Результатом стал решающий переворот в восприятии людьми сверхъестественного. Святые, Богородица и сам Господь Бог постепенно приобретали человеческие черты. Суровый, сдержанный, величественный Христос с романских распятий уступил место страдающему, сострадательному Христу готического искусства. Христос – суровый и недостижимый Творец был заменен на образ брата и человеколюбца, и его новый кроткий образ был дополнен нежностью и теплотой культа Богородицы. Этот же импульс привел и к очеловечиванию образа Сатаны. Христос, Богородица и Сатана – все трое больше не были абстрактными фигурами, а присутствовали непосредственно в каждом мгновении, в суете дня и тишине ночи. Извечный Принцип зла в телесной, хоть и в незримой человеческому глазу форме ходил за человеком, таился в темных уголках разума и пространства, выжидая момент. Под влиянием этого ощущения всемогущей и ужасной власти зла под судом могли оказаться сотни тысяч людей за поклонение Сатане, из них лишь часть могла быть действительно виновна.
Демонология
Для того чтобы понять, как идея о Дьяволе и его демонах могла так прочно засесть в умах средневекового общества, необходимо обратиться к истокам христианства. Идея демонов требовала не просто признания наличия зла в мире, но и восприятия этого зла в олицетворенной форме, как того, что можно умиротворить, чего можно бояться и чему даже можно поклоняться. Мы можем лишь догадываться, не опираясь, однако, на доказательства, о палеонтологии этой веры в демонов. Изначально они могли быть враждебными духами усопших, духами животных или человеческих существ, живущих за пределами общины, воплощениями губительных и разрушительных сил природы или, что наиболее важно, проекциями разрушительных и неконтролируемых сил внутри самого человека.
Последний элемент стал наиболее распространенным в истории, поскольку существует любопытная взаимосвязь между нашей волей и демоном, которого мы проецируем из наших самых темных желаний. Глубинные истоки злых наклонностей в человеке в буквальном смысле могут быть демоническими, или результатом первородного греха, или отголосками животной природы, или силой фрейдовского Ид (Оно), или чем угодно еще. Каким бы ни было происхождение этих наклонностей, было бы глупо отрицать, что они присущи людям, или предполагать, что прогресс или революция смогут устранить или контролировать их. С одной стороны, мы очеловечиваем дьявола, не только придавая ему человеческий облик, но и позволяя ему реализовывать свои силы, используя наши человеческие слабости. С другой стороны, дьявол расчеловечивает нас, разрушая наши представления о порядке и безопасности, а также иллюзию, что мы можем управлять нашим окружением или самими собой. Наша судьба оказалась неразрывно связана с судьбой Сатаны.
В Средневековье злые силы находили воплощение как в верховном духе зла, так и в многочисленных низших духах, происходящих от старых богов или от фей, кобольдов или других подобных существ. Высший злой дух именовался дьяволом или Сатаной, меньшие духи назывались демонами. Различие между дьяволом и демонами последовательно соблюдалось[194]. Подобное разграничение представляется разумным, поскольку происхождение и функции дьявола все же были отличны от происхождения и функций меньших демонов.
Христианская средневековая демонология берет начало из иудейского представления о зле, которое, в свою очередь, заимствовано из традиций древнего Ближнего Востока. До Изгнания представления иудеев были очень похожи на представления шумеров, вавилонян, хананеев и – в некоторой степени – египтян. Во всех перечисленных культурах существовало четкое различие между принципом зла (онтогенез зла в мире, созданном добрым Богом) и демонами, низшими духами – добрыми или злыми, порожденными анимизмом, который видит в каждом предмете живое существо с мыслью и волей.
Шумеры и вавилоняне обычно объясняли зло в мифах об отступлении от божественного замысла. Бог создал мир добрым, но человек намеренно отверг это добро. Зло, возникшее в результате, стало отчасти делом рук человека, а отчасти, если понимать под злом то, что вредно для человека, проявлением праведного Божьего возмездия.
Иногда, однако, возникал вопрос, не был ли Бог в конечном счете творцом зла, и, следовательно, в пантеонах наравне с добрыми богами появлялись и злые. Представление о зле как в Месопотамии, так и в Египте неизменно отождествлялось с хаосом, разрушением мира и гармонии, которые были конечной волей Создателя. По этой причине зло часто отождествлялось с тьмой и подземным миром, где царствовали смерть и мрак, где угасала гармония жизни[195]. Подземный мир ассоциировался как с плодородием, так и со смертью (поскольку урожай вырастал из земли), и из-за слияния этих двух концепций произошли боги умирающей и воскресающей природы, такие как Аттис, Адонис и Осирис. У хананеев добро и зло было представлено богом плодородия Баалом, который противостоял богу засухи и смерти Моту.
Однако отношение семитов к богам плодородия было неоднозначным, и, по-видимому, предпринимались попытки дискредитировать их, особенно Великую Мать, культ которой так же стар, как и само земледелие. Таким образом, некоторые воплощения божеств плодородия, в частности свинья (тесно связанная с Великой богиней, Адонисом, Аттисом и Осирисом) или змея, стали считаться злыми. Анимистические духи, как добрые, так и злые, обитали везде и во всем: на деревьях, в гробницах, у источников, в реках и в горах. Но животных, как самых активных, непредсказуемых и похожих на человека из всех живых существ, легче всего было одухотворить. Первоначально духи могли быть дружественными, враждебными или нейтральными. Поскольку духи все чаще стали отождествляться со злыми демонами, их животные воплощения также ассоциировались со злом, особенно те, которые вызывали страх или отвращение. На древнем Ближнем Востоке змея, крокодил, свинья и коза уже ассоциировались со злом[196]. Но тогда еще не было представления о том, что эти второстепенные демоны были воплощениями злых богов, и тем более о том, что любой из них был воплощением самого принципа зла. Они были частью зла, но они не были самим злом.
Такими были представления иудеев до вавилонского пленения. Жестокий монотеизм еврейских религиозных лидеров подавил активность анимистических духов в большей степени, чем это было у соседей, но духи продолжали существовать в иных формах: ангелы (посредники между Богом и человеком), лживые духи, такие как Лилит, ночное чудовище, и сеирим (волосатые демоны). Эти духи еще не отождествлялись с принципом зла, поскольку у евреев, как и у их семитских соседей, не было представления о Принципе зла, независимом от Бога, и зло объяснялось мифом об отступлении от замысла Создателя.
Завоевание евреев вавилонянами и последующее изгнание большого числа еврейского народа в Вавилонию[197] в 586–538 годах до нашей эры, за которым последовали два столетия жесткого персидского правления, стали причиной глубоких изменений в еврейской религиозной мысли, особенно в ее представлениях о зле. Отчасти это произошло под влиянием зороастрийского дуализма, который был распространен в Вавилонии, но в большей степени – из-за необходимости у евреев объяснить самим себе постигшее их несчастье.
Персидский дуализм оказал большое влияние на еврейскую, а затем и на средневековую концепцию зла. Учение, созданное Заратустрой в VII веке до нашей эры, претерпело множество изменений за столетия развития и породило родственные религии, такие как митраизм и манихейство. Основные принципы зороастризма всегда были дуалистическими. Вселенной правит Ахура-Мазда (позже Ормазд), единственный, бог света, единый вечный и всемогущий бог. Чуть ниже уровнем бушевала древняя космологическая битва между Духом Истины (выражение Мазды или его сына) и Духом Лжи и Зла, Ангра-Маинью (позднее Ахриман). Хотя в конце концов Ахриман потерпел бы поражение, он неустанно продолжал искушать и подрывать верность человека Добру.
Благодаря своему влиянию на иудейскую религиозную мысль периода вавилонского пленения, а затем и на ессеев, персидский дуализм проник в христианскую религиозную мысль на этапе ее зарождения. Именно в атмосфере вавилонского пленения у евреев появилось представление о Сатане. Слово «Сатана» появлялось в Ветхом Завете еще допленного периода, но только в значении «противник» – не обязательно сверхъестественный и не обязательно злой. Но в Книгах Захарии 3, I Паралипоменон 21 и Книге Иова, написанных после Вавилонского пленения, Сатана стал конкретной личностью. В своей агонии евреи больше не могли ни возлагать на человека ответственность за бедственное положение людей, ни приписывать ее непосредственно Богу. Однако в этих книгах Сатана ни в коем случае не был независимой силой зла – скорее, он выступает посланником Бога для искушения и возмездия.
По мере того как евреи все больше принимали добрую и всемогущую сущность Бога, они боялись делать Его даже косвенным источником зла, а влияние персидской мысли заставило их выдвинуть идею о том, что Сатана был противником не только человека, но и Бога. В иудаизме Сатана никогда не был отделен от Бога Добра или равен ему. Однако постепенно формировалась идея, что Сатана был духом, которого Бог сотворил добрым и который по своей вине перешел на сторону зла. То, что Сатана был существом, бесконечно уступающим Богу, хотя и могущественным во зле, составляло главное отличие еврейского Сатаны от персидского Ахримана. Во всем остальном они были похожи: оба были обличителями, искусителями и разрушителями, оба были связаны со змеем, оба будут повержены с наступлением конца света и оба были правителями полчищ злых духов. Если у ранних иудеев демоны были независимы от Сатаны, то теперь он навсегда стал во главе всех полчищ зла[198]