не указывает, против кого сражались женщины X века.
«Исправитель» предлагает посмотреть иначе на самые ранние проявления идеи bonae mulieres, под которыми подразумевались духи, феи, маленькие человечки или иногда смертные женщины, которые выезжали по ночам, чтобы осыпать милостями, плодородием или дарами, а взамен требовать подношения в виде еды или одежды от семей, к которым они приходили. Этот мотив укоренился в фольклоре и до сих пор сохраняется в детских сказках. «Изготавливал ли ты, – вопрошает “Исправитель”, – лук и башмаки для мальчиков и клал ли ты их в кладовую или сарай, чтобы сатиры или гоблины могли забавляться с ними и взамен приносили бы чужие вещи, чтобы ты стал богаче?»[156]
Как и в предыдущем столетии, почву для инакомыслия готовили реформистские ереси, а благодаря необычным верованиям некоторых еретиков ведовство и ересь слились воедино. Капитулярий Ахенского собора 802 года запретил почитание ложных ангелов, а в 827 году капитулярий Ансегиса запрещает веру в послания, якобы ниспосланные с небес, и против обращения к лжеангелам[157].
Агобард, архиепископ Лионский (814–849), известный своей доверчивостью в отношении злодеяний евреев, к сожалению, приберег свой скептицизм для менее опасной идеи о том, что люди могут влиять на погоду с помощью магии. Среди верований, которые он презирал, есть то, что существует земля под названием Магония, из которой выходят облачные корабли, приносящие с собой дождь и град. Люди верили, что колдуны насылают штормы, призывая небесных моряков сбросить свой груз на землю, а в обмен получают зерно и другую провизию. Вера в это была настолько сильна, что народ напал на трех мужчин и женщину, которые, как они утверждали, были небесными моряками, упавшими со своих кораблей. Люди заковали несчастных жертв в цепи и чуть не забили камнями до смерти – их едва успели остановить[158].
В 847 или 848 году самопровозглашенная пророчица по имени Теуда появилась близ города Майнц: она выступала перед народом, утверждала, что знает божественные тайны, включая точную дату конца света, и зазывала многих простых людей обоего пола следовать за ней. Во времена архиепископа Бордо Фротария (860–876) некто по имени Бёрган подстрекал своих многочисленных последователей врываться в церкви и красть потиры, дискосы и освященный елей. Очевидно, что множество людей были готовы принять верования и практики, которые Церковь называла суевериями[159].
Именно идея договора с дьяволом всегда давала наибольший импульс слиянию ведовства с ересью, и две истории того времени указывают на то, что эта идея развивалась и становилась популярнее. В 860 году архиепископ Гинкмар Реймсский написал трактат о способности магии разрушать брачные узы. В его труде слово «стрига» используется для обозначения малефика, что свидетельствует о слиянии ведовства с колдовством, в то время как и первое, и второе ассоциировалось с ересью[160].
В том же трактате Гинкмар рассказывает о юноше, который отправился к колдуну, чтобы добиться расположения некой девушки. Маг спросил, готов ли он отречься от Христа и подписать договор с дьяволом. Юноша согласился, и колдун отправил дьяволу послание, в котором выразил надежду, что хозяин будет доволен новобранцем. Маг вручил юноше письмо и велел ночью подбросить его в воздух. Юноша сделал все в ту же ночь, подбросил письмо и призывал дьявола. Повелитель Теней темных сил явился и привел его к Сатане, который взял с юноши клятву, пародируя формулу крещения:
– Ты веришь в меня?
– Да, я верю в тебя, – отвечал юноша.
– Ты отрекаешься от Христа?
– Я отрекаюсь от него.
– Вы, христиане, всегда приходите ко мне, когда нуждаетесь в помощи, а после раскаиваетесь, уповая на всепрощение Христа. Я хочу, чтобы ты скрепил договор подписью, чтобы у тебя не было возможности сбежать.
Юноша сделал, как ему велели, и дьявол исполнил свою часть сделки – вынудил девушку влюбиться в юношу. Она попросила своего отца выдать ее за него замуж, но отец, который хотел видеть дочь монахиней, ответил отказом. Девушка, понимая, что находится во власти демонов, но не в силах остановиться, ответила, что она наверняка умрет. Наконец юноша, обремененный чувством вины, сознался в сделке с дьяволом, и с помощью святого Василия девушка была освобождена от его власти. Эта история была адаптацией одной из историй, известных из св. Иеронима. История стала первой, где официально упоминается отречение от Христа – элемент, который позднее станет неотъемлемой частью феномена ведовства.
Вторая история была рассказана в 883 году Ноткером Заикой[161]. Один итальянский епископ был очень жаден до материальных благ. Дьявол, желая добиться падения этого священника, нашел на дороге бедняка и пообещал, что сделает его богатым, если он подпишет договор. Этот человек ответил согласием.
«Хорошо, – сказал дьявол. – Сейчас я превращусь в великолепного мула. Садись на меня верхом и отправляйся к епископу. Когда он возжелает мула, откажись его продавать. Притворись, что рассержен, и сделай вид, что собираешься уходить. Он пошлет за тобой гонцов, предлагая богатства в обмен на мула. В конце концов сделаешь вид, что тронут их мольбами, и неохотно согласишься отдать мула их хозяину. Затем убегай и найди место, где можно спрятаться».
Все было исполнено в точности, и епископ, преисполненный гордости за свое новое приобретение, торжественно проехал через город, затем отправился в поля и спустился к реке, чтобы освежиться. Когда он приблизился к воде, мул пришел в неистовство, брыкался, фыркал и, игнорируя любые попытки остановить его, бросился в реку и утонул, утащив за собой жадного прелата.
Обе истории представляют собой примеры, рассказанные с целью поучения: в последней легко увидеть мотив «суета сует», типичный для средневековой литературы. Эти истории свидетельствуют о растущей популярности идеи договора с дьяволом.
По мере того как Европа оправлялась от периода внутреннего упадка и внешних набегов, который длился примерно с 850 по 1000 год, появилась возможность сместить центр внимания с вопросов выживания на религиозные вопросы и внутреннюю организацию Церкви. Мощное реформаторское движение начало распространяться в Церкви, порождая как инакомыслие, так и репрессивные механизмы, направленные на борьбу с ним.
Реформистские ереси продолжали доминировать на Западе вплоть до прихода катарского дуализма в 1140-х гг[162]. Связь между зарождающимся ведовством и реформизмом до конца еще не установилась: в конце концов, много ли общего у сатанизма и апостольской чистоты? Однако и то, и другое учение было готово бросить вызов Церкви и обществу, особенно когда неповиновение выражалось в презрении к духовенству и таинствам. Кроме того, мрачные и извращенные идеи, взращенные эксцентричными формами реформистских ересей, имели некоторое сходство с зарождающимся ведовством.
Идея ведовства теперь формировалась более быстрыми темпами. Историки зачастую не принимали всерьез сообщения о колдовских практиках в тот период и считали их бессмысленными клише. Но обвинения в ведовстве редко формулировались в полемических терминах, таких как «коммунист» или «фашист», которые превратились сегодня в обычные ругательства. Когда, например, во время борьбы между императором и папой Григорий VII был обвинен в колдовстве и некромантии, то суть обвинений заключалась в том, чтобы связать его с традицией высокой магии и прорицаний, к которой якобы был причастен его предок Сильвестр II, а не с сатанизмом, шабашем или другими характерными чертами классического ведовства. Более того, многие из этих черт, такие как добавление пепла убитых детей в тесто для приготовления просфоры, появились впервые, и хотя позже они, возможно, стали своего рода клише, но в XI веке их нельзя отвергнуть на этом основании – тогда для этого мотива не было непосредственного прецедента. Наконец, колдовство в то время не отождествлялось с ведовством. В тот период многие обвинения в простом ведовстве или малефициуме не свидетельствуют о знакомстве с идеями. Такие черты своим появлением были обязаны небрежности или злонамеренности летописцев.
В начале XI века появились два эксцентричных еретика. Летар, проживавший недалеко от Шалон-ан-Шампань, был, как и Альдебер, невежественным крестьянином со странными идеями, который собрал вокруг себя множество последователей среди своих сверстников. Реформист во многих отношениях, Летар также высказывал весьма нетрадиционные идеи: например, он утверждал, что дух поселился в его животе в виде пчелиного роя[163]. После этого заявления он сломал распятие и выгнал свою жену. Другой еретик, Вильгард из Равенны, выступал за почитание древних поэтов и был обвинен в том, что к нему приходили демоны под личиной поэтов. Затем, в 1018–1028 годах, в Аквитании появилась группа еретиков, которых обвинили в осквернении креста и проведении оргий[164].
Король Роберт II в 1022 году в Орлеане провел судебный процесс над еретиками[165]. По сути, орлеанские еретики были реформистами, но источники приписывают им ряд черт, схожих с теми, которые приписывали ведьмам: некоторые из них были новшеством в истории ведовства, другие же обозначались здесь гораздо четче, чем раньше. Первым делом подсудимым вменялась в вину организация оргий по ночам в тайном месте, в пещерах или в заброшенном здании, куда приходили с зажженными факелами. Они скандировали имена демонов до тех пор, пока какой-нибудь из этих злых духов не являл себя, а после еретики тушили факелы. Гашение факелов неоднократно появлялись в поздних судебных процессах: столь же часто там рассказывалось о том, что сектанты удовлетворяли свою похоть с любым, кто попадется под руку, будь то мать, сестра или монахиня. Детей, зачатых во время оргий, сжигали через восемь дней после рождения, что могло быть гротескным отголоском христианской традиции, согласно которой крестильную одежду снимали с крещеного ребенка через восемь дней. П