При Римской республике рабы и иностранцы при определенных обстоятельствах подвергались судебным пыткам, но во времена империи они впервые начали применяться в отношении тех, кого обвиняли в государственной измене, а затем распространились на тех, кто виновен в отравлении, прелюбодеянии, ведовстве и других серьезных преступлениях. Пытки появляются в «Дигестах» Юстиниана (XLVIII, 18), откуда они перекочевали в средневековую практику во времена возрождения римского права. Германское законодательство обычно не допускало пыток, хотя некоторые кодексы, на которые оказало влияние римское право, позволяли их использовать в особых случаях, обычно когда дело касалось рабов. В раннем Средневековье пытки были очень редкими и почти всегда незаконными, но после начала применения «Дигест»[277] в конце XI века эта практика возродилась. И если в XII веке пыточный метод дознания все еще применялся в ограниченных масштабах, то в XIII веке этот метод начал широко использоваться светскими государствами, например в королевстве Франция, а также в Иерусалимском королевстве и во многих итальянских городах, и продолжил распространяться в XIV–XV веках.
Отношение Церкви к пыткам изменилось почти в то же время. Пытки повсеместно осуждались более ранними богословами и канонистами (например, святым Августином), а также папами Григорием I Великим и Николаем I. Еще в «Декрете Грациана» канонисты выступали против пыток, но даже, как писал Грациан, их все чаще, хотя и незаконно, использовали во многих епископальных судах. На протяжении XIII века пытки получили всеобщее одобрение со стороны Церкви. Причины подобного изменения позиции до конца не ясны, но мы можем предположить некоторые из них. Во-первых, Церковь следовала примеру светских судов; во-вторых, сказалось влияние «Дигест»; в-третьих, Церковь стала более организованной и нетерпимой к любым отклонениям от догм, в то время как число инакомыслящих стремительно росло; в-четвертых, Церковь в какой-то степени использовала пытки в качестве замены ордалии (идея по-прежнему заключалась в том, что Бог защитит невиновных от ложного признания); в-пятых, судебные процедуры, предписанные инквизиции, подтолкнули этот орган к применению пыток, поскольку по правилам инквизиции никто не мог быть осужден без признания, которое обычно можно было получить только под давлением. Несмотря на то что власти пытались строго регламентировать применение пыток, вскоре эта практика стала чудовищным пятном на истории средневековой Церкви. В 1252 году папа Иннокентий IV издал буллу Ad extirpanda, в которой дал позволение гражданским властям использовать пытки против еретиков, но при условии, что пытки не должны были привести к летальному исходу или травмам конечностей. Папа Александр IV и его преемники открыто разрешили инквизиции применять пытки.
До тех пор пока ересь оставалась незначительной угрозой, ответственность за пресечение инакомыслия лежала на епископах. Но поскольку влияние ереси росло и организация церкви стала более эффективной, папы стали настаивать на жестких мерах. На Веронском соборе 1184 года Луций III оставил преследование ереси в юрисдикции епископов, но потребовал, чтобы они один или два раза в год посещали любой приход, который подозревали в заражении инакомыслием. По сути, епископальная инквизиция была лишь разновидностью регулярных епископских посещений, в ходе которых епископ выискивал и преследовал все нарушения канонического права, и представляла собой аналог гражданскому и административному дознанию со стороны светских властей.
Иннокентий III пошел дальше. Ранее каноническое право, включая кодексы Иво и Грациана, запрещало одному и тому же лицу выступать одновременно в качестве обвинителя и судьи, но в ряде своих булл Иннокентий III дозволил одному и тому же человеку быть и судьей, и обвинителем в случае серьезных преступлений, если обвинителя не было, – эта процедура была подтверждена Четвертым Латеранским собором. Во время рассмотрения некоторых серьезных дел, к которым теперь относилась ересь, заключенный был обязан отвечать на вопросы судьи под присягой, что называлось процедурой per inquisitionem. Впоследствии это станет стандартной процедурой в каноническом праве. Подобные инквизиционные расследования были направлены против любых проступков и преступлений против Церкви, например симонии и богохульства, но чаще всего использовались против ереси[278].
Инквизиция оставалась под контролем епископата даже после того, как катары и вальденсы отторгли от Церкви бо́льшую часть южной Франции, и в 1209 году в Авиньоне и Монпелье были подтверждены решения 1184 года. Прежде чем задуматься о создании папской инквизиции, папство в своих усилиях по подавлению инакомыслия сначала сделало ставку на проповеди нищенствующих орденов, а затем на крестовые походы. Даже великий Четвертый Латеранский собор 1215 года не решился на такой шаг, хотя именно он впервые наделил папских легатов специальными полномочиями для расследования случаев, связанных с ересью.
Григорий IX (1227–1241), напуганный ересью, шаг за шагом устанавливал процедуры, из которых складывалась централизованная инквизиция. В 1227 году он послал Конрада Марбургского в качестве легата с поручением расследовать преступления еретиков в соответствии с положениями 1215 года. После окончания Альбигойского крестового похода в 1229 году папа принял меры, чтобы побежденные еретики не возродились: в 1231 году он издал буллу, которая более четко определила, как церковники должны действовать против еретиков, и поручила исполнение церковных законов нищенствующим монашеским орденам, преимущественно доминиканцам; в последующие два года их власть была подтверждена и расширена. В 1233 году Конрад Марбургский был назначен папским инквизитором в Германии, а в 1235 году Роберт ле Бугр – на ту же должность во Франции. Таким образом, папское законодательство 1227–1235 годов установило инквизицию как централизованное учреждение, состоящее из доминиканцев и – в меньшей степени – из францисканцев и управляемое из Рима.
Власть инквизиции неоднократно подтверждалась в последующие десятилетия папскими буллами, такими как Ad extirpanda Иннокентия IV, изданная 15 мая 1252 года, – ужасная мера против еретиков в Италии, разрешавшая конфискацию их имущества, тюремное заключение, пытки и, в случае осуждения, смерть при ничтожном малом количестве доказательств вины. Это жестокий документ был подтвержден, хотя и с некоторыми поправками, папой Александром IV, а затем Климентом IV (1265–1268)[279].
По мере того как власть Церкви укреплялась, она продвигалась все дальше в процессе приравнивания ведовства к ереси. Устав Цистерцианского ордена[280] в 1240 году провозгласил, что «преступление колдовства – это разновидность еретического разврата», к тому времени это стало общепринятой точкой зрения[281]. Руководства для инквизиторов, которые начали появляться в 1230 году, часто включали в себя вопросы о ведовстве, а также в гораздо большем количестве – о традиционной ереси. Формуляр, созданный в Южной Франции в 1270 году, предписывает инквизитору спрашивать у обвиняемого, делал ли он что-либо, связанное с поклонением демонам, призывал ли он демонов, чтобы те помогли ему предвидеть будущее, или приносил ли он им жертвы. В другом французском формуляре 1280 года предписывается спрашивать, призывал ли заключенный демонов в собственном жилище или на перекрестках[282].
Попытки инквизиции расширить свою юрисдикцию, распространив ее на колдовство, стали теперь совершенно явными, и также инквизиция пыталась убедить папу Александра IV (1254–1261) передать расследование колдовских преступлений от епископов инквизиторам. Хотя папа решительно отказался это сделать, он оставил им лазейку, которой они тут же воспользовались[283]. Инквизиция, по словам Александра, была слишком занята более важными вещами, чтобы заниматься колдовскими делами, но в тех случаях, когда колдовство очевидно было связано с ересью (sapere heresim manifeste), оно попадало под юрисдикцию инквизиции. С того момента инквизиторы прилагали все усилия, используя теорию негласного договора с дьяволом и любые другие имеющиеся в их распоряжении средства, чтобы отождествлять колдовство с ересью всякий раз, когда это было им выгодно.
Позиция инквизиции в 1250-х годах может быть наглядно проиллюстрирована деятельностью Этьена де Бурбона, инквизитора Южной Франции с 1235 года. Демоны рыщут по ночам в облике волков и убивают детей, пишет де Бурбон. Или они появляются в детской в облике женщин и сосут кровь детей. Дикая охота несколько раз фигурирует в «Исторических анекдотах, легендах и апологии» де Бурбона в разных формах: крестьянин видел свору охотничьих собак, бегущих за добычей, а за ними толпа пеших и конных солдат, которые сказали ему, что они были свитой короля Артура. Старухи верили – разумеется, ошибочно, – что они летали по ночам на метлах вместе с Дианой и Иродиадой. Они называли себя bonae res («хорошие существа») и собирались по ночам, чтобы поклоняться этим богиням[284].
Этьен де Бурбон разделял скептицизм Canon Episcopi в отношении реальности ночных полетов, но в то же время верил в существование женщин, которые поклонялись ложным богам. В одном из его рассказов пожилая женщина, желая угодить священнику, однажды сказала ему: «Отец, вы должны быть очень благодарны мне, потому что я спасла вас от смерти. Однажды во время наших ночных полетов с bonis rebus, “хорошими существами”, мы вошли в ваш дом с факелами. Увидев, что вы спите обнаженным, я быстро прикрыла вас, чтобы наши госпожи (Диана и Иродиада) не увидели, потому что в противном случае они бы запороли вас до смерти». Когда священник спросил, как они сумели проникнуть в запертый дом, она ответила, что им не составляет труда проходить сквозь стены или закрытые двери. Священник был впечатлен не столько ее способностями, сколько ее доверчивостью, назвал ее ведьмой и крепко избил.